У Фостер было ружье, но ее поймали первую. Тоже кричала, а потом враз перестала. Остальные бежали, пробовали добраться до корабля, но вокруг так мело, что все просто-напросто ослепли, не хуже меня.
У себя в Шуме Уилф думал про оружие, каким укомплектован всякий уважающий себя корабль-разведчик.
– Надо попытаться, – кивнул я.
– Ать.
Он снова схватил меня под руку, и мы снова побежали, огибая деревья и камни. Рев шел, казалось, со всех сторон сразу. Где-то в панике кричали люди, растерявшиеся в этой адской белизне… Я совершенно представления не имел, где сейчас может быть корабль, зато, видимо, имел Уилф, потому что в его Шуме внезапно возникла темная тень нужной формы, прямо по курсу.
Возле шлюза кто-то стоял, размахивал дико руками – Миккельсен.
– Скорее! – донеслось до нас.
– Оружие? – выдохнул Уилф, вваливаясь по маленькому трапу на корабль.
– Готовим, – крикнула из рубки Коллиер; руки у нее так и порхали над экранами, пытаясь отследить остальных, кто остался снаружи, с помощью инфракрасного видения.
– Фостер, Чжан и Стаббс мертвы, – сказала она плоским, безжизненным голосом; пальцы зависли над неподвижными телами на мониторах – тепло рассеивалось, красное таяло, постепенно превращаясь в синее.
На разных экранах основного дисплея еще две фигуры мчались сломя голову в противоположных направлениях. Компьютер определил их как Фукунагу слева и Джефферсон справа. Мы все в ужасе увидели, как исполинская синяя тень, раза в три выше Джефферсон, восстала из снега прямо за ней, схватила маленький оранжевый силуэт, подняла над землей и разорвала пополам…
– Господи Иисусе, – простонал Миккельсен.
– Заряжаю, – сообщила Коллиер от панели управления.
– Да что это вообще за штука? – спросил я.
– А где Доусон? – перебил Уилф; его Шум обшаривал все экраны один за другим.
Доусон нигде не было видно, ни живой, ни мертвой.
– Оно идет за Фукунагой! – вскрикнул Миккельсен.
Темно-синяя тень, слаборазличимая в инфракрасном спектре, словно температурой она не слишком отличалась от окружающей среды, оставила в покое мертвую Джефферсон и стремительно промчалась через один экран… потом через другой. Фукунага была здоровая и сильная, но ей уже под семьдесят. Эту дрянь ей никак не перегнать…
– Ракеты готовы, – Коллиер откинула шторку, под которой пряталась кнопка пуска. – Цель…
– Стой! – вмешался Уилф. – Там люди!
По всем экранам маленькие фигурки – оранжевые в тепловизоре, но не такого яркого оттенка, как бегущая Фукунага, – поднимались из-под снега. Пять… десять… двадцать. Целые шеренги их возникали прямо из ниоткуда.
Среди них была одна ярко-красная личность. Компьютер определил ее как Доусон.
– Спаклы? – не веря своим глазам спросил Миккельсен.
– Невозможно, – возразила Коллиер. – Нам же сказали…
– Ч’дище уходит, – подал голос Уилф. – Ч’дище валит.
Громадная синяя тень перестала преследовать Фукунагу и исчезла в лесу. Рев снаружи затих в отдалении.
Некоторое время мы молчали, пыхтели, таращились в экраны, не веря своим глазам.
– Это вот что сейчас было? – выразил я, наконец, всеобщее недоумение.
– Хтой его знат, – сказал Уилф и посмотрел на ведущий из корабля трап (в Шуме Миккельсена я видел, как нахмурен его лоб). – Но еж’ли ответы есть, я хочу их получить.
Это должно быть пустое место – так нам сказали несколько спакловых групп, встреченных по дороге, – снег и пустота… земли, лежащие за тайгой. Последний рубеж живой природы перед ледяным щитом, сковавшим северный полюс планеты.
Негостеприимный, не пригодный для жизни край, дальше – ничего.
Зачем нас вообще сюда понесло?
Да просто так.
Самые первые поселенцы Нового света так и не стали ничего толком исследовать и вынужденно – из-за войны, лишений и собственной непроходимой глупости – держались длинной реки, бежавшей от заброшенного Прентисстауна на западе, через Убежище и до не менее заброшенного Горизонта на восточном океане.
А то, что кругом лежит целый огромный мир… Населенный, между прочим, расой существ, с которой мы успели ввязаться в войну не однажды, а целых два раза (из-за собственной непроходимой глупости… я о ней уже говорил?).
Первую войну я не особо застал – недостаточно стар для этого.
А вторую застал куда больше, чем хотелось бы.
Зато много чему научился, да. Мы все много чему научились. Снова жить, например. Принимать помощь, когда она нам нужна… то есть с самого окончания второй войны – примерно всегда. Делить планету с целой нацией спаклов… да и с другими себе подобными тоже, особенно когда новая волна поселенцев проснулась и открыла для себя Шум, по большей части уничтоженную цивилизацию своих предшественников, ну и, так, в целом, мир, который пришлось восстанавливать практически с нуля.
