удь с кем-нибудь приходилось бы расплачиваться. Стол у него был накрыт круглосуточно, как у грузинского князя XIX века, согласно его пожеланиям — в том числе для любого количества ожидаемых гостей.
Одевало его спецучреждение, равнозначное кухне. Точно так же обстояло дело с медициной и прочим обслуживанием. Транспорт у него, мягко говоря, был бесплатный, потому что машины подавались к дверям не со счетчиком. Мало того, для него одного прокладывались многокилометровые линии тайного метро.
В Большой театр ему не надо было стоять в очереди за билетами, а в другие, насколько известно, он не заглядывал. Кинофильмы ему доставляли персонально в спецзал. Практически он мог позволить себе на халяву ВСЕ. Но позволял, насколько известно, лишь типичное для тифлисского духанщика преклонных лет.
Хорошо известно, что Сталин в эти годы был сравнительно равнодушен к женщинам, и если с ним временами случался такой каприз — под него ложилась беспрекословно любая пришедшая ему в голову особа противоположного пола. Если бы он обладал темпераментом некоторых членов Политбюро — к его услугам было неограниченное количество любых женщин (намного больше, чем какие-то жалкие 3000 наложниц великого князя Владимира). От последней секретарши или буфетчицы до первейшей красавицы-артистки, не говоря уже о таких пустяках, как кордебалет или команда девушек-спортсменок. Если бы обладал темпераментом Берии, мог бы разъезжать по Москве, затаскивать в машину любых приглянувшихся женщин, девушек, девочек, причем далеко не всякая Окуневская дала бы ему за это пощечину. СССР — это тебе не фантастическая Франция времен Фанфана-Тюльпана, где девушка могла дать пощечину королю, не получив за это 25 лет лагерей. Короче, Сталин, как царь Соломон (тут разница — только в разном качестве разума) мог бы бесплатно завести 800 жен и девиц без числа. Только, судя по имеющимся свидетельствам, ему это было не нужно.
Все то же самое, только по стремительно сужающимся масштабам, было доступно всей так называемой партгосноменклатуре — от членов ЦК, наркомов, а потом министров, генералов и директоров, разных областных-районных секретарей-председателей и их замов до самого последнего коменданта Гулага, которому тоже полагался спецпаек, даровой транспорт и прочие радости жизни, вплоть до даровой наложницы в виде буфетчицы или секретарши. Ну, совершенно как в начале XXI века у кавказского владельца ларька на московском рынке с его гаремом в лице украинской одалиски-продавщицы.
Вся остальная «зарплатная» публика делилась, как и всюду в мире, на высший, средний и низший слой, по-разному выглядевшие при карточной системе и после нее.
В военные и первые послевоенные годы популярен был анекдот, согласно которому население СССР составляли «торгсеньоры, блатмайоры, литер-аки, литер-бяки и кое-каки».
«Торгсеньоры» — это так называемые «снабженцы», т. е. лица, причастные к распределению разных благ. Например, директор магазина, базы, столовой и т. д. А также их замы и помы — до последнего сторожа или продавца, если тот сумел присосаться к кормушке. Формально они ни к какой номенклатуре не принадлежали, но фактически жили пошикарнее Сталина — до квартир, дач и наложниц включительно.
Кому хочется посмотреть на типичного такого экземпляра, так сказать, живьем — может купить видеокассету с фильмом «Близнецы» как раз тех времен и полюбоваться там на блистательного Жарова в соответствующей роли, причем полностью в рамках соцреализма.
Понятно, эта публика, как и сегодня, смыкалась с верхами уголовного мира. И понять, где кончается «снабженец» и начинается уголовник, было практически невозможно.
Впрочем, это не в 40-х годах началось и не этими годами кончилось. Еще Суворов, если не ошибаюсь, со знанием дела утверждал, что любого военного интенданта после года службы можно со спокойной совестью расстреливать, как казнокрада, без суда и следствия. Сегодня этот вердикт безо всяких оговорок можно применить ко всем без исключения организмам, паразитирующим на государственном добре.
…«Торгсеньор» обычно наворовывал (и продолжает делать это до сих пор) столько, что мог и может облагодетельствовать уйму родных и близких. Мне лично уже в 70-х годах приходилось знакомиться с уголовным делом обычного директора столовой, который при 80-рублевой зарплате (эквивалентной 800 рублям полвека назад) сумел накопить на две личные автомашины, на две кооперативных квартиры для двух своих домохозяек с детьми и на две дачи для двух этих семей. Понятно, что любой паразит, присосавшийся к «торгсеньору», как тот — к госдобру, автоматически превращался в «блатмайора», жившего на голову выше прочих смертных.
Далее следовал высший слой служащих-специалистов, которые формально в номенклатуру не входили и многими ее привилегиями и льготами не пользовались, но получали продукты и некоторые другие товары по особой карточке с огромной буквой (литерой) «А». Можете не сомневаться, что этот набор продуктов и всего прочего так же отличался от «обычного», как сегодня «шведский стол» от помойки. Это и были «литер-аки» — скажем, завотделом ТАСС, эквивалент нынешних радиотелебоссов.
