Шум спакла аж встряхнуло.
Вы думаете, мы хотим сделать – что?
Последовало молчание… и назвать его просто «неуклюжим» было бы гнусным приуменьшением.
– То, что вы тут делаете, странно на нас д’йствует, – сказал, наконец, Уилф и ткнул пальцем в Миккельсена. – Вот ентот кроток аки г’лубь, а вон она – он показал на Коллиер, – свирепеет, что твой волк, – он сурово нахмурил брови. – А они не волки и не голуби.
Мы нашли способ жить здесь, Шум спакла завибрировал небывалым возмущением. Способ, усовершенствованный поколениями. Он дает нам спокойную, довольную жизнь, и подобной нет больше нигде в голосе…
– С которым вы никак не связаны, – подхватила Коллиер. – Как будто вам есть что скрывать.
Спакл гордо выпрямился.
Мне жаль… нам всем жаль, что наши обычаи так на вас повлияли. Мы с такими созданиями, как вы, незнакомы, но мы признали в вас братьев, несмотря на немоту некоторых…
– Никакая я вам не немая, – отрезала Коллиер.
И вы отвечаете на наше признание гневом, подозрениями, обвинениями и неблагодарностью.
Он перебирал слова, выуживая их прямо из нашего Шума, так что формулировки получались донельзя точные.
– Четверо из нашей команды мертвы, – вмешалась Фукунага, гораздо тише, но не менее твердо и… испуганно, чем Коллиер.
Доусон дрейфовала с краю – таращилась в горизонт… бог знает, что она там видела, а Миккельсен грыз свое мясо, как дитя – конфеты, и ни на что вокруг внимания не обращал.
В этом мы совершенно не виноваты, показал спакл. Виноваты вы – явившись в наши земли без понятия о том, какие опасности вас тут поджидают.
– Да о вас же сроду никто не слышал! – Коллиер уже почти орала. – Никто не знает, что вы здесь! Как так вообще получилось, что…
Полагаю, я услышал достаточно.
– Снег идет, – рассеянно сообщила Доусон.
Все обернулись.
Небо с северной стороны, над ледяным горизонтом, утратило синеву. Тучи стремительно собирались – в точности как вчера… Словно бежали бегом.
Именно тогда из дальнего леса и донесся первый рев.
Это вы его призвали, показал спакл. Вы, своим гневом…
– Своим гневом? – язвительно осведомилась Коллиер. – Оно не может меня слышать, не забыл?
Но спакл ее уже не слушал. Он закрыл глаза и…
Снова это ощущение. Все словно просветлело. Даже укол ужаса при звуках этого жуткого рева исчез, словно его и не было… ну, звуки… какие-то… совершенно неважные, неинтересные…
В жизни не чувствовал себя спокойнее и умиротвореннее.
Коллиер отвесила мне пощечину.
– А ну вылезай! – рявкнула она. – Скорее! Назад, внутрь!
Но спакл уже был у входа в туннель…
…заступая нам дорогу.
Вы больше не желанные гости, показал он. Я не допущу, чтобы племя оказалось в опасности.
– Вы бросите нас тут? – не поверила своим ушам Фуку-нага.
Вы сами его вызвали.
В его голосе проступила такая печаль, что мы все притормозили… и как раз настолько, чтобы он ступил внутрь и закрыл перед нашим носом эту свою ледяную дверь.
– Нет!
Коллиер, кинулась всем телом об лед – но зазря… там даже ухватиться было не за что. Можно сколь хошь стучать, колотить по нему кулаками – с тем же примерно успехом, что по любому другому сугробу.
– Они заперлись, – ошарашенно пробормотала она. – Они бросили нас здесь!
Миккельсен беззаботно пожал плечами.
– Ну, что есть, то есть.
Через Уилфов Шум – такой же неестественно безмятежный, как и мой, – я увидел, как она сжала кулаки, собираясь дать ему куда-нибудь, но тут до нас снова донесся рев. Все замерли.
– Все д’йствуют непр’вильно, – немного сонно сообщил Уилф. – Ентот их Шум чота такое сделал со мной, Ли и Миккельсеном, агась, но он и н’ вас под’йствовал, тока непр’вильно.
Коллиер продолжала колотиться в дверь, и даже мне было ясно, что она дерется с ней с яростью… не соответствующей даже нашей и без того довольно скверной ситуации.
– Надо всем пр’чистить головы, – продолжал Уилф. – Всп’ните, хто мы есть.
Снова раздался рев, уже на самом краю леса. Покамест мы ничего не видели… возможно, чудище решило подождать под прикрытием деревьев – не желало соваться на открытое пространство.
– Нам надо срочно отсюда убраться, – сказала Коллиер. – И не возвращаться никогда.
– Агась, – одобрил Уилф.
– Мария? – это Фукунага аккуратно приблизилась к Доусон и положила ей руку на плечо. – Нам пора уходить.
– Но у нас не получится, ведь так? – с натянутой улыбкой спросила она.
– Напротив, – очень твердо ответила Коллиер. – У нас получится.
– Да из-за чего все так расстроились-то? – полюбопытствовал счастливый Миккельсен.
– А тебе пора заткнуться, – посоветовала Коллиер. – Прямо сейчас.
Уилф взял меня за руку, готовый вести.
– Всем держаться вместе, – скомандовал он и устремил взгляд в сторону леса (откуда послышался новый рев). – Нам ищо с чудищем разбираться.
