И хамство-невежество на всех уровнях работы за рубежом, не встречая сопротивления (чуть что — и пинком назад, на родину), приняло совершенно титанические масштабы.
При этом во всем мире существует гнусная, самоубийственная для государства практика — использовать посольские или чуть пониже должности как место почетной ссылки для чем-то не угодивших сановников. Но ведь сановники-то обычно — министры или губернаторы, то есть не самые подонки общества. А у нас на должности послов, посланников, советников забрасывались в чем-то проштрафившиеся секретари обкомов и разнообразные председатели разных комитетов. Представляете себе Хрущева, Брежнева, Черненко, Ельцина в роли посла? А ведь это далеко не худшие экземпляры цековско-обкомовского ранга.
Чтобы сделать таких зверей возможно более человекообразными, создали специальную Высшую дипломатическую школу (ныне — Дипломатическая академия). Но разве можно за год или даже за пять лет превратить Хама в Сима или хотя бы в Яфета?
За сотню моих зарубежных командировок я был личным гостем нескольких десятков послов. Два из каждых трех приглашавших меня являлись выпускниками МГИМО и ничем не отличались от своего гостя по уровню культуры. Попадались люди сравнительно высокой культуры — выпускники и других вузов. Но попадались и сановники, как говорится, «старого закала». Это — типичный наш начальник, раболепный только по отношению к вышестоящему начальнику и хамски грубый по отношению ко всем, кто равен ему и тем более ниже него. Не исключая всех подряд иностранцев — от пригласившего его в гости профессора до министра иностранных дел страны.
Считающий ниже своего достоинства знать язык принимающей его страны. Неспособный выразить никакое подобие мысли (самих мыслей нет изначально) без матерщины. Чавкающий за столом и так же не умеющий держать вилку в левой руке, как я в семнадцать лет. Способный сбросить пепел от своего «Беломора» куда угодно — хоть в тарелку соседа. Способный обойтись без носового платка и сплюнуть куда попало. Наконец, пользующийся любым туалетом — в своем ли посольстве, в гостях ли — в точности так же, как у себя на родине (см. наши общественные уборные).
А уж супруга у такого монстра!.. Салтычиха — сущий ангел по сравнению с этой мегерой.
Уверен, что если бы не МГИМО, если бы на ключевых постах в зарубежных наших учреждениях остались сталинские «кадры, которые решают все» — с нами разорвали бы дипломатические отношения все до единой страны мира. Не по вражде, а по элементарному чувству брезгливости.
Конец 1940-х годов. Приезд Молотова
…Зима (любая!) второй половины 1940-х годов. Наша академическая группа получает казенные лыжи с ботинками, и мы сдаем зачет по физкультуре: пробегаем по заснеженному льду Москвы-реки от Крымского до Бородинского моста и обратно.
Можете сегодня поверить в такое, когда Москва-река сравнялась по ледовому покрову с Нилом или Конго?
А летом мы с приятелем-французом Мишей Б. едем на речном трамвайчике вверх по Москве-реке далеко за город, к Филям. И где-то на диком пресненском берегу решаем искупаться. Радостно пофыркиваем. Вода прозрачна, как слеза ребенка: дно видно на трехметровой глубине. Мише хочется пить, и он пьет прямо из пригоршни.
Можете сегодня поверить в такое, когда Москва-река превратилась в сточную канаву огромного мегаполиса?
…Конкурс на лучшую декламацию немецких стихов. Стараюсь изо всех сил. Еще бы! На кону первая премия: талон на исподнее белье. Для моего бюджета это все равно, что сегодня полный комплект одеяний от Версаче тысяч на полсотни баксов. Особо не разоденешься, если почти вся стипендия уходит на отоваривание завтраков, обедов и ужинов по карточкам, плюс проездные на электричку и метро, плюс четыре пачки «Беломора» на месяц, плюс редкие премиальные родительские рубли. Увы, получаю только вторую премию: кальсоны (белые, с тесемочками, как в кино у Чапаева, когда он тонул). Рубашка достается конкуренту.
…Со старостой курса, фронтовиком Игорем X. (один из ближайших друзей) сидим и дремлем в конце длинного зала на какой-то лекции. Вдруг открывается боковая дверь и в метре от нас возникает фигура Молотова со свитой позади. Прямо как во сне. Толкаю Игоря в бок, и тот мгновенно реагирует по фронтовому:
— Товарищ профессор, прошу извинения! Ку-урс, вста-ать! Кру-угом! (Строевая у нас была на высоте.) Сми-ирно! Товарищ народный комиссар иностранных дел! Курс такой-то…
И далее все по порядку, как генералу на плацу.
Засим нарком проходит к профессору, здоровается с ним и обращается к залу с обычными демагогическими вопросами: как учеба, как лекции, как столовая и пр.
Глаза у всех горят, как при встрече с любимой девушкой: отсвет культа личности! Лекция сорвана, все толпой бегут провожать живого полубога. Потом говорили, что его на руках внесли в машину. Спустя сорок лет я привел этот эпизод в статье о культе личности, и сталинисты усомнились насчет «на руках». Теперь и я думаю, что, наверное, пытались, раз хвастались, но разве свита-охрана даст?.. А насчет трепета — что было, то было.
