– Нет, – отвечаю, таращась на кровь. – А с кем бы тут могло быть в порядке?
Я есмь круг и круг есть я.
Атаки спаклов продолжались. Каждый день после той, первой, на электростанцию – восемь дней кряду, без перерыва. Они нападали и убивали солдат, которые пытались бурить скважины в поисках вожделенной воды за пределами города. Нападали и убивали караульных по ночам – в случайных точках по периметру города. Они даже сожгли целую улицу домов. Никто не погиб, но, пока люди мэра тушили пожар, они подожгли еще одну.
И все это время от кордонов на севере и юге не было ни единого предупреждения – они просто молчали, сидели там у себя, били баклуши. Ни один спакл не прошел мимо них в направлении города или обратно после очередной успешной атаки. И от Виолиных зондов тоже ничего… куда бы ты ни смотрел, спаклы всегда были не там, а где-то еще.
И вот теперь они сделали што-то новое.
Партии горожан – обычно в сопровождении солдата или двух – рыскали по окрестностям, прочесывая дальние выселки и собирая все съестное для общих складов.
Эта партия натолкнулась на спаклов.
Средь бела дня.
– Они проверяют нас, Тодд, – сказал, нахмурившись, мэр, когда мы стояли в дверях этого дома (к востоку от развалин собора). – Все это к чему-то ведет, помяни мое слово.
Тела тринадцати спаклов были разбросаны по двору и по дому. С нашей стороны погиб один солдат (в передней), и еще я отсюда видел останки двоих горожан в буфетной – оба старики. Женщину и мальчика нашли в ванне – они пытались там спрятаться. В саду нашли еще одного солдата – над ним сейчас трудился доктор, но парень лишился ноги и был явно не жилец.
Мэр подошел к нему и опустился на колено.
– Что ты видел, рядовой? – он говорил тихо и почти нежно (я знал за ним этот голос). – Расскажи, что ты видел.
Рядовой хватал ртом воздух, глаза его были распахнуты настежь, а Шум… в такое даже смотреть и то невыносимо. В Шуме на него надвигались спаклы, умирали солдаты и гражданские, но бо́льшую часть заполняло то, што у него нет ноги нет ноги ноги нет и это уже никак не изменишь и ничего с этим не сделаешь никогда никогда никогда…
– Успокойся, – велел ему мэр.
Тихий гул ввинтился в Шум рядового, пытаясь успокоить, помочь сосредоточиться…
– Они все наступали, наступали… – пролепетал рядовой, все еще хватая воздух после каждого слова… но он хотя бы заговорил. – Мы стреляли. Они падали. А потом пришел еще один.
– Но должны же были быть какие-то признаки, рядовой, – сказал мэр. – Вы же наверняка слышали, как они идут.
– Отовсюду, – выдохнул солдат, закидывая голову от какой-то новой невидимой боли.
– Отовсюду? – мэр говорил все так же тихо, но гул сделался громче. – Что ты имеешь в виду?
– Отовсюду, – горло рядового жадно глотало воздух, словно он говорил против воли… што так, возможно, и было. – Они пришли… Отовсюду… Сразу… Слишком быстро… Бегом… На полной скорости… Стреляя из своих палок… Моя нога. Моя НОГА!
– Рядовой… – мэр сильнее приналег на гул.
– Они навалились… Навалились…
А дальше он умер. Шум поблек на глазах, а потом погас совсем. Парень умер прямо здесь, у нас на глазах.
(Я есмь круг…)
Мэр выпрямился, на лице его отражалась досада. Окинул последним долгим взглядом всю сцену, тела… последствия атаки, которую он не сумел ни предсказать, ни предотвратить. Люди вокруг стояли и ждали приказаний… с каждым днем все более нервные… а впереди никакой битвы, в которой можно было бы нормально и честно драться.
– Идем, Тодд, – наконец, бросил мэр и ринулся вон, туда, где стояли привязанные наши кони.
Я побежал за ним, не успев даже подумать, што у него нет ни малейшего права мной командовать.
– Уверена, что у вас ничего нет? – спросил через комм Тодд.
Он ехал за мэром верхом на Ангаррад, после жуткой атаки на загородный дом, уже восьмой подряд. Усталость и беспокойство у него на лице были видны даже на этом маленьком экранчике.
– Их очень трудно выследить, – я опять лежала на койке в целительской, опять с температурой – такой упорной, что даже не смогла поехать встретиться с Тоддом. – Мы иногда видим какие-то промельки, но ничего полезного, ничего, что можно отследить. Плюс, – я понизила голос, – Симона с Брэдли сейчас стараются держать зонды поближе к нашему холму. Городские этого требуют.
Это была правда. Тут сейчас было так многолюдно, что шагу ступить некуда – я не преувеличиваю. Нищенские палатки, сделанные из чего попало, от одеял до мешков для мусора, заполонили весь холм до самого низу – то есть до главной дороги у пустого речного русла. Уже начинался тотальный дефицит, ничего не хватало. Поблизости нашлись родники, и Уилф дважды в день привозил полные чаны воды, так что с ней у нас было меньше проблем, чем, по словам Тодда, внизу, в городе. Зато еда у нас была только та, которую Ответ запас для себя, – иными словами, продуктами, рассчитанными на двести человек, приходилось кормить полторы тысячи. Ли и Магнус постоянно водили охотничьи партии в лес, но это ни в какое сравнение не шло с провиантскими складами в Новом Прентисстауне, которые бдительно сторожили солдаты.
