Возможно, нам даже придется помочь им выжить.
Кто знает?
Возвращается Источник. Я чувствую его озабоченность.
Мэр улетел к океану, показывает он. Брэдли и Виола уже ускакали искать его.
Значит, поскачет и Небо, показываю я.
Я еду с тобой, показывает Источник, и я вижу почему.
Он увез Ножа, показываю я.
Источник кивает.
Ты думаешь, что я убью Ножа, показываю я. Если мне наконец-то представится шанс.
Источник качает головой, но я вижу его неуверенность.
Я поеду с тобой, повторяет он.
Долгое мгновение мы глядим друг на друга, потом я оборачиваюсь к передовой линии своих солдат, показываю свое намерение и велю десятерым сопровождать меня.
Меня и Источника.
Тогда едем, показываю я ему.
И говорю своему боерогу бежать к океану, быстрее, чем он в своей жизни бегал.
Передние ноги Желудя подламываются прямо посреди шага, и я с хрустом улетаю в какой-то подлесок, больно врезаясь в землю левым бедром и рукой и слышу, как Брэдли орет: «Виола!» – но вижу только Желудя, как он продолжает лететь кувырком вперед и замирает кучей в кустах.
– ЖЕЛУДЬ! – кричу я и вскакиваю, и хромаю к нему, туда, где он валяется, весь скрученный, переломанный… к его большой голове, он хрипло, с привизгом глотает воздух, грудь вздымается с усилием… – Желудь, милый, пожалуйста…
Брэдли и Ангаррад подъезжают к нам; он соскакивает наземь, она тычется носом прямо в нос Желудю…
ДЕВОЧКА-ЖЕРЕБЕНОК… боль корчит ему Шум, не только из-за передних ног, которые обе, я вижу, сломаны, но еще и что-то порвалось в груди – из-за этого он и рухнул в первую очередь, слишком тяжело… слишком быстро бежал мой малыш…
ДЕВОЧКА-ЖЕРЕБЕНОК, говорит он…
– Тихо, тихо, – говорю я. – Все хорошо, все теперь хорошо…
А потом он говорит…
Он говорит
ВИОЛА…
И замолкает.
Дыхание и Шум замирают на последнем вздохе.
– Нет!
Я вцепляюсь в него, хватаюсь крепко-крепко, утыкаюсь лицом в гриву. Я чувствую, как на плечи мне ложатся ладони Брэдли, а сама реву, реву, и Ангаррад тихо говорит: «СЛЕДУЙ» – и трется носом о морду Желудя…
– Мне так жаль, – очень мягко, как всегда, произносит Брэдли. – Виола, ты цела?
Говорить я не могу, все еще стискиваю в кулаках гриву Желудя, но как-то трясу головой…
– Мне ужасно жаль, радость моя, – говорит Брэдли, – но нам надо ехать дальше. Слишком много стоит на кону.
– Как? – едва могу выговорить я.
Брэдли недолго молчит. Потом:
– Ангаррад? – спрашивает он. – Ты сможешь довезти Виолу до берега, чтобы спасти Тодда?
МАЛЬЧИК-ЖЕРЕБЕНОК, говорит Ангаррад (ее Шум набирает силу при звуке этого имени). МАЛЬЧИК-ЖЕРЕБЕНОК ДА.
– Мы не можем убить и ее тоже… – стоном вырывается у меня.
Но кобыла уже сует мне нос под мышку и толкает, поднимает с земли.
МАЛЬЧИК-ЖЕРЕБЕНОК, говорит она. МАЛЬЧИК-ЖЕРЕБЕНОК СПАСАТЬ.
– Но Желудь…
– Я позабочусь о нем, – говорит Брэдли. – Просто езжай туда. Езжай туда, и пусть оно того стоит, Виола Ид.
Я поднимаю глаза… я вижу его веру в меня – и в то, что добро все еще возможно.
Я целую Желудя последний раз в неподвижную голову (его шерсть мокра от слез) и встаю, и Ангаррад склоняет передо мной колени, а я тяжело забираюсь ей на спину, видно до сих пор плохо, все кругом расплывается, говорить почти невозможно…
– Брэдли…
– Это можешь быть только ты, – печально улыбается он. – Только ты в силах его спасти.
Я медленно киваю и пытаюсь сосредоточиться на Тодде… на том, что творится с ним прямо сейчас…
Спасти его, спасти нас раз и уже на хрен навсегда…
Сказать Брэдли «пока» у меня нет сил, но думаю, он понимает… Я посылаю Ангаррад в галоп, и мы с ней уносимся последним рывком к океану.
Я иду к тебе, Тодд, думаю я. Я уже иду…
Понятия не имею, сколько времени у меня ушло на то, штобы ослабить путы хоть на одном запястье… хотя бы чуть-чуть… Что бы за дрянь там ни была в этом пластыре, он так и сидел у меня на шее и чесался, сволочь, там, где я никак не мог почесать… в общем, этого снадобья оказалось достаточно, чтобы сильно меня затормозить, – и не только тело, но и Шум…
Но я работал над этим… работал… а мэр все это время где-то шлялся, на пляже, видимо, – мне отсюда было видно крошечный клочок покрытого снегом песка через стенной пролом в углу. Волны тоже было немного видно: они бились о берег, шумели – мерный такой звук, постоянный, и за ним еще один – рев, который, надо понимать, издавала река, сумевшая, наконец, вернуться в океан… громкий такой, полноводный… Мэр, скорее всего, прямо вдоль нее и летел, а теперь сел и ждет, чего там дальше будет.
