Приходилось ему уступать. Отчаянной смелости человек. Слава Богу, остался жив. Лет восемь назад дома у меня открывается дверь. Заходит. Высокий, неуклюжий… Обнялись, вспомнили про войну. О других делах пошел разговор.
— Где, — говорю, — работаешь, Николай Дмитриевич?
— Там же, где до войны. Директором Института земной коры. На войне все были равными…»
Поединок
«Стрелять я начал с двенадцати лет. В армии на первых стрельбах три мои пули в середине кружка оказались.
— Охотник? — спрашивает командир.
— Охотник, — говорю.
— К Данилову…
Старик Данилов был снайпером в части. Он сказал: «Попробуем…» Поставил на сто шагов спичечный коробок и лег рядом со мною. Пять раз подряд надо было попасть. Пять раз я и попал. Данилов был из горьковских охотников. Седой уже, зубов половины нет, а глаз как у коршуна. Подарил он мне в первый же день знакомства пристрелянную винтовку. Я к ней добыл десятикратный прицел оптический. С этой винтовкой и войну закончил. Кое-кто смеялся: «Командир, а с винтовкой в разведку». А я за полверсты, бывало, держал фашиста на мушке…
Два хороших снайпера на открытом месте двум сотням солдат не дадут подняться. За деревню Россолай, помню, был у нас бой. Фашисты обозлились, идут прямо в лоб по открытому месту. Даю команду: «Никому не стрелять!» Ложимся с напарником и через стекла прицела выбираем по одному. Надо сказать, немцы воевали с умом. Перехитрим, бывало, фашиста — в своих глазах вырастаем. Но это были девять глупых атак. Я тогда раз тридцать с лишним стрелял. По существу, вдвоем и не отдали деревню…
За офицерами на первой линии мы охотились в паре с Даниловым. Была у нас и схватка с фашистским снайпером. Стояли под деревней Бочканы. Житья не дает этот снайпер. Двух командиров достал, начальника разведки дивизии Бережного — прямо в висок. На второй день после этого подходит ко мне подполковник-артиллерист:
— Покажи-ка передний край.
— Тут, — говорю, — нагибаться надо — снайпер работает.
— Ну, Шубин, зря, выходит, говорят о тебе. Трусишь.
— В перископ, — говорю, — надо смотреть.
— Брось мудрить.
Стоим. Я артиллеристу кивком головы показываю, где что. Вдруг — раз! У подполковника голова набок. Прямо в глаз пуля. Молодой еще был…
В тот же день мы с Даниловым залегли караулить фашиста. До вечера пролежали — не обнаружили. Еще день лежим — не обнаружен. Каждый бугорок, каждый сучок на деревьях глазом обшарили. На третий день Данилов указал на развилку дальней сосны. Старика одолевал кашель, и я остался один.
Снайпера не видно. Сколько я ни глядел — негде быть ему, кроме как в развилке этой сосны. «Дождусь, — думаю, — будет же когда-нибудь спускаться на землю». Дождался. Под вечер, вижу, спускается снайпер, винтовку бережно держит…
Каким-то очень знаменитым снайпером оказался. Пленный потом рассказывал: «В Германию хоронить повезли…»
«Минёры»
«Два раза ходили — и все впустую: нет «языка»! Генерал, помню, вызвал лично: «Шубин, голубчик…» Я нервничаю. Ребята в землянке тоже переживают: «Эх, если бы взять! Я его пять километров на себе бы понес». «Я ему спиртовой недельный паек отдам». Готовимся к новому переходу. Выбрали место: лесок за деревней Бочканы. Был у нас порядок в дивизии: если мы готовимся перейти — на этом участке никто не мешает. Вдруг докладывают: приехали двое из штаба армии, будут работать.
Подходят двое к землянке: старший лейтенант с капитаном.
— У противника появились новых образцов мины. Будем изучать мины.
— Хорошо, — говорю. — Только несите разрешение из штаба дивизии.
— Нам в штабе армии разрешили.
— Все равно надо… Александр, — говорю, — проводи-ка офицеров до штаба.
Мой посыльный повел. Я еще не спустился в землянку, слышу — выстрел и автоматные очереди. Выскочил. Гляжу, Шурик Андреев упал в кювет и чешет из автомата по бегущим «минерам». Одного положил, другого взяли. Оказалось: фашистские парашютисты. Месяц назад их кинули в тыл. Все документы в порядке, даже харчи по аттестату на складе получены. Приспело им перейти фронт. Надо сказать, хитро придумали переход. Но, видно, нервишки сдали: ста метров не прошли от землянки — лейтенант обернулся и с пистолетом на Шурика. Прострелил ногу, а тот — в кювет и пошел чистить. Добыча была хорошая, но «языка» доставать в тот раз все-таки было надо».