Однако те, кто уже был здесь с самого начала, тоже в некотором роде проснулись и открыли для себя много интересного. Лично меня ослепило спачье оружие, и последнее, что я видел, были знакомые и небезразличные мне люди, от этого самого оружия умиравшие. Если война – дело трудное (а это так, воистину и аминь), то после нее наступает время не менее трудное, просто по-другому. Но все мы делали что могли. Я сам делал что мог. Я научился видеть через чужой Шум – в основном, конечно, через Уилфов, но иногда и через спакловский… Шум тех спаклов, которые нам помогали. И когда я смотрел их глазами, я всякий раз невольно думал, что, наверное, между нами гораздо больше общего, чем мы думаем… и вообще все не так уж плохо – что надежда действительно есть.
Иногда. Да.
А тем временем восстановление мира шло своим чередом. Новые дома для новых людей, перестройка разрушенных – для старых, и вообще все как-то лучше со второй попытки.
Но случались и всякие «иногда». Да, были проблемы, но люди над ними работали… люди старались. Хотя некоторые мои друзья… Некоторым так и не удалось разглядеть то хорошее, что эти перемены с собой принесли, потому что…
Да. Короче, новые корабли приземлились, новые поселенцы пробудились, людей разом стало в пять раз больше, чем ты вообще в жизни видел. Уровень Шума… Вы мне не поверите. Мы с Уилфом помогали чем могли, спустили большую часть нашей военной артиллерии в затопленную шахту (хотя лично я спорил, что ее нужно просто взять и уничтожить, всю, подчистую), расчищали завалы, сажали озимые, объясняли свежепроснувшимся мужчинам и мальчикам, как облегчить себе жизнь с Шумом.
Работа на износ. Без конца и краю. Но оно того стоило.
Правда, когда кто-то из новоразбуженных предложил исследовательскую экспедицию, я ухватился за эту идею обеими руками. И Уилф тоже, хоть его жена была и не особенно счастлива отпустить его из дому на целый месяц.
Нас полетело десять человек. Я, Уилф, Коллиер, которая была смотрителем на одном из кораблей и нашим главным пилотом. Миккельсен, антрополог – ему не терпелось познакомиться с другими спакловскими племенами, которых мы наверняка встретим по дороге, и чему-нибудь у них поучиться. Доусон, Стаббс, Чжан и Джефферсон – агрономы и экологи; эти надеялись найти местные источники пропитания, способные помочь нам выжить. А Фостер и Фукунага были, я так смекаю, вроде нас с Уилфом: рабочие лошадки, до смерти соскучившиеся по отпуску. Они просто хотели посмотреть, что там вообще есть, в этих дальних краях. Нам повезло быть выбранными в эту экспедицию – новый Совет нас выбрал… хотя признаю, у нас с Уилфом была, гм… некоторая протекция.
Прежде чем мы улетели, один мой друг, который остановил войну, говорил с лидером спаклов – они зовут его «Небо», – и тот проложил нам дорогу: послал сообщения, что нам надо помогать, где бы мы ни приземлились на своем разведчике.
Если спросите меня, это самое меньшее, что он мог сделать.
В общем, мы отправились в эту свою экспедицию, исследовать – взяли курс на север и полетели, куда сможем. Над горами, над долами, над системой связанных озер, которых глаз человеческий никогда не видывал, над лесами, такими обширными, что даже с воздуха им конца-краю не видать. Садились во всяких местах, встречали всяких спаклов, зверей всяких новых видали, но все ломили и ломили себе на север.
– И когда же мы остановимся? – спрашивали мы себя.
– Вестимо, когда до конца доберемся, – отвечали мы себе.
Вы в безопасности, показал нам спакловский лидер у себя в Шуме. Снег отпущения ушел.
– Снег чего? естественно переспросил Миккельсен.
Перед нами толпилось человек трид… ну, то есть несколько десятков спаклов по меньшей мере, и Доусон с Фукунагой с ними, целые и невредимые.
Вот убей бог не понимаю, откуда они так ловко повылезли разом.
– Ты в п’рядке, Конни? – спросил Уилф Фукунагу.
Она зажимала себе рот рукой, борясь со слезами, – но кивнула. Уилф обхватил ее за плечи. Подошла Доусон и обняла их обоих.
Люди вообще часто клубкуются вот так вокруг Уилфа. Есть у них такая склонность.
– Четверо погибли, – сказала Коллиер вождю спаклов, явно выискивая, на ком бы сорвать зло. – Что за черт это был? Нам же говорили…
Мы сожалеем о вашей утрате, показал он, и, самое странное, по нему было ясно, что говорит он чистую правду. От этой чуткости мы все аж примолкли. Они словно передавали это ощущение потери между собой, от одного к другому.
А потом случилось странное. Мой Шум затопил хор спакловского Шума, но совсем по-новому – никогда раньше это так не выглядело. Там были краски за пределами любых красок, звуки и формы, представлявшие собой чистое чувство, и я плыл во всем этом, вращался в нем…
И – пропало.
Вокруг воцарилось молчание. Коллиер, Фукунага и Доусон – три человеческие женщины из шести, которые отправились в экспедицию, – ошеломленно уставились на нас.
– Что это было? – пролепетала Фукунага. – Все как-то… замерли.
– Я чувствую… – Миккельсен таращился на свои руки, словно ему вдруг выдали новые. – Я чувствую себя другим.
– М’ньше п’чальный, – кивнул Уилф, хотя, судя по всему, он этому не сильно обрадовался.