Только вот на этот раз што-то пошло не так.
Мэр выставил своих людей точно в нужное место, они обошли спаклов с флангов, отрезали им пути к отступлению и уложили бо́льшую часть ружейным огнем, прежде чем кто-то успел сообразить, што вообще происходит.
Все спаклы, кроме двоих, оказались убиты. Не прошло и двадцати минут, как пленных провели через город под оглушительный РЕВ солдат. Мистер О’Хеа и мистер Тейт отконвоировали их в конюшни за собором, штобы они там дождались, пока мэр закончит принимать поздравления от всего Нового Прентисстауна. Я шел с ним через толпу – долгая вышла прогулка. Крики «ура!», рукопожатия, спинохлопание и все такое прочее.
– Ты мог бы мне сказать, – попытался я перекричать всеобщее ликование.
– Ты совершенно прав, Тодд, – он остановился и посмотрел на меня, посреди всего этого человеческого роя. – Надо было сказать. Приношу свои извинения. В следующий раз скажу.
И выглядело это так, словно он сказал чистую правду. К моему удивлению.
Мы снова пошли через толпу и, в конце концов, добрались до конюшен.
Где нас поджидала парочка крайне разозленных мистрис.
– Я требую, чтобы нас туда пропустили! – рявкнула при виде нас мистрис Надари, а мистрис Лоусон у нее за спиной согласно хмыкнула.
– Безопасность прежде всего, дамы, – мэр лучезарно им улыбнулся. – Мы не имеем представления, насколько опасным может оказаться пойманный спакл.
– Сию же секунду! – закончила свою мысль мистрис Надари.
И получила в ответ новую улыбку мэра. За спиной у которого виднелся целый город улыбающихся солдат.
– Я только хочу убедиться, что внутри безопасно, если позволите, – он обошел разъяренных мистрис, которых тут же оттеснил строй солдат, и вошел в конюшню. Я следом.
После чего мой желудок немедленно завязался в тугой узел.
Потомуш там сидели два спакла – привязанные к стульям, со скрученными за спиной руками… и все это было мне слишком знакомо. Нехорошо знакомо.
(но ни один из них не был 1017 – даже не знаю, лучше мне от того стало или хуже…)
У одного вся его голая белая кожа была в крови – все его одежные лишайники кто-то сорвал и швырнул на пол. Голову он, правда, держал высоко – глаза открыты и черт меня побери, если его Шум не показывал прямо сейчас в картинках, как мы будем платить за то, што сделали с ним, каким образом и сколько раз…
Но вот тот, што рядом с ним…
Тот, што рядом с ним, больше не походил на спакла… не слишком, во всяком случае.
Я уже открыл рот, штобы заорать, но мэр меня опередил, в очередной раз удивив.
– Какого черта вы с ним сделали? – взревел он.
Своих людей он тоже удивил.
– Допрос, сэр, – сообщил мистер О’Хеа (кулаки у него были в крови). – Мы очень многое узнали за рекордно короткое время, – он показал на сломленного спакла. – Пока вот этот, к несчастью, не скончался от ранений, полученных во время…
Раздался характерный вввуххх, которого я уже давно не слышал, – толчок, оплеуха, удар… пуля из Шума со стороны мэра. Голова мистера О’Хеа запрокинулась, и он рухнул на пол, корчась, как в судорогах.
– Мы здесь стремимся к миру! – прорычал мэр, обращаясь к остальным, которые взирали на него, будто ошеломленные овцы. – Я не приказывал никого пытать.
Мистер Тейт решился прочистить горло.
– Зато вот этот оказался куда более устойчив к дознанию, – сказал он, указывая на все еще живого. – Очень выносливый экземпляр.
– Считайте, что вам крупно повезло, капитан, – голос мэра все еще жегся огнем.
– Я впущу мистрис, – вмешался я. – Они смогут позаботиться о нем.
– Нет, не впустишь, – отрезал мэр. – Потому что мы его отпускаем.
– Што? – сказал я.
– Что?! – сказал мистер Тейт.
Мэр обошел спакла со спины.
– Мы должны были захватить спакла и отпустить его к своим с известием, что мы хотим мира. И именно так мы и поступим.
Он вытащил нож.
– Но, мистер президент…
– Откройте задние двери, будьте так добры.
– Задние двери? – вскинулся мистер Тейт.
– И побыстрее, капитан.
Мистер Тейт пошел и отворил заднюю дверь конюшни, ту, которая вела прочь от площади.
И от мистрис…
– Эй! – вскричал я. – Этого нельзя делать. Ты же заключил соглашение…
– И я свое слово сдержу, Тодд, – он наклонился так, что его рот оказался у самого уха пленника. – Я так понимаю, голос умеет говорить на нашем языке.
Голос? – подумал я.
Но между мэром и спаклом уже трепетал Шум – глубокий, черный, твердый… што-то сновало туда и обратно с такой скоростью, што ни один человек в комнате не мог уследить.
– Што ты говоришь? – я шагнул вперед. – Што ты ему сейчас сказал?
Мэр поднял глаза на меня.
– Я рассказываю ему, как сильно мы хотим мира, Тодд, – он склонил голову набок. – Ты мне не доверяешь?
Я проглотил слюну.
Потом еще раз проглотил.
