– Но вы сказали, что знаете про мирный договор!
– Разумеется, знаю. Я же вела переговоры.
– Ну, тогда вы можете сделать это снова. Хотя бы расскажите, с чего начать.
– Не слишком вы тут разговорились? – озабоченно спрашивает Джейн. – Может, будем раздавать еду?
– Извини.
– Целительницы страшно злятся, когда мы болтаем почем зря. – Джейн поворачивается к следующему человеку в очереди – женщине, держащей за руку маленькую дочь. – Мне вот все время попадает.
Госпожа Койл вздыхает и понижает голос:
– Начали мы с того, что разгромили спэклов, дитя. Только так и можно вступить с ними в переговоры.
– Но…
– Виола, – она поворачивается ко мне, – ты помнишь, в какую панику ударились люди, когда узнали о новой атаке спэклов?
– Да, но…
– Это потому, что последний раз нас едва не стерли с лица земли. Такое не забывается.
– Значит, у нас еще больше поводов не дать этому повториться. Мы показали спэклам свою мощь…
– В их распоряжении не менее сокрушительное оружие: если они резко откроют плотину, река уничтожит город. А те немногие из нас, кто выживет, станут легкой добычей. – Госпожа Койл выглядит очень огорченной. – Ситуация патовая.
– Но мы же не можем просто сидеть и ждать очередной битвы! Так и у спэклов, и у мэра будет преимущество…
– Ничего подобного, дитя.
В голосе госпожи Койл звенит какая-то странная нотка.
– И как это понимать?!
Справа от меня раздается тихий стон. Джейн перестала раздавать еду и смотрит на меня с нескрываемой досадой.
– Договоришься ведь! – громко шепчет она.
– Джейн, да все нормально, – машу я рукой. – Мы с госпожой Койл просто разговариваем.
– Она пуще всех обычно злится, с ней шутки плохи! – предупреждает меня Джейн.
– Вот именно, Виола. Со мной шутки плохи, – вступает в разговор госпожа Койл.
Я крепко поджимаю губы.
– Что вы имели в виду? – спрашиваю я как можно тише, чтобы не пугать Джейн. – Что с мэром?
– Подожди и сама все увидишь, – отвечает госпожа Койл. – Наберись терпения.
– Ну-ну, а тем временем люди будут умирать!
– Где ты видишь умирающих? – Она показывает на очередь голодных людей, в основном женщин, но и мужчин, и детей тоже – все они стали еще изможденней и грязней, чем раньше, но госпожа Койл права, они не умирают. – Напротив, они живут, выживают наперекор всем невзгодам, помогают друг другу. А мэру только это и нужно.
Я прищуриваюсь:
– В смысле?
– Оглянись по сторонам, – усмехается госпожа Койл. – Здесь половина населения планеты, все остальные – с ним.
– И?
– Он нас в покое не оставит, понимаешь? – Госпожа Койл качает головой. – Он хочет, чтобы мы одержали полную победу. Ему нужно не только оружие на корабле, но и все мы и население каравана – а то кем потом править? Так он мыслит. Пока что мэр сидит и ждет, когда мы сами к нему явимся, но смотри внимательно: настанет день – и настанет он очень скоро, – когда мэр придет за нами, дитя. – Она улыбается и снова начинает раздавать еду. – А я буду его поджидать.
К середине ночи я устаю ворочаться на койке и выхожу к костру погреться. После того странного случая с Джеймсом сон не идет.
Я управлял им.
Ей богу, мне это удалось.
Понятия не имею как.
(но я чувствовал себя таким…)
(таким могущественным…)
(это было очень здорово…)
(заткнись…)
– Не спится, Тодд?
Я раздраженно хмыкаю. Мэр стоит по другую сторону костра, к которому я наклонился погреть руки, и наблюдает за мной.
– Может, оставишь меня в покое? – раздраженно спрашиваю я.
Мэр издает короткий смешок:
– Упустить то, чем сполна насладился мой сын?
Мой Шум от удивления громко крякает.
– Не смей говорить о Дейви! Не вздумай, понял?
Мэр примирительно поднимает руки:
– Я только говорю, что ты спас его душу.
Я все еще бешусь, но эти слова меня задевают.
– Спас душу? – удивляюсь я.
– Ты его изменил, Тодд Хьюитт, – поясняет мэр. – Насколько это вообще было возможно. Он был никчемным мальчишкой, а с тобой стал почти мужчиной.
– Этого мы никогда не узнаем, – рычу я. – Ты его убил.
– На войне так бывает. – Мэр тяжело вздыхает. – Иногда приходится принимать страшные решения.
– Это решение принимать было необязательно, – возражаю я.
Мэр смотрит мне в глаза:
– Может быть. Но если и так, этому научил меня ты. – Он улыбается. – Ты заразен, Тодд.
– Твою душу уже никто не спасет, – бормочу я.
Внезапно в городе гаснет весь свет.
Только что мы смотрели на горящие окна в конце площади – окна домов, где греются мирные жители…
И вдруг они потухают.
А потом с другой стороны раздаются выстрелы…
Стреляют из единственного ружья…
Бах, потом еще раз: бах!