…Экзамен по госправу доценту Задорожному — страху и ужасу всех мгимовцев. В архиве у меня сохранилась бумажка с карандашной записью подготовки ответов на вопросы экзаменационного билета. А снизу моя же приписка чернилами: «23 июня 1948 г. в 13 час. 15 мин. сдал на „отл“ в пьяном состоянии». Но это, конечно, некоторое искажение реальных фактов А прискорбные факты таковы.
Накануне вечером очередная вечеринка в компании Толяна из МАИ. Чей-то вечер рождения. И как назло, на столе — одна бутылка завлекательнее другой. Из каждой надо попробовать хотя бы стопку: водка, кагор, сухое, коньяк и т. д. (забегая вперед, добавлю, что «пробовал» я с великими страданиями аж до 70-х годов, пока ЦК КПСС не включил меня в группу изучения положения с алкоголизацией общества в стране и я не разобрался во всем досконально — после чего нашел взаимное счастье с любым спиртным, чего и всем желаю).
Естественно, на какой-то секунде уже ближе к утру рухнул замертво прямо на диване. А наутро разбудили: говорил ведь, что экзамен! И я с трудом передвигаюсь по Садовому кольцу от Курского вокзала к Крымскому мосту как под огнем врага. Через каждую стометровку сажусь отдыхать куда-нибудь на ступенечку. Чудом дошел, чудом добрался до четвертого этажа института, где несколько комнат были заняты под общежитие, завалился в одну из них и рухнул без чувств. Но экзамен-то не ждет! Сколько могли, дали поспать, но когда уже пошел предпоследний страдалец, разбудили, сунули голову под кран и под руки отвели в другой конец коридора, прямо в пасть страшилищу. Беру билет, потупясь, стараюсь не дышать: исключат за пьянку, как пить дать! И отвечаю таким же манером, с трясущимися руками и заплетающимся языком. Экзаменатор смотрит на меня с неподдельным интересом:
— Что, неужели я такой страшный, что трясешься, как баба на сносях? Стыдно, молодой человек! Следующий!
Следующих больше нет — я последний. На ватных ногах, держась за стенку, добираюсь до двери под еще одну презрительную реплику экзаменатора и падаю в руки ожидающих развязки, роняя зачетку: «пятерка»!
…Неожиданная контрольная по немецкому. Сочинение на тему: «Война и мир» Л. Толстого. Для всех трех языковых подгрупп академической группы. Один из согруппников, возмущенный такой нежданной напастью, вместо сочинения рисует очень забавный шарж на Кутузова и сдает его своей (не «нашему» Федору Яковлевичу) преподавательнице. Та, тоже возмущенная, но, как всякая женщина, не думающая о последствиях, сдает произведение прямо в дирекцию. И вот комсомольское собрание: посягнул на национального героя! Впереди отчисление из института, а может быть и из жизни. Отсев на первых курсах достигал трети и более, причем далеко не все отсеивались по неспособности или по болезни, большинство пополняли список миллионов репрессированных.
Несообразность деяния и воздаяния настолько потрясла, что забыл элементарную осторожность, опасность разделить участь казнимого. Поднимаюсь на трибуну: «Товарищи, что вы, какая же это антисоветчина? Это же просто всего лишь нормальное хулиганство! Давайте ограничимся выговором…»
С тех пор присутствовавший на собрании «папа Юра» на редких встречах со мною неизменно приветствовал меня словами:
— Ну, здравствуй, нормальный хулиган! Как жизнь, как учеба?..
…Всем курсом, всем стадом — в Сокольники, в какой-то диспансер или НИИ, на поголовную флюорографию — что там у каждого с легкими? На мне аппарат застревает. Медсестра в ужасе бежит к врачу: подозрение на рак легкого в последней степени — жизни еще максимум месяца на два. Старик-врач с бородкой говорит: повторим еще раз. Но, чтобы не задерживать очередь еще не приговоренных к смерти, спрашивает: «куришь?» — «да» — «тогда пойдем со мою».
Поднимемся на второй этаж и проходим по палатам, широко открывая дверь каждой из них. В палатах на кроватях лежат и сидят люди со стеклянными трубками, торчащими из горла, и мучительно хрипят.
Молча возвращаемся назад. И уже у самой лестницы старик спрашивает: «Видел, сынок?» — «Да» — «Понял, сынок?» — «Нет». Тогда врач, совсем как моя мамаша в минуты роковые, отвешивает мне со зверской физиономией увесистый отеческий подзатыльник и снова спрашивает: «Теперь понял?»
Мне ничего не остается (поскольку тогда молодежь была несравненно почтительнее к старшим), как ответить: «Теперь да».
После этого мы спускаемся к освободившемуся аппарату и повторяем процедуру раз, еще раз и еще раз. Оказывается, какой-то сбой в аппарате. Все в порядке, никаких раков-каверн. Но врач все равно тащит к себе в кабинет и уже безо всяких подзатыльников тщательно прослушивает сам и дает прослушать коллеге. После чего, обменявшись с ним мнениями, выносит вердикт: пока вроде бы ничего, жить будешь! Но имейте в виду, молодой человек: легкие у вас слабые, уязвимые, и вы с ними еще наплачетесь!
Человек, особенно молодой человек, устроен таким образом, что сознание его не реагирует ни на самые страшные предупреждения, ни даже на п