Тогда-то меня и нашли.
Они вышли из деревьев по другую сторону дороги. Сначала их было четверо, потом шестеро, потом десятеро. Я сразу услышал их голос, но мой собственный голос только начинал возвращаться, только начинал говорить мне, кто я, после того как его отняла Бездна. И я подумал, что это я сам зову себя, что это мой голос зовет меня к смерти.
И я бы охотно пошел.
Но я увидел их. Они были выше, чем любой из Бремени, и шире в плечах, а в руках у них были копья. Я понял: это воины, они помогут мне отомстить Бездне и воздадут людям за все плохое, что нам пришлось вынести.
Они послали мне приветствия, которые я толком не понял, однако по ним я догадался, что их копья вовсе не для войны, а для рыбной ловли. Передо мной стояли простые рыбаки.
Рыбаки. Не воины. Им не было дело до Бездны. Они не жаждали отомстить за жестоко убитых братьев. Они пришли порыбачить, узнав, что Бездна забросила эти края.
Я рассказал им, кто я такой. Я говорил с ними на языке Бремени.
Они страшно удивились, даже отпрянули, но, кроме этого, я почувствовал…
Неприязнь. Мой пронзительный голос резал им уши. И мой язык.
Они страшились и стыдились того, что я собой олицетворял.
Они замерли всего на короткий миг, а потом сразу бросились на помощь. Они в самом деле подошли, они помогли мне встать и захотели услышать мою историю, которую я пересказал на языке Бремени. Они слушали с тревогой, гневом и ужасом, слушали и строили планы, куда меня повести и что делать дальше, и все это время заверяли меня, что я – один из них, что я вернулся домой, что я в безопасности.
Что я больше не одинок.
Но сначала был шок, была неприязнь, были ужас и стыд.
Наконец-то я нашел Землю. Вот только она боялась ко мне притронуться.
Меня повели в лагерь далеко на юге сквозь лесную чащобу и через холмы. Там, в замаскированных хижинах-луковицах, жили сотни таких, как я, – их было очень много, и голос их звучал так громко, что я едва поборол желание развернуться и убежать.
Я выглядел иначе: ниже ростом, худощавей, лишайник на моей коже был другим, да и сама кожа имела другой оттенок белого. Их еда была мне незнакома, я дивился их общим песням и тому, как они спали все вместе. Далекие воспоминания о голосах Бремени пытались меня подбодрить, но я чувствовал себя чужаком – я и был чужаком.
Сильнее всего разнились наши языки. В их голосах почти не было слов, они обменивались образами так быстро, что я не успевал уследить, точно разные части единого разума.
Так оно и было, разумеется. Этот разум назывался Землей.
Мы, члены Бремени, общались между собой иначе. Вынужденные постоянно взаимодействовать с Бездной, мы переняли их язык, но не только его: мы переняли их способность прятать голос, не смешивать с остальными, держать его при себе. Это совсем не плохо, когда вокруг тебя есть близкие, к которым при желании можно обратиться за поддержкой, разделить с ними чувства.
Но Бремя погибло, и обращаться за поддержкой мне стало не к кому.
А к Земле я обращаться не умел.
Я ел и набирался сил, мне залечили все раны, кроме огненнокрасной боли под клеймом, а тем временем весть обо мне распространялась в голосе Земли. В конце концов она добралась до Проводника, а оттуда попала прямиком к Небу – это был самый быстрый способ.
Уже через несколько дней он прибыл в лагерь на высоком бэттлморе, а с ним сотня солдат. Остальное войско было на подходе.
Небо пришло увидеть Возвращенца, показал он, раз и навсегда наделив меня этим именем. Мы еще даже не встретились, а он уже подчеркнул мое отличие от остальных.
В следующий миг его взгляд остановился на мне – то был взгляд воина, генерала и истинного вожака.
Глаза Неба.
Они смотрели на меня как на давнего знакомого.
Мы вошли в хижину, тщательно замаскированную специально для нашей встречи. Изогнутые стены сходились высоко над нашими головами. Я во всех подробностях поведал Небу свою историю: от рождения и до того дня, когда Бремя уничтожили – всех, кроме одного.
Пока я говорил, его голос окружал меня печальной песней скорби и боли, которую подхватила вся Земля в лагере, а потом, как мне показалось, и Земля всего мира. Я очутился в самом сердце их голосов, вернее, их общего гласа… и на мгновение, на короткое мгновение…
Я перестал быть один.
Мы отомстим, показало Небо.
И тогда мне стало еще лучше.
Небо сдерживает свои обещания, показывает он мне сейчас.
Знаю, показываю я в ответ. Спасибо.
Это лишь начало. Грядут новые события, которые порадуют Возвращенца.
Ты дашь мне шанс встретиться с Ножом в бою?
Он задумчиво смотрит на меня. Всему свое время.
Я гадаю, по-прежнему ли Небо рассматривает возможность мира, то есть отказа от полного истребления Бездны, однако его голос не отвечает на мои сомнения, и на миг мне даже становится стыдно, что я так подумал, особенно после недавней атаки, в результате которой Земля понесла потери.