Мэр уже хватает винтовку, и я бегу за ним следом. Выстрелы прогремели за электростанцией, в переулке, который спускается к пересохшему речному руслу. Несколько солдат тоже бросаются туда, включая мистера О'Хару. Чем дальше от лагеря и костров, тем темнее становится вокруг, но больше ничего не происходит, ни звука не слышно.
Мы подбегаем к месту.
Электростанцию охраняли всего два стражника, обычные инженеры, – ну потому что кто станет нападать на станцию, когда между ней и спэклами стоит целая армия?
Но на земле у входа лежит два мертвых спэкла. И один мертвый стражник: его тело разорвано на три куска выстрелом из кислотного ружья. Внутри царит разруха, разъеденное кислотой оборудование стекает на пол – оказывается, кислота губительна не только для людей, но и для всего остального.
Второго стражника мы находим в ста метрах от входа, примерно на середине пересохшей реки. Видимо, он стрелял вслед убегающим спэклам. Ему снесло полголовы.
Мэр, понятное дело, недоволен.
– Это никуда не годится, – рычит он. – Кто так воюет? Ползают в темноте, точно пещерные крысы… Ночные вылазки вместо открытых сражений.
– Я запрошу отчеты у командиров рот, высланных на юг и на север, – говорит мистер О'Хара. – Надо узнать, как врагу удалось пройти мимо них.
– Хорошо, капитан, – отвечает мэр. – Но вряд ли они что-то заметили.
– Спэклы хотели отвлечь наше внимание от чего-то другого, – говорю я. – Чтобы мы ждали удара снаружи, а не изнутри. Для этого они и убили наших разведчиков.
Мэр медленно переводит на меня внимательный взгляд:
– Верно подмечено, Тодд.
Затем он оборачивается на темный город: из домов вышли люди в ночных сорочках и пытаются понять, что случилось.
– Будь по-вашему, – шепчет мэр себе под нос. – Что просили, то и получите.
Объятия Земли
Земля понесла потери, показывает Небо, открывая глаза. Но дело сделано.
По Земле разносится эхо пустоты – скорбь по воинам, ударившим в самое сердце Бездны. Они уходили, зная, что не вернутся. Но благодаря их поступку глас Земли может петь.
Я бы тоже отдал свой голос, показываю я Небу, когда костер разгорается и начинает нас согревать, если б только знал, что это положит конец Бездне.
Тишина Возвращенца стала бы большим горем для Земли, показывает он в ответ. Ведь ты проделал такой длинный путь, чтобы воссоединиться с нами.
Длинный путь, думаю я.
В самом деле, путь был немалый.
Когда Нож вытащил меня из груды трупов и я поклялся, что убью его, мы услышали топот лошадиных копыт по дороге. Нож взмолился, чтобы я бежал…
И я побежал.
В городе царил хаос: суматоха и дым позволили мне незаметно пробраться через его южную часть. На окраине я спрятался и не вылезал до наступления темноты, а потом по извилистой дороге поднялся на холм. Стараясь не высовываться из кустов, я взбирался на вершину изгиб за изгибом, пока не вышел на голый склон, тогда я встал и побежал у всех на виду, каждый миг готовясь получить пулю в затылок…
И встретить конец, которого я так ждал и так боялся…
Но мне удалось одолеть холм.
И я побежал дальше.
Навстречу слухам, навстречу легенде, что жила в голосе Бремени. Мы тоже были частью Земли, но многие из нас никогда ее не видели – мы родились во время войны, после которой Земля ушла и пообещала не возвращаться. Потому и сама она, как бэттлморы, стала для нас сказочным преданием, что передавали шепотом из уст в уста, мечтая о дне, когда она вернется и спасет нас.
Кто-то потерял эту надежду. Другие никогда ни на что и не надеялись, так и не сумев простить Земле предательство.
А некоторые, как моя любовь – старше меня всего на несколько лун и тоже никогда не видевшие Землю, – ласково показывали, что я должен отринуть все надежды на другую жизнь, кроме того жалкого существования, которое мы ведем среди Бездны. По ночам, когда мне становилось страшно, они говорили, что однажды наш день придет, но это будет только наш день, а не Земли, которая нас предала.
Потом мою любовь забрали.
И остальное Бремя тоже.
Лишь я теперь мог рассчитывать на этот шанс.
Поэтому выбора у меня не было – только бежать навстречу легенде.
Я не спал. Я бежал по лесам и полям, одолевал холмы, ручьи и реки. За моей спиной оставались поселения Бремени, заброшенные и обугленные, – шрамы на лице мира, которые Бездна оставляла всюду, где проходила. Солнце вставало и садилось, а я все не останавливался, даже когда мои ступни покрылись волдырями и кровью.
На пути мне никто не попадался. Ни Бездна, ни Земля.
Никто.
Я начал думать, что я не только последний из Бремени, но и последний на Земле. Что Бездна добилась своего и истребила нас на корню.
Что я остался один.
В то утро, когда мне пришла в голову эта мысль, я стоял на берегу реки, смотрел по сторонам и видел только себя, только 1017-го с вечным железным клеймом на руке…
Я зарыдал.
Упал на землю и зарыдал.