Во избежание недоразумений для современного читателя, еще раз подчеркнем, что для всех этих женщин и девушек изначально и тотально никакого секса в стенах лагеря ни с кем быть не могло. Разве что лесбиянство, но о нем тогда знали не больше, чем о наркотиках. То есть понятия не имели совсем.
И вот в один из последних дней июня 1943 г. из Уржумки лесной дорогой потянулся длинный обоз. Впереди пошла машина с завучем по хозяйственной часта и с оборудованием первостепенной важности для открытия лагеря. Потом еще несколько машин и подвод с «хозяйственниками» и их арсеналом. Задача: окончательно подготовить лагерь к приему детей, так, чтобы сразу накормить их после похода, дать отдохнуть, развлечь, еще раз покормить и уложить спать. Затем со знаменами и барабанами, а кое где и с горном двигался отряд за отрядом — сначала старшие классы, затем малышня. Замыкала шествие подвода с врачом, медсестрой и медикаментами — на случай дорожных происшествий (без которых, слава Богу, обошлось). Впрочем, врачиха и медсестра шагали рядом с подводой. Потому что рядом с ними шагало прочее начальство — от верховного главнокомандующего до старшего пионервожатого. Мы держались сзади, чтобы не было отстающих и чтобы на всякое происшествие впереди можно было реагировать оперативно. Вплоть до марш-броска кого-то из нас назад, в Уржумку.
Двигались не спеша, в темпе, удобном для ребят, через каждый пяток километров делали получасовой привал, чтобы школьники не устали. Наконец, уже за полдень добрались до лагеря, сразу покормили детей обедом, рассортировали их по палатам для принудительного «мертвого часа» — и далее все пошло как нельзя лучше заведенным порядком. Заметим, что это был первый пионерлагерь после вынужденного перерыва в предыдущем году, и многое приходилось импровизировать заново.
Уложив ребят, мы собрались на лагерный педсовет, где ждали моих «задумок». Их оказалось всего три, к которым, немного спустя, прибавилась четвертая.
Прежде всего, я предложил привести в порядок довольно-таки запущенную территорию дома отдыха и его окрестностей силами самих ребят. Это могло бы направить значительную часть их буйной потенциальной энергии в конструктивное русло. Поначалу предложение было встречено со скепсисом. Как известно, это было из разряда работ, которые, по русской народной мудрости, «любят дураков». И на такие инициативы отвечают, как правило, вопиющей халтурой — такой, что проще сделать самим, чем потом переделывать заново. Тогда предложение было уточнено: сказать ребятам, что когда мы вернемся в школу — здесь, скорее всего, откроется госпиталь, и раненым будет приятно выздоравливать в чистоте. Кстати, потом именно так и получилось, но тогда это был всего лишь пропагандистский трюк. После недолгой дискуссии он был принят и сработал блестяще. Когда через несколько дней мне пришлось уезжать, значительная часть работы была сделана и от желающих продолжать не было отбоя.
Второе предложение сводилось к многократно испытанному мой лично приему: пионерскому походу. Километров на пяток куда-нибудь поинтереснее, с двух-трехчасовым привалом-пикником где-нибудь не у очень опасной воды, а затем возвращение к ужину. Предложение было принято с хода. Дискуссию вызвал только вопрос, куда именно направляться. Здесь было несколько конкурирующих предложений, и со следующего же дня взрослые начали разведку одного варианта за другим, так сказать, явочным порядком. Когда я уезжал — эта работа тоже была в разгаре.
Третье предложение опять-таки не отличалось оригинальностью и было целиком основано на моем жизненном опыте: лагерная военная игра. Как ни странно, здесь такая обычная под Москвой вещь была новостью. Разгорелась дискуссия, носившая чисто женский характер. В ее основе лежала мудрая материнская мысль: не допустить столкновения «стенки на стенку», потому что неизбежно начнется драка. Тогда я вспомнил свой самый первый пионерский опыт ловли «диверсантов» в подмосковных лесах еще аж в З6-м году. Это предложение было принято «на ура». Решили выбрать сопку подальше и покруче с каким-нибудь тайником на вершине, куда заранее занести и зарыть какой-нибудь металлолом, возможно более похожий на что-нибудь оружейное. Тогда останется только организовать провокацию с письмом-ультиматумом и повести лагерь от завтрака до обеда сначала на планомерную осаду сопки («чтоб не убежали!»), а потом — на «штурм». Тайная подготовка к игре началась со следующего же дня.
Первая же лагерная ночь выявила еще одну серьезную проблему. И в мальчишечьих, и в девчоночьих палатах началось озорство: наиболее хулиганистые долго не давали заснуть остальным. Я мобилизовал весь свой творческий потенциал (тогда мне был еще неизвестен мой незаурядный талант социального дизайнера) и предложил панацею: в маленьких коридорчиках между палатами на каждом этаже было как раз место ровно для двух кроватей. Если положить рядом вожатую и воспитательницу (в мужском варианте — меня и одного из «хозяйственников»), и открыть настежь двери в палаты, то вся территория наших подопечных просматривается полностью, и любое бесчинство гасится в зародыше. На следующую же ночь новшество было опробовано и дало блестящие результаты.
Персонал лагеря подобрался отличный: ни одной скандально-склочной фигуры. Когда встречались на планерках — не могли нарадоваться друг другом.
