беги!..
Я убежал.
Город был весь – огонь и хаос. Всеобщее смятение и дымовая завеса позволили мне пройти через его южную оконечность незамеченным. Я прятался, пока не настала ночь, а потом поднялся по изогнутой дороге. Я держался кустов, я крался, почти полз, поворот за поворотом, пока прикрытие не кончилось и мне не пришлось подняться во весь рост и пуститься бегом, у всех на виду, весь последний отрезок, каждую секунду ожидая пулю в затылок снизу, из долины…
Я желал этого конца, но и боялся его…
Но я добрался до верха и перевалил через гребень – и был все еще жив.
Я побежал.
Побежал за слухом, за легендой, что жила все это время в голосе Бремени. Мы все равно были от Земли, хоть многие никогда ее и не видели… Многие молодые, вроде меня, родились уже посреди войны, бросившей Бремя одно, позади, без помощи, без поддержки, когда Земля дала обещание никогда не возвращаться. Земля была для нас сказкой, тенью – словно боероги, – шепотом в ночи, слухом, мечтой… – мечтой о том дне, когда Земля вернется и освободит нас.
Многие из нас оставили эту надежду. У некоторых ее и вовсе никогда не было, потому что они так никогда и не простили Землю.
Кто-то, как мой один особенный – хоть он и был старше меня на какие-то несколько лет и тоже никогда не видел Землю вживую, – ласково показывал мне, что надо прекратить надеяться на спасение, на какую-то другую жизнь кроме той, которую мы сами могли себе вырыть, вырезать среди голосов Расчистки… он показывал мне это по ночам, когда мне было совсем страшно, показывал, что наш день еще придет, точно придет, но это будет наш день, наш, а не Земли, которая давно и точно позабыла о нас.
А потом моего одного особенного забрали у меня.
И все остальное Бремя тоже.
Остался только я – и этот шанс.
И какой у меня был выбор, кроме как бежать – бежать за этой легендой?
Я даже не спал. Я бежал по лесам и полям, вверх по холмам и потом снова вниз, перебирался через ручьи и реки. Я миновал поселения Расчистки, сожженные и заброшенные, – шрамы этого мира, оставшиеся везде, где Расчистка его только коснулась. Солнце вставало и садилось, а я все не спал и бежал, бежал, бежал, даже когда мои ноги покрылись волдырями и кровью…
Но я никого не встречал по дороге – никого из Расчистки. Никого из Земли.
Никого.
Я уже начинал думать, что остался на свете последним – не только из Бремени, но и вообще из Земли; что Расчистка добилась своего и стерла Землю с лица мира.
Что я один.
Один.
Один.
Я понял это утром, стоя на речном берегу. Я оглянулся вокруг еще раз и увидел только себя, только 1017 с вечным клеймом, горящим на руке…
Я заплакал.
Я упал наземь, скорчился и заплакал.
Тогда-то меня и нашли.
Они вышли из-за деревьев, что через дорогу. Четверо, потом шестеро, десятеро. Сначала я услышал их голоса, но мой собственный голос только начал тогда возвращаться, начал рассказывать мне, кто я такой… после того как Расчистка все у меня забрала. Я решил, что это я сам себя зову. Что мое собственное «я» зовет меня навстречу смерти.
О, я бы охотно пошел.
Но тут я увидел их. Они были выше ростом, выше, чем вообще вырастало Бремя, шире в плечах, и в руках у них были копья. Я знал, что это воины, солдаты, которые помогут мне отомстить Расчистке, помогут исправить все то зло, что она причинила Бремени.
Но потом они показали приветствия, которые мне оказалось трудно понять… и в них было то, что эти копья – просто остроги для рыбной ловли, а они сами – всего лишь рыбаки.
Рыбаки!
Совсем никакие не воины. И вышли они не охотиться на Расчистку. Не мстить за смерть и страдания Бремени. Они были простые рыбаки, которые вышли к реке, потому что прослышали, будто Расчистка ушла с этой территории.
И тогда я сказал им, кто я такой. Я заговорил с ними на языке Бремени.
Они были потрясены. Они удивились, отшатнулись – я почувствовал это, – но этого было мало…
Они почувствовали отвращение, услышав мой пронзительный, визгливый голос и язык, на котором он говорил.
В том, чем я был, что означал, для них были ужас и стыд. Ужас и стыд.
И прежде чем они перешли дорогу и приблизились ко мне, прежде чем предложили помощь – была пауза. Коротенькая, мельчайшая – но была.
И все-таки они подошли, они помогли мне подняться на ноги, спросили, кто я и откуда, и я рассказал им свою историю все так же на языке Бремени, а они выслушали с участием и заботой. Со страхом и гневом. Они слушали и одновременно строили планы, куда меня отвести и что делать дальше, и всю дорогу заверяли меня, что я один из них, что я вернулся домой, что теперь я в безопасности.
Что я больше не один.
Но прежде чем они все это сделали, был шок, была гадливость, были страх и стыд.
Вот она, наконец, Земля. И эта Земля боялась даже коснуться меня.