Мира он мог хотеть только ради того, чтобы все знали: это целиком и полностью его заслуга.
Но после того как я спас его у водяной цистерны, он правда стал гораздо… лучше.
И я знал, што он не исправился… не искупил себя.
Што его вообще нельзя искупить.
(или можно?)
Но все его поступки говорят об обратном.
– Ты можешь сказать ему все то же самое. Прошу! – мэр сделал приглашающий жест.
Он глядел мне прямо в глаза. Коротко сверкнул нож. Спакл – удивленный донельзя – рванулся вперед, и руки его внезапно оказались свободны. Несколько секунд он озирался по сторонам, ожидая, што еще придумают мучители, пока не встретился глазами со мной…
И мгновенно мой Шум потяжелел, угромчился – это было больно, будто долго не использовал мышцу, а тут вот, пришлось, – но я постарался покрепче стукнуть его всей правдой о том, чего мы на самом деле хотим, што бы там ни сказал ему мэр… што мы с Виолой, мы действительно хотим мира, и штобы все это кончилось и…
Спакл зашипел.
Я увидел себя у него в Шуме…
И услышал…
Узнавание?
Слово…
Слово на моем языке…
Я услышал…
НОЖ.
– Нож? – переспросил я.
Но он лишь снова зашипел в ответ и кинулся к двери. И помчался прочь, прочь, прочь…
Унося послание для своего народа…
Кто знает, какое?
– Это ж какие нервы нужно иметь! – процедила сквозь стиснутые зубы мистрис Койл. – И армия… – только что слюнями ему на сапоги не капала. Прямо как в худшие дни, когда он только захватил город.
– У меня даже не было шанса поговорить с этим спаклом, – сказала Симона, только что примчавшаяся, вся кипя, на телеге из города вместе с двумя мистрис. – Объяснить им, что не все люди одинаковы.
– Тодд говорит, ему удалось передать, чего мы на самом деле хотим, – сообщила пополам с диким кашлем я. – Остается надеяться, это послание дойдет до цели.
– Если оно действительно дойдет до цели, – возразила мистрис Койл, – Прентисс припишет все заслуги себе.
– Дело не в том, у кого сколько очков на счету, – резко сказал Брэдли.
– Неужели? – прищурилась мистрис Койл. – Ты правда хочешь, чтобы к моменту прибытия конвоя этот человек был на позиции силы? Тебе такого мира надо?
– Ты так говоришь, словно у нас здесь есть полномочия освободить его от обязанностей, – огрызнулся Брэдли. – Вот сейчас мы тут станцуем вальс, и все станет как нам надо.
– А почему нет-то? – вмешался Ли. – Он убийца. Он убил мою сестру и мать.
Брэдли уже открыл было рот, но его опередила Симона.
– Я, между прочим, соглашусь, – это исторгло у Брэдли рокот шокированного Шума. – Если его действия ставят под удар жизни всех остальных…
– Мы здесь, – решительно перебил ее Брэдли, – чтобы основать поселение для почти пяти тысяч человек, которые заслуживают того, чтобы проснуться не посреди войны.
Мистрис Койл тяжко вздохнула – вряд ли она его слушала.
– Ну что ж, пойдемте объяснять людям, почему это сделали не мы, – она встала и зашагала вон из целительской. – И если этот их Айвен хоть что-нибудь вякнет, он получит в свою деревенскую морду.
Брэдли устремил взгляд на Симону (Шум полон вопросительных знаков и несогласия и всего, что ему срочно надо у нее спросить, и все это перемежается картинками самой Симоны и того, как позарез ему хочется к ней прикоснуться…)
– Ты не мог бы это прекратить? – не глядя на него, обронила Симона.
– Прости, – он даже отступил на шаг, потом еще на один и, наконец, вышел из комнаты, ни слова больше не говоря.
– Симона… – начала я.
– Я просто никак не могу к этому привыкнуть, – потупилась она. – Знаю, что надо, знаю, что должна, но это просто…
– Это ведь может быть и хорошо, – я подумала о Тодде. – Такая степень близости…
(но я же сама его больше не слышу)
(и не чувствую, что он близко…)
Я снова закашлялась, наплевав из легких мерзкой зеленой слизи.
– Ты выглядишь усталой, Виола, – покачала головой Симона. – Может, мягкого седативного, а? Отдохнешь хотя бы.
Я отрицательно помотала головой. Она все равно пошла, достала пластырек из ящика, прилепила мне аккуратно под челюстью.
– Дай ему шанс, – пробормотала я (лекарство уже начало действовать). – Он хороший человек.
– Я знаю, – отвечала она (веки у меня опустились и отказались подниматься). – Знаю.
Я соскользнула во тьму… во тьму снотворного, и какое-то время совсем ничего не чувствовала, наслаждаясь свободой пустоты, – просто тьма, как в черной бездне за иллюминаторами корабля…
Но всему рано или поздно приходит конец.
Я все еще спала…
Но мне начали сниться сны…
Тодд…
Там, во тьме, недосягаемый…
Неслышимый…
Никакого Шума…
Я не слышала его мыслей…
Он таращился на меня, пустой, как корабль…
Как чашка…
Как статуя, у которой никого внутри…
Словно он умер…
Словно боже мой нет…
Он умер…