«Рус Иван, куда прешь?..»
«На фронте я получал письма от покойного теперь профессора Мантейфеля Петра Александровича. «Врага надо знать. Ты помнишь: чтобы выследить зверя, надо знать все повадки. Фашисты хуже зверей. Хочешь победить — изучай…»
Разведчику надо было знать привычки врага. Часто знание этих мелочей как раз и приносило успех. Мы, например, никогда не садились в засаду в субботу и в воскресенье — мало шансов. В субботу и воскресенье немцы предпочитают сидеть в блиндажах. Зато в понедельник самое время выходить на охоту.
Вот одна из фронтовых «мелочей». Подползаем к линии обороны. Тишина. И вдруг голос:
— Рус Иван, куда прешь, гранату брошу!
Мы сразу назад. Строго держались правила: обнаружены — отходить. В другую ночь тот же окрик:
— Рус Иван, куда прешь, гранату брошу!
Опять отошли. В третий раз отходить не стали. Чувствую: не мог обнаружить. Лежим. Слышим, снег под ногами у часового скрипит — пошел вправо от нас. И там опять сонный голос:
— Рус Иван, куда прешь, гранату брошу!
Взяли мы этого крикуна. Рассказал на допросе: генерал заставил всех часовых выучить эту фразу.
Всю ночь часовой ходил и покрикивал аккуратно: «Рус Иван…» Аккуратность и погубила…»
Персональное приглашение
Генерал: За долгую оборону под Полоцком Шубин так досадил немцам, что они начали открыто охотиться за разведчиками. Георгий, расскажи, как ты встретился с немецкой разведкой.
Шубин: Обычно мы избегали встречаться. А тут чувствую: фашисты на рожон лезут. Засаду устроили. Лазят на нейтральной полосе по деревьям, высматривают. Решили и мы сделать засаду. Проследили все тропы в болотах. И однажды Валерий Арсютин, взволнованный, соскочил с дерева:
«Идут… Пятьдесят автоматчиков».
Залегли. Пулеметчика Присяжнюка я положил на самой тропе:
«Стрелять будешь только с двадцати метров, не раньше».
Семнадцать человек остальных решили залечь сбоку и пропустить разведку.
Присяжнюк ударил точно с двадцати метров. А мы ударили сзади… Человек пять или шесть успели уйти. Считай, всю разведку в лесу оставили.
Генерал: А через три дня противник без всякой подготовки, без видимой причины и пользы полез на наш батальон. (Он был чуть выдвинут по линии обороны.) Запомнился этот день — командир батальона просил огня прямо в квадрат землянок. Выстояли. Пленных взяли. Допрашиваем: «Почему вдруг полезли?» Говорят: «Генерала очень разозлила гибель разведки. Приказал атаковать батальон, Шубина взять живым или убитым». А Шубин с разведчиками был в это время на отдыхе в двадцати километрах от фронта.
Шубин: А помните смешную листовку?
Генерал: Да, спустя месяц после этого самолет раскидал листовки. Приносят мне в штаб десяток этих бумажек. Среди них две с такими словами: «Младший лейтенант Шубин, ваше место в великой Германии! Фюрер сохранит вам жизнь, оружие, ордена…»
Шубин: Я тогда был молодой и очень гордился таким предложением.
Жук
«Ходила с нами в разведку собака. Звали Жук, но происхожденье у пса было немецкое — в каком-то бою живым трофеем достался. Приехал в роту начальник разведки Быков. Пес у его ноги трется. Почему-то моим ребятам он очень понравился.
— Подарите, товарищ полковник.
Смеется:
— Два «языка» — и по рукам.
Нам как раз повезло. На второй день двух и взяли. Отправляю в штаб и записку даю посыльному: «Прикажите доставить Жука к разведчикам». Приводит посыльный собаку, письмо с инструкцией подает: «Жук отзывается на немецкие команды: «Крихе!» — «Ползти!», «Леге дих!» — «Лежи!»… Умница собака. Стали мы ее брать на задачу. Идем в тылу у немцев — ни звука. Лежим в засаде — и она тихо лежит. Гляди за хвостом, чуть дернулся — значит, опасность. Один раз столкнулись