И ефрейтор стал кружиться и подпрыгивать, ударяя о бедро здоровой рукой.
Лошади, вытянув шеи, дышали хрипло и коротко, как в летний зной собаки.
Через два дня, уже в Батайске, откуда 1-й Дроздовский полк вновь выступил на северо-восток, к Манычу, меня вместе с другими больными и ранеными погрузили на сани и повезли на Кущовку. Подпоручик Морозов с нами не поехал. Оба его ранения были не серьезны, и он остался при хозяйственной части.
- И правильно делает! - прощался со мной поручик Ауэ.- В лазаретах тиф. Сдохнет. Ну, прощайте...
Я кивнул; ответить я не мог: меня вновь скрутило.
ХУТОР РОМАНОВСКИЙ
В вагоне IV класса - на полу, на скамейках и высоко под самым потолком, на полках для багажа - лежали больные
Я лежал также на полке. Было душно и жарко. Взбросив руки вверх, я водил ими по холодным крашеным доскам потолка. Доски были влажные.
"Воды бы!.."
В вагоне качалась тьма. Кто-то на полу шуршал соломой. Потом долго звякал ручкою ведра, воды в котором давно уже не было.
Против меня лежал бородатый ротмистр.
- Рас-рас-расшибу! - кричал он, размахивая руками. Вот приподнялся.Рас-ш-шибу! - и вдруг грохнулся вниз на пол.
Гудели колеса. За окном бежали огни Тихорецкой...
Санитарный поезд шел на Армавир.
Подо мной, на замерзшем окне брезжил свет одинокого фонаря. Поезд стоял.
- "Кавказская",- сказал кто-то и смолк.
В тишине стало слышно, как стонут тифозные - на полу, во всех углах, на скамейках и полках... Стон сливался, и мне уже казалось - стонет один человек, и стон этот то подымается под самый потолок, то вновь опускается, точно глухой гул волны за стеной каюты при качке парохода.
Я осторожно спускался на пол, цепляясь за доски ослабевшими пальцами.
- Братушка!.. Уж будь, братушка, снисходительным!.. И мне, братушка, коль сил хватит! - просил молодой фейерверкер с нижней скамейки, протягивая мне пустую бутылку.- Запеклось... и нутром, братушка, сгораю... Да слышь ли, о, госпо...
На полу барахтался упавший с полки ротмистр.
Хватая меня за колени, тянулся ко мне поднятой вверх бородой:
- Ты!.. ты!.. ы!..
А стон в вагоне плавал и качался.
...Рука скользнула по обледеневшим перилам. Холодный, резкий ветер забежал под ворот рубахи, вновь качнул меня к вагону, потом, хлестнув в лицо волосами, сбежал с плеч и, прыгая по шпалам, погнал снег под ногами.
Я остановился, оглянулся вокруг себя и медленно пошел к черной башне водокачки. Идти было трудно. Под ногами ломался лед. Ноги разъезжались.
"Вот дойду... Сейчас вот!.."
Низкая, медно-красная звезда плыла над водокачкой.
"Сейчас вот!.."
И вдруг за спиной что-то тяжело звякнуло, потом загудело. Я обернулся и, в отчаянии, швырнул бутылки об рельсы.
Глядя на меня буферами последнего вагона, мой санитарный поезд уходил в темноту.
...Медно-красная звезда стала золотой. В бассейне водокачки она отражалась острым зигзагом,- по воде бассейна бежала мелкая рябь.
Опустив голову на колени, я долго сидел, прислонившись к мерзлым кирпичам. Надо мной с трубы водокачки белой, завитой бородою свисал лед.
Под рубашкой бродил ветер. Он то вздувал ее, то вновь трепал о тело.
"Надо встать!" - решил я наконец. И поднялся, качаясь.
На полу зала лежали тифозные. Мертвые лежали среди них же. Глаза мертвых были открыты, вытянутые по швам руки повернуты ладонями вверх...
Широко загребая, тифозные медленно водили поднятыми руками, точно пытаясь куда-то выплыть. Руки скрещивались, падали и вновь подымались. Изредка подымался и кое-кто из тифозных, долго, не моргая, смотрел на электрические лампочки под потолком и вновь падал, повертывая вверх ладони.
Я добрался до стены. Лег. Закрыл глаза.
- Не шарь!.. Да не шарь, прошу-у!..- прохрипел кто-то возле.
Я сунул руки под рубаху.
Под рубахой было тепло.
- Послушай!.. Да и я ведь... Эй, послушай!
- Оттяни, говорю, лапищи!.. Много найдется!..
- Да послушайте!..
- Твою мать! Сказано!..
И санитары прошли мимо.
Они подбирали лишь тех, на ком были погоны со звездочками. На мне не было ни шинели, ни гимнастерки, ни фуражки; офицера во мне узнать нельзя было, и потому меня также оставили на полу.
- Душегубы!..- Мой сосед-кубанец глядел вслед санитарам мутными, как после пьянства, глазами.- Узнают ще, душегубы - вот прыйдут красные!..- Он приподнялся и поднял кулаки.- Уз-на-ют ще, почем пуд лыха!..
- Сестрица!.. Да сестрицу-у б!..- плакал за ним мальчик-вольноопределяющийся.
"Обожду... только... утра!.." - думал я, все глубже и глубже засовывая ладони под мышки.
И вот под утро вновь появились санитары.
- Санитар! - крикнул кто-то во весь голос.
- Санитары-ары!..- совсем тихо подхватили другие.
- Са-ни...
Санитары, схватив покойников за ноги, волочили их к выходу.
О живых никто не заботился...