– Корабль в той стороне, – сказала Коллиер, показывая трекером вдаль и вправо; ну, хоть на том спасибо – ревело немного в другой стороне. – Он за линией деревьев. Чудовище может легко отрезать нам путь, пока мы бежим, но это по-любому наш единственный шанс.
– Согласна, – кивнула Фукунага.
– Я тоже, – сказал я.
– Агась, – подтвердил Уилф. – Бежим, значить. Остаемся как можно ближе друг к другу.
Коллиер кивнула и подозрительно посмотрела на Миккельсена.
– План такой простой, что даже те, кто слегка не с нами, смогут его выполнить.
Она взяла его за руку. Миккельсена такая демонстрация чувств слегка удивила. Фукунага проделала то же самое с Доусон, но гораздо мягче.
Рев.
Все еще глубоко в лесу, но уже ближе.
– Бежим, – просто сказала Коллиер.
И мы побежали.
Мы неслись по ветреной равнине. Ветер кусался. Уилфов Шум уже почти вернулся в свое нормальное состояние, и через него я чувствовал, как боюсь все сильней и сильней – потому что происходящее на глазах переставало выглядеть так, будто происходило вовсе не с нами, а с кем-то еще, посторонним… Доусон мчалась рядом с Фукунагой – потупив голову, не издавая ни звука, не жалуясь, даже когда спотыкалась и падала в новый, нанесенный за ночь снег. И только Миккельсен, которого тащила за собой Коллиер, не помнил ни себя, ни вообще ничего. Максимум, что мне удалось извлечь из его Шума, – это смутную растерянность: зачем так бежать, когда ничего плохого не происходит?..
Рев все еще поднимался над лесом, словно монстр знал, что приближаемся – а он наверняка знал, – и просто ждал, что случится раньше: мы прибежим в лес или налетит буря и он сможет добраться до нас первым.
– У нас нет никакого оружия, – крикнула на бегу Фукунага, и хотя все и так это знали, прозвучало оно все равно как вопрос.
– Нет, – коротко ответил Уилф, подхватывая меня всякий раз, как я начинал спотыкаться.
– Двести метров до корабля, – прокричала впереди Коллиер. – Продолжаем двигаться! Держим скорость!
Мы уже почти добежали до опушки. Ветер так ярился, что почти вдувал нас в лес.
Пришел рев – такой громкий, что у меня заныли уши.
– Ничего не получится, – выдохнула Доусон, почти спокойно.
– Если разделимся, – сказал я, – кто-нибудь сумеет добраться до корабля и…
– Вон он! – завизжала Фукунага.
И с жадностью хищника, которому осталось лишь протянуть лапу за законной добычей, тень, убившая Фостер, Чжана, Стаббс и Джефферсон, распихнула в стороны два толстенных дерева и выступила из чащи прямо по курсу.
И прежде чем налетела буря, пороша нам глаза, прежде чем на нас обрушился снегопад…
Мы успели мельком увидеть, что же это было такое.
– Бог ты мой, – прошептала рядом со мной Коллиер.
Потому что это был не какой-нибудь там снежный монстр – сплошь мохнатая шкура и клыки и когти. Это был не новосветский вариант медведя или тигра или даже, пусть его, динозавра. И не сказочный дракон, и не невозможная тварь, сделанная из снега и острых, зазубренных льдин, тянущая к тебе лапищи, чтобы порвать в лоскутки твое хладное тело…
Нет.
Росту в нем было метров пять.
И оно когда-то точно было спаклом.
Оно выглядело старым. Кожа трескалась и исцелялась, и снова трескалась и исцелялась – так часто, что все его члены походили на перекрученные, узловатые древесные стволы, а никак не на части живого существа. Все в нем было жутко, гротескно растянуто и согнуто; кожа – мертвенного сине-белого цвета от холода. Она бугрилась на каждом суставе, проваливалась на каждой впадине, словно у плоти, выросшей на этих костях-переростках, имелись какие-то свои взгляды на жизнь. На лице виднелись типичные спачьи глаза, посаженные высоко на лбу. Нос явно вынюхивал нас, как и полагалось хищнику, чующему близость добычи, а рот… рот был жуткой, усеянной зубами пещерой, прямиком из ночного кошмара.
Но ничто из этого – ни исполинская силища, ни ручищи, способные разорвать любого из нас пополам, ни пасть, где меня разве что на один зуб хватит, – ничто не могло сравниться в ужасности с Шумом, который на таком расстоянии слышался совершенно отчетливо.
Он был туже и свирепее обычных спачьих голосов, гораздо тише, но от этого только еще напряженнее. Он не наружу шел, не распространялся вокруг, а словно был сам на себя завязан в узел, нацелен внутрь, без высвобождения, без выплеска. Связан, скован…
Спаклы говорили, что он опасен, да – но они реально не сказали всего.
Шум чудища пылал яростью, такой мощной и вихревой, что ты словно заглядывал в жерло безумия – отчаянного, безнадежного, раненого, больного… безумия, которое только и могло что действовать из этой муки, из этой боли, потому что бездействовать было смерти подобно – вот оно и кидалось, не только на тех, чей Шум чуяло, но и на женщин тоже, которых даже не слышало, и оттого лишь еще больше злилось, потому что они не страдали – они не страдали, как он, от этой невыносимой боли, с которой он жил каждое мгновение каждого своего дня бог его знает сколько лет… десятилетий… веков…