У них было довольно еды, но мало воды.
У нас ровно наоборот.
Но никому из этих двоих – ни мэру, ни мистрис Койл – даже в голову не придет сдать свои самые сильные позиции.
Что еще того хуже, слухи здесь распространялись мгновенно, что и немудрено в таком тесном сообществе. После того как начались нападения на город, люди стали поговаривать, что дальше спаклы примутся за нас, что они уже окружают холм, готовятся навалиться со всех сторон разом и перерезать всех. Никаких спаклов в округе не было даже близко, но городские постоянно напирали, требовали ответа, что мы делаем ради их безопасности и достаточно ли этого, талдычили, что мы обязаны защищать сначала тех, кто на холме, и уже только потом город внизу.
Некоторые даже взяли за моду сидеть полукругом у трапа корабля – ничего не говорили, ничего не делали, только пристально наблюдали, чем мы заняты, и регулярно докладывали остальным.
Айвен восседал обычно прямо по центру. Он уже даже намастырился звать Брэдли «эй, Гуманист».
Не в хорошем смысле слова. Далеко не в хорошем.
– Я понимаю, о чем ты, – кивнул Тодд. – Тут, внизу, ничем не лучше.
– Я дам тебе знать, если что-то произойдет.
– Аналогично.
– Новости есть? – Стоило Тодду отключиться, как в целительскую вошла мистрис Койл.
– Подслушивать частные разговоры вредно для здоровья, – парировала я.
– На этой планете больше нет ничего частного, моя девочка. В том-то и вся проблема, – они окинула меня критическим взглядом. – Как твоя рука?
Моя рука болела. антибиотики перестали работать, красные полосы опять поползли во все стороны. Мистрис Лоусон оставила меня здесь с новой комбинацией лекарств под пластырем, но даже мне было ясно, что она сильно обеспокоена.
– Не твое дело, – огрызнулась я. – Мистрис Лоусон отлично справляется.
Мистрис Койл потупилась.
– У меня, знаешь ли, есть опыт лечения инфекций с помощью набора вре…
– Уверена, мистрис Лоусон все это сделает, если понадобится, – перебила я. – Ты что-то хотела?
Мистрис Койл испустила долгий вздох, словно я ее сильно разочаровала.
Вот примерно так эти восемь дней и прошли. Мистрис Койл наотрез отказывалась делать что-нибудь помимо того, что мистрис Койл делать хотела. Она день-деньской носилась по лагерю – сортировала еду, лечила женщин, кучу времени проводила с Симоной – так что улучить минутку и поговорить с ней о перемирии не было никакой возможности. Когда мне все же удавалось припереть ее к стенке (в тех редких случаях, когда я не валялась пластом в целительской), она заявляла, что ждет, что мир можно заключить только в правильный момент, что спаклы должны сделать свой ход, а мэр – свой, и вот тогда – и только тогда! – в дело вмешаемся мы и заключим этот чертов мир.
Но каждый раз это звучало как мир для кого-то из нас – и совершенно необязательно для всех остальных.
– Я собиралась поговорить с тобой, моя девочка, – выдала вдруг она и посмотрела мне прямо в глаза (возможно, проверяла, отведу ли я взгляд).
Я не отвела.
– Что ж, я тоже собиралась с тобой поговорить.
– Тогда позволь я начну, моя девочка, – кивнула она и сказала такое, чего я от нее просто в жизни не ожидала.
– Огни, сэр, – сообщил мистер О’Хеа, не успел я закончить разговор с Виолой.
– Я вообще-то не слепой, капитан, – заметил мэр. – Но спасибо еще раз, что констатируете очевидное.
Мы остановились по дороге в городе из кровавого дома, потомуш на горизонте вовсю полыхали огни. Горели заброшенные фермы на северном склоне долины.
Надеюсь, по крайней мере, что заброшенные. Мистер О’Хеа поравнялся с нами во главе батальона человек в двадцать – с виду все такие же изможденные, как я. Я окинул их взглядом, прочел Шум. Стар и млад, но глаза у всех старые. Вряд ли хоть кто-то из них мечтал встать под ружье – мэр их заставил, оторвал от семей, выдернул с ферм, из магазинов, из школ.
А потом для них началась смерть – каждый день.
Я есмь круг и круг есть я.
Я теперь все время это повторял, тянулся к тишине внутри, прогонял мысли и воспоминания – по большей части это работало и наружу. Люди перестали слышать мой Шум. Я слышал, что они его не слышат, – как у мистера Тейта и мистера О’Хеа. Наверняка мэр меня поэтому и научил… в том числе – думал сделать меня одним из своих.
Как будто это вообще возможно, ха.
Но Виоле я об этом почему-то не сказал. Сам не знаю почему.
Может, потому, что я ее не видел – вот что было особенно ненавистно за последние восемь дней. Она торчала у себя на холме, приглядывала за мистрис Койл… но всякий раз на экране комма она лежала в постели и выглядела все бледнее, все слабей, и я знал, што ей нехорошо, но она почему-то мне ничего не говорит, возможно, штобы я не беспокоился лишнего, отчего я, естественно, беспокоился только