Я упивался ролью и.о. патриарха. Ко мне все подряд — от начальницы и до поварихи — относились с особым пиететом. Со многими из учителей я был знаком по школе. Некоторые были приглашены из Златоуста — но тоже море симпатии.
Вожатые были набраны частично из учительниц начальных классов — это был для всех хороший приработок, а частично из златоустовского педучилища и окончивших десятилетку. Среди последних у меня появилась платоническая симпатия — Люда К, и мы с ней провели два-три вечера в увлекательных беседах.
Словом, крупно попахивало раем на земле, чего я никак не ожидал, полагая, что мне придется хлебнуть горя с такой оравой шпаны, да еще в чисто бабьем коллективе женщин большей частью намного старше меня. А получалось все замечательно. И единственной тучей на этом безоблачном небосклоне было известие, что большинство ребят останется в лагере на вторую, а может быть даже и на третью смену: ведь для многих семей это была очень существенная «подкормка».
Проводить два-три раза одни и те же игры-забавы с одной и той ребятней — верный и позорный провал. Поэтому уже на третий или четвертый день я всерьез стал задумываться о качественно иных вариациях во вторую и третью смену.
Однако, как говорится, мне бы, господин учитель, ваши заботы!
Сразу после завтрака утром 5 июля 1943 г. — всего через несколько дней моего пребывания в лагере, когда только что началась Битва на Курской дуге, окончательно решившая судьбу Великой Отечественной, а мы только что собрались идти прокладывать маршрут первого похода — к столовой лагеря подъехала подвода, на которой рядом с возчиком восседал солдат с винтовкой в руке.
Солдат спросил меня и вручил мне официальный конверт, вскрыв который, я увидел обычную в те времена повестку в райвоенкомат. В повестке, со ссылкой на соответствующие законы РСФСР, г-ну (конечно же, гражданину, а не господину) Бестужеву И. В. предписывалось немедленно, на протяжении текущего дня явиться в райвоенкомат для прохождения допризывной подготовки. Неявка каралась по статьям УК РСФСР, тут же перечисленным.
Солдат разъяснил, что если я вздумаю рыпаться, он имеет приказ арестовать меня и доставить в военкомат силой.
Лишь много позднее мне открылась абсолютная истина в последней инстанции: в России всем на всех глубоко наплевать, но в данном случая важна была приличная отчетность, ради которой меня достали бы штыком из-под земли.
Впрочем, в этой практике не произошло ровно никаких изменений до сего дня.
Я собрал вещички, трогательно попрощался с ребятами и с персоналом, а особенно трогательно — с Людой К Впрочем, оставалась надежда, что после лагерных сборов мне еще удастся вернуться если не ко второй, то хотя бы к третьей смене. Поэтому расставание получилось скорее «до свидания», нежели «прощайте».
Я пошел рядом с подводой и через три часа, не заходя домой, был уже в военкомате. Знакомый мне там военком капитан Бондаренко отобрал повестку и заменил ее меморандумом, каковой сохранился в архиве и красуется перед моими глазами. Вот он, от слова до слова:
«Начальнику лагерных сборов капитану т. Мончко.
При этом следуют в Ваше распоряжение учащиеся 9-х классов средней школы № 5 Ново-Златоустовского р-на: Бестужев Игорь Васильевич, Красник Илья Маркович и Фридланд Борис Александрович для прохождения 15-дневных сборов. Старший команды Бестужев Игорь Васильевич. Срок прибытия 6 июля 1943 года в 20.00 часов.
Райвоенком (подпись).
Ст. инструктор (подпись).
5 июля 1943 года
Пос. Уржумка, Ново-Златоустовского района».
Утром следующего дня три рекрута погрузились в роскошную пролетку с кучером на облучке и рысью тронулись из Уржумки в село Куваши — тоже какие-то полтора-два десятка километров.
Пролетка была действительно роскошная по тем временам и мало чем отличалась от тех, в которых за полвека перед тем, скажем, три юнкера из княжеских фамилий направлялись в свой лейб-гвардии гусарский полк после выпуска из училища. Но это объяснялось просто тем, что отец Ильи был главным бухгалтером завода, пролетка заменяла ему персональный автомобиль и он пожертвовал ее на день, чтобы его отпрыск не маршировал пешком туда, где ему и так предстояло маршировать полмесяца с утра до ночи. А мы с Борисом оказались при сем присутствующими.
Пролеткой сходство с юнкерами кончалось. Все трое были одеты в ватники, этот вид мундира дополнялся штанами из так называемой «чертовой кожи» — отвратными на вид, зато практически вечными, никакими прорехами ни при каких катастрофах не грозящими. На ногах у двоих были стоптанные кирзовые сапоги, хуже которых, казалось, быть ничего не может. Но с этим был не согласен третий, которого родители обули в солдатские ботинки. А сверху, для сохранности брюк дополнили солдатские башмаки солдатскими же обмотками, которых я ужасно стеснялся, потому что считал, что сапоги — это для офицеров (хотя кирза и офицер — разные материи), а уж обмотки — точно для нижних чинов. Поэтому впоследствии я категорически отказывался надевать их куда бы то ни было, кроме военных занятий и полевых работ. С облегчением вздохнул, когда при переезде в Москву эта часть солдатской амуниции была навсегда исключена из моего гардероба.