А под потолком уже гасли электрические лампочки. За окнами светало.
Какой-то эшелон подошел к перрону.
- Нам а lа Махно, господа, действовать надо!.. Шкуро, тот давно уж прием этот понимал... А мы: до-ку-мен-ты!..
В зал вошла группа офицеров-кавалеристов. Молодой корнет размахивал руками.
- Остановить, значит, и всю жидовню. Ведь, черт дери, фронтовики гибнут!
- Санитар! - закричал мальчик-вольноопределяющийся, хватая корнета за сапоги.- Санитар!..
- Пусти, черт!..
И, оттолкнув вольноопределяющегося, корнет побежал за товарищами.
Шпоры его звенели.
...Когда я наконец приподнялся, надо мной пригнулся потолок. Круглой волной качнулся пол под ногами...
Потом идти стало легче.
- Куда ты?
- Не знаю, брат...
- Идем, что ль, вместе!
И костистый солдат в рваных лохмотьях пошел рядом со мной.
На скулах у него гноилась экзема. За ухом, слепив волосы, приподымался полузасохший, рыжий, цвета ржавчины, струп.
- Подсобить?
- Спасибо...
Мы спускались по ступенькам.
На площади перед вокзалом, рядком составив чемоданы, стояли беженцы.
- Из заблаговременных!..- глухо сказал солдат в лохмотьях; потом, уже громче: - Сволочи!..
- Нет, господа, уж лучше здесь...- говорил бритый беженец, поглаживая клетчатый английский плед, который он держал через руку.
- Зараза там!.. Не-вы-но-си-мо!.. Его соседи закуривали.
- А когда поезд, Антон Мироныч? В восемь сорок?
- Опоздает, по обыкновению... Иван Петрович, да присядьте!.. Ведь ждать, голубчик, придется!
Иван Петрович, разложив на чемодане плед, осторожно присел, кутая широким шарфом гладко выбритый подбородок. На носу его блестело пенсне.
- Подожди,- сказал я солдату в лохмотьях и подошел к беженцам.
- Господа!
Беженец в пенсне, Иван Петрович, быстро приподнялся, на шаг отошел от меня и косо взглянул из-под стекол.
- Господа, есть там лазарет?
Я кивнул головою по направлению к хутору.
- В Романовском?.. А как же! Есть, станичники, конечно есть! Идите, голубчики, примут!.. Прямо идите!..
- Спасибо.
- Идем, значит? - угрюмо и коротко спросил меня солдат в лохмотьях.
- Дойти бы!..
Плечи мои дрожали. Ворот рубахи я придерживал рукой. Дуло...
- Безобразие!..
- И что это все наши Совещания думают!..- вновь заговорили за нашей спиной беженцы.
- Совсем ведь раздет, а холод какой!..
- Да, холод! - Солдат в лохмотьях вдруг круто обернулся.- Да, холод... Так, может, плед, господа, дадите?
- Идем! - Я рванул его за руку.- Да идем же!..
- Или шарф, хотя бы?.. Защитникам, так сказать. А?..
- Все прямо, голубчики, идите!.. Вас немедленно же примут... Все прямо, значит... Большой флаг Красного Креста - это и есть...
- Отстань! - солдат в лохмотьях отстранил мою руку. - Это и есть?.. Так получи...- Он стал дышать часто и отрывисто. Подошел к беженцам. Остановился.- От офицера получи... трижды за вас... сволота... раненного!
И, харкнув, плюнул в лицо Ивану Петровичу.
...К вокзалу подъезжали все новые и новые сани. Все новые чемоданы выстраивались на площади.
- ...вашу мать! Перевозчики костей нестреляных!..- еще раз обернувшись, крикнул на всю площадь офицер в лохмотьях.
- ...Поручик, я не могу больше!
- Но, поручик, ведь нельзя же... Идем!.. Еще два шага... Мы медленно шли по пустым улицам, тщетно ища лазарета.
- Будь он проклят... весь этот хутор... с пристройками! - уже устало, точно нехотя, ругался поручик в лохмотьях, тоже, как и я, едва передвигая ногами.
Пройдя еще два квартала, я остановился.
- Идите один... Я лягу...
Поручик в лохмотьях что-то ответил - глухо и невнятно. Потом замолчал...
- Эй!..- вдруг закричал он надо мною.- Эй, подвези! В лазарет нам...
По улице на широких санях, крытых буркой, проезжал молодой кубанец с серебряным кинжалом за поясом. Обгоняя нас, он обернулся. Свистнул.
- Наших вот Макаренко верните, апосля, единники, говорить будем!
И, причмокнув губами, он стегнул лошадь и скрылся за углом соседнего проулочка.
Братья Макаренко были вожаки левого крыла Кубанской Рады, высланные генералом Деникиным в Константинополь.
- Вставайте!.. Да встаньте же!.. Поручик в лохмотьях тянул меня за рукав.
- Говорю, встаньте!.. Поедем сейчас!.. Около панели стояли низкие, извозчичьи сани. Прищурив слезящиеся от солнца глаза, старик извозчик кивал головой.
- Привстань, сынок! Довезу уж!..
Поручик в лохмотьях взял меня за пояс. Приподнял. Какая-то девочка подбежала к нам и остановилась. Потом подскочил мальчишка.
- Цыц вы!..- крикнул извозчик.- Спиктакль вам, что ли?..
- Помирает, дяденька?.. Дяденька, помирает?..- услышал я звонкий голос девочки.
- Цыц, байстрюкы!
...Отвернувшись в другую сторону, мимо нас прошел какой-то полковник...