Две армии и последняя война.
И все мы гибнем под цельным миллионом спаклов.
Я снова принялся воевать с путами на правом запястье, чувствуя, што они вроде бы стали немного подаваться.
Интересно, каково это было, жить тут… основать поселение у такой большой-пребольшой воды, ловить рыбу? Виола говорила, что морская рыба на этой планете уж скорее сама съест тебя, чем дастся тебе в пищу, но ведь должны быть какие-то способы тут выжить… мы же вон в долине как-то выжили.
Што за грустная штука такая эти люди. Ничего хорошего сделать не могут, штобы не испортить напрочь… – а все от слабости. Если што-то строят, так сами же обязательно и ломают.
Не спаклы привели нас к такому финалу.
А мы сами.
– Согласен на все сто, – сказал, входя обратно в часовню, мэр.
Лицо у него было какое-то другое… как в воду опущенное. Будто чего-то не так. Чего-то очень большое очень крупно не так.
– События вышли из-под контроля, Тодд. – Он глядел в пустоту перед собой пустым взглядом, будто прислушивался к чему-то… и это што-то разочаровало его просто до глубины души. – Речь о событиях на холме…
– На каком холме? – всполошился я. – Што с Виолой?
Он вздохнул.
– Капитан Тейт меня подвел. И спаклы меня тоже подвели.
– Что? – возмутился я. – Это-то ты откуда знаешь?
– Этот мир, Тодд… этот мир, – мои вопрошания он оставил совершенно без внимания. – Я думал, что могу его контролировать – и я его действительно контролировал, – он так полыхнул на меня взглядом, что я дернулся. – Пока не встретил тебя.
Я молчал.
Лицо у него сейчас было совершенно жуткое.
– Возможно, ты и вправду меня изменил, Тодд, – сказал он. – Но не только ты, нет.
– Отпусти меня и увидишь, как я тебя изменю, – процедил я.
– Ты меня не слушаешь, – с досадой произнес он, и голову мне прострелило такой болью, что я на секунду дара речи лишился. – Ты изменил меня, да, а я, в свою очередь, изменил тебя, и немало, – он прошелся вдоль моего стола. – Но меня изменил еще и сам этот мир.
Я только сейчас заметил, как странно звучит его голос… словно он больше не совсем его, не целиком… гулкий такой, слишком много эха.
– Я увидел этот мир, я его изучал… – продолжал он. – И поэтому он сумел изменить меня, до неузнаваемости, так что я перестал быть тем сильным и гордым человеком, каким явился сюда, – он прекратил ходить и остановился у меня в ногах. – Война превращает мужчин в чудовищ, так ты однажды сказал мне, Тодд. Так вот, слишком большие знания тоже. Я слишком хорошо узнал человека, его слабости, его жалкую алчность, тщеславие – и то, как до смешного просто его контролировать.
Он горько усмехнулся.
– Знаешь, Тодд, только глупцы могут по-настоящему ладить с Шумом. Люди чувствительные, умные, как мы с тобой, – мы от него страдаем. И потому люди вроде нас должны контролировать людей вроде них. Ради их же собственного блага. И нашего.
Он снова уплыл, глядя в пустоту. Я еще подналег на веревки.
– Ты и правда изменил меня, Тодд, – снова повторил он. – Ты сделал меня лучше. Но лишь настолько, чтобы увидеть, насколько я на самом деле плох. Я ведь и не догадывался, Тодд, – пока не сравнил себя с тобой. Я-то думал, что творю добро, – он встал прямо надо мной. – Пока ты не показал мне, что это не так.
– Ты был плох с самого начала, – прорычал я. – Я ничего не сделал.
– Ну что ты, Тодд, конечно, сделал, – сказал он. – Тот гул, который ты слышал у себя в голове, то жужжание, которое нас соединяло. Это было добро внутри меня, добро, которое ты заставил меня увидеть. И видеть его я мог только через тебя, – взгляд его почернел. – А потом явился Бен, и ты взял и все у меня отнял. Ты показал мне проблеск добра, до которого я никогда бы не смог дотянуться сам, – и все за этот грех, Тодд Хьюитт, за грех самопознания.
Он наклонился… и стал развязывать мне ноги.
– Одному из нас придется умереть, – сообщил он.
Ангаррад ощущалась совсем не так, как Желудь. Она была шире, сильнее, быстрее… но я все равно волновалась.
– Пожалуйста, пусть с тобой все будет в порядке, – шептала я – даже не ей… понимала, что это все равно бесполезно.
Потому что она лишь сказала МАЛЬЧИК-ЖЕРЕБЕНОК и помчалась еще быстрее.
Мы неслись сквозь лес, прижимаясь постепенно влево, к воде. Холмы становились ниже, площе; между ними чаще мелькала река – широкая, бурливая, все еще затопляющая берега.
Но никакого океана я не видела – только деревья, и еще деревья, и еще. Снег валил густо, крупными такими хлопьями; они кружились в воздухе и собирались в заметные сугробы даже в этой, реально густой чаще.
День начал угасать. У меня ныло сердце – я не знала, чем все кончилось на холме, как были дела у Брэдли, что творилось у Тодда впереди, на море…
И тут сразу весь – вот он…
Через прогалину в деревьях, совсем близко, так что можно даже прибой разглядеть… даже причал в маленькой гавани среди заброшенных домов – на земле сидел он, наш корабль…
Который тут же снова исчез за лесом.