Между высшим и низшим слоем органично вписывался средний. С такой же особой карточкой, но у которой наверху красовалась буква не «А», а «Б» («литер-бяки»). Например, моя собственная будущая теща, особый редактор ТАСС, на которую сваливались важные поручения по срочным переводам с немецкого на русский и обратно, за что была поощрена именно таким литером. В результате в «спецстоловой» на одну такую карточку могли прокормиться две женщины, в том числе выкормленная таким способом моя будущая жена. С «обычной» карточкой такой номер не прошел бы просто по количеству калорий. Хотя до литера «А» тут было — как от земли до неба.
Остальные 99 % обладателей карточек (напомним еще раз, что карточки получало меньшинство населения — большинство оставалось «на подножном корму» своего приусадебного участка), в свою очередь, отличались от «питер-бяков» намного больше, нежели те — от «литер-аков». Они получали каждый месяц два разграфленных по дням листочка. На одном в каждой графе красовалось слово «хлеб» с указанием количества граммов. На другом в графах стояли слова «мясо» (оно же могло означать и «рыбу»), «масло» (большей частью подразумевалось подсолнечное) и «крупа» (способная обернуться макаронами).
В последней карточке тоже указывались граммы. Но не на день, а на весь месяц. Это представлялось чем-то вроде «соуса» к основной, хлебной, потому что прожить, скажем, на несколько дохлых рыбешек, бутылку постного масла и кулек-другой макарон целый месяц было просто физически невозможно.
В основу хлебной карточки был заложен «фунт лиха» — ровно 400 (позднее 300) граммов в день, которые полагались учащимся и иждивенцам. Опыт показывает, что это — тот минимум, ниже которого человек начинает умирать с голода не медленно, а быстро (напомним, что в блокадном Ленинграде дневная норма хлеба составляла 125 г). Работникам умственного труда (служащим) добавлялись еще 200 г. А работникам физического труда (рабочим, к которым приплюсовывались ИТР — инженерно-технические работники) — целых 400 г, потому что физический труд требует большего расхода калорий, нежели умственный. При этом рабочие и служащие (включая студентов), в отличие от дошкольников, учащихся школ и прочих иждивенцев, могли получить, вместо этих двух карточек, одну — на завтрак, обед и ужин (с хлебом).
И не дай Бог, если карточку потерял или украли. Это все равно, что на месяц заблудиться в лесу. Теоретически, конечно, можно было прокормиться и на рынке, но зарплата рядовых рабочих и служащих измерялась тогда сотнями рублей, и по карточкам питание обходилось в 200–300 р. на месяц, а на рынке одна лишь буханка хлеба стоила сотню, бутылка водки все пятьсот. Так что без карточек особенно не разгуляешься.
В конце 1947 года карточки отменили. Но деление общества на высший, средний и низший слой (за рамками полностью сохранившейся «номенклатуры» с ее льготами и привилегиями) осталось, только счет пошел на чистые деньги, без карточных купонов. Никуда не девались также «торгсеньоры» и «блатмайоры», расцветавшие по нарастающей вплоть до наших дней.
Сегодня, как известно, очень даже расцветшие — не сравнить с их жалкими предшественниками полвека назад.
Доходы высшего слоя — это была верхушка дипломированных специалистов, деятелей науки и культуры, а также чиновников, не входивших в «номенклатуру» — варьировались от нескольких тысяч рублей в месяц (ориентировочно от 2–3 для большинства до 5–10 тысяч для меньшинства) до нескольких десятков тысяч для особо выдающихся единиц. Показательны в данном отношении тогдашние анекдоты.
Леонида Утесова якобы спросили, как он сводит концы с концами. Тот якобы ответил: у меня каких-то паршивых пятьдесят тысяч в месяц, у дочери — пять тысяч (знаменитая Эдит, про которую сложили частушку: «О, Эдит, о, Эдит, твой отец знаменит, но хотелось бы знать, кто, Эдит, твоя мать?»), у ее мужа-инженера — пятьсот, так что втроем выкручиваемся.
Сергей Михалков, которому якобы надоели жалобы жены на безденежье, якобы сказал ей: Вот тебе десять тысяч — и живи, как все люди (комизм слов состоял в том, что «все люди» зарабатывали в лучшем случае чуть больше утесовского зятя-инженера).
Конечно, это — анекдоты. Но, как и всякая правда, в которой есть доля шутки, они дают представление о разрыве доходов между «верхом» и «низом» не в несколько раз, как в цивилизованных странах, а в десятки и сотни раз, как в нецивилизованных. А ведь Утесов и Михалков были сущими бомжами по сравнению с любым секретарем обкома (формальная зарплата намного ниже, чем у Эдит) или с подпольным миллионером-снабженцем (который платил партвзносы с пятисот рублей оклада). Так что сегодняшняя пропасть между банкиром и учителем появилась не вчера.
У меня был знакомый отец семейства в Ленинграде и позже такой же родственник в Москве. У обоих инженеров-управленцев высшего класса доходы колебались от 3 до 7 тыс. р. в месяц. И на шее у каждого полностью или частично сидело от 3 до 7 иждивенцев и полуиждивенцев. Не говоря уже о разных приезжих дотационных личностях.