Они отвели меня в лагерь, далеко к югу, через лесные чащи, через гряды высоких холмов. Сотни их жили там в тайных круглых жилищах, и их было так много… так громко… что я чуть не повернулся, чуть не убежал.
Я даже выглядел не так, как они: я был ниже, легче, а кожа другого оттенка белого… и лишайник, который я растил в качестве одежды, был совсем другого вида. Я почти на узнавал еду, которую они ели, или песни, которые пели… мне была чужда их манера спать сообща. Я пытался найти опору в смутных воспоминаниях из голосов Бремени, но все равно чувствовал себя другим – я и был другим.
И прежде всего другим по языку. Их оказался почти безмолвным, а смыслы передавались от одного к другому с такой быстротой, что я за ними никогда не успевал… Словно все они были разными частями одного единого разума.
Которыми они на самом деле и были, да. И разум этот назывался Земля.
Бремя общалось не так. Вынужденные разговаривать с Расчисткой и подчиняться ей, мы переняли ее речь и даже больше – мы научились прятать свой голос, как это постоянно делали они, держать его отдельно, только для себя. И это хорошо, когда есть к кому потянуться, если вдруг больше не хочешь приватности.
Но потянуться было больше не к кому, потому что Бремени не осталось.
А как тянуться к Земле, я не знал.
Пока я отдыхал и отъедался, и лечился от всех моих ран (кроме багровой боли от браслета с «1017»), по голосу Земли распространялась весть и достигла одного из Путей, и оттуда отправилась прямиком к Небу – быстрее, чем любым другим способом.
Через пару дней он прибыл в лагерь – на высоченном бое-роге, в сопровождении сотни солдат, и еще больше должно было подойти следом.
Небо здесь, чтобы встретиться с Возвращением, показал он, мгновенно дав мне имя и подтвердив инаковость еще до того, как он увидел меня во плоти.
И он взглянул на меня, и у него были глаза воина, генерала, вождя.
Это были глаза Неба.
И они смотрели на меня так, словно узнали.
Мы ушли в место, специально устроенное для нашей встречи: круглые стены смыкались где-то высоко над головой. Я рассказал Небу всю историю в том виде, в каком сам ее знал, до последней детали, от моего рождения среди Бремени до того дня, когда мы все погибли – кроме одного.
И пока я говорил, его голос окружал меня печальной песней плача и скорби, которую подхватила вся Земля в лагере снаружи и, насколько я знаю, вообще вся Земля в мире, и я был внутри песни, она несла меня, я покоился в сердце их голосов, их единого голоса, и на какое-то мгновение… на какое-то краткое мгновение я…
Я перестал быть таким одиноким.
Мы отомстим за тебя, показал мне Небо.
И это было еще лучше.
Небо держит свое слово, показывает он мне сейчас.
Да, показываю я. Спасибо.
Это только начало, показывает он. Будут и еще события, которые принесут радость Возвращению.
Включая и шанс встретиться с Ножом в сражении?
Он некоторое время молча смотрит на меня.
Всему свое время.
Я смотрю на него, и какая-то часть меня все еще гадает, уж не оставил ли он открытой возможность мирного решения, такого, что позволило бы избежать полного уничтожения Расчистки… но его голос отказывается отвечать на мои сомнения, а я чувствую стыд, что вообще их допустил – особенно после атаки, унесшей жизни части Земли.
Возвращению интересно, есть ли у Неба другой источник информации, показывает Небо.
Я вскидываю голову и смотрю на него.
Ты многое подмечаешь, показывает Небо. Но не ты один.
Где? – показываю я. Почему остальная Земля об этом не знает? Почему Расчистка…
Небо просит Возвращение довериться ему, показывает он, и в голосе слышится неудовольствие. А еще предостережение. И это должно стать твоей нерушимой клятвой. Пообещай, что будешь доверять Небу, что бы ни увидел и ни услышал. Помни, что есть больший план, который, может быть, тебе не очевиден. Более масштабная и великая цель, которая включает и Возвращение.
Но вместе с этим я слышу и более глубокий голос, скрытый за этим.
Я целую жизнь прожил, слушая голоса Расчистки, – голоса, которые прячутся, которые завязываются узлами… думают, что скрыли правду, а правда – вот она, голая и явная, вся на виду. У меня куда больше практики в раскрытии скрытого, чем у всей остальной Земли, вместе взятой.
Так вот, в глубине его голоса я вижу не только что Небо, подобно возвращению, может прятать вещи в своем голосе, но и часть этого, спрятанного…
Ты должен мне доверять, повторяет он и показывает мне свои планы на будущее…
А источник информации не показывает.
Потому что знает: когда это, наконец, случится, я буду чувствовать себя преданным.
Оно надвигается
ВСЮДУ КРОВЬ.
На траве в палисаднике, на ведущей к дому дорожке, весь пол внутри залит кровью… Больше крови, чем может вылиться из человека.
– Тодд? – голос мэра. – Тодд, с тобой все в порядке?