Еще Возвращенец думает, что у меня есть другой источник информации, показывает Небо.
Я резко поднимаю глаза.
Ты наблюдателен, показывает он. Небо тоже.
Где? Почему остальная Земля ничего об этом не знает? Откуда Бездне…
Небо просит у Возвращенца доверия, показывает он с сомнением в голосе. Но и с предостережением. Эти узы должны стать нерушимыми. Ты должен пообещать Небу, что будешь доверять ему, несмотря ни на что. Ты должен верить, что готовится более масштабный план, который пока неочевиден. Замысел, подразумевающий участие Возвращенца.
Но я слышу, что он думает в глубине своего голоса.
Я всю жизнь провел среди голосов Бездны, голосов, которые без конца что-то скрывали, сплетаясь в тугие узлы, а правда при этом всегда лежала на поверхности. Я умею выведывать тайное куда лучше, чем остальная Земля.
И теперь в глубине его голоса я вижу не только то, что он, подобно Возвращенцу, научился скрывать правду, но и то, что он пытается скрыть…
Ты должен мне доверять, повторяет он, показывая мне планы на грядущее.
Однако источника информации так и не выдает.
Ибо понимает, как больно меня ранит это знание.
Кольцо смыкается
Кровь повсюду.
На траве в палисаднике, на узкой дорожке, ведущей к дому, на полу внутри – как в человеке может быть столько крови?
– Тодд? – окликает меня мэр. – Все нормально?
– Нет, – отвечаю я, пялясь на кровь. – Что тут может быть нормально?
А сам думаю: я – круг, круг – это я.
Атаки спэклов не прекращаются. После того взрыва на электростанции они происходят каждый день, восемь дней подряд, без перерыва. Спэклы уничтожают солдат, которых мы отправляем рыть колодцы, чтобы добыть еще хоть немного воды. Еще они нападают на часовых, которых мы расставляем по ночам в разных точках на окраинах города. Они даже сожгли целую улицу домов. Никто не пострадал, но, пока люди мэра пытались затушить этот пожар, спэклы устроили другой.
И за все это время от двух рот, высланных на юг и на север, нет ни одной весточки. И те и другие сидят без дела – спэклы мимо них как будто не проходят, ни в сторону города, ни обратно. Зонды с корабля Виолы тоже молчат. Такое чувство, что всякий раз враг увиливает прямо у нас из-под носа.
Теперь у них появилось новое развлечение.
Мы стали отправлять небольшие охраняемые отряды горожан выпрашивать пищу у фермеров за городом.
Один такой отряд встретили спэклы.
Средь бела дня.
– Они нас испытывают, Тодд, – хмурясь, говорит мэр. Мы стоим в дверях дома к востоку от разрушенного собора. – Это все неспроста, вот увидишь. Они что-то задумали.
Во дворе и в доме мы нашли трупы тринадцати спэклов. С нашей стороны погиб один солдат, в кладовке видны останки двух фермеров, а в ванной мы нашли трупы женщины и ее маленького сына. Второй солдат лежит в саду: его пытается залатать наш врач, но у него нет одной ноги, и он явно не жилец.
Мэр подходит к нему и приседает на корточки.
– Что ты видел, рядовой? – спрашивает он тихо и ласково. Он умеет так разговаривать, когда захочет, – знаю на собственном опыте. – Расскажи, что случилось.
Рядовой отрывисто дышит и дико таращит глаза, а на его Шум просто невозможно смотреть: в нем спэклы, нападающие со всех сторон, и умирающие люди, но громче всего ужас от того, что у него нет ноги и не будет уже никогда, никогда, никогда…
– Успокойся, – говорит мэр.
Я слышу тихий гул. Он просачивается в Шум солдата, пытается его утихомирить, сосредоточить на нужных воспоминаниях.
– Они все шли и шли, – говорит рядовой, со свистом втягивая воздух. По крайней мере, он обрел дар речи. – Мы стреляли, а они падали, но потом сразу появлялись новые.
– Но ведь они не могли явиться без предупреждения, рядовой, – усмехается мэр. – Вы должны были что-то услышать.
– Со всех сторон, – выдыхает солдат, корчась от какой-то новой невидимой боли.
– Что? – переспрашивает мэр с прежним спокойствием, но его гул становится громче. – Что ты имеешь в виду?
– Со всех сторон, – повторяет рядовой, хватаясь за горло. Ему не хватает воздуха, и он говорит будто бы против воли. Может, так и есть. – Они шли. Со всех сторон. Очень быстро. Бежали на нас. Во весь опор. И стреляли из палок. Моя нога. Моя НОГА!
– Рядовой, – повторяет мэр, и гул усиливается…
– Они шли и шли… Без конца… – шепчет солдат.
На этом его Шум стремительно тает и исчезает без следа, он умирает прямо на наших глазах.
(Я – круг…)
Мэр встает, на лице – досада. Он бросает последний взгляд на место происшествия, на трупы, наблюдает атаки, которые ему не под силу отразить. А вокруг стоят и ждут новых приказов люди, которым с каждым днем становится все страшнее, потому что ни в одной битве они не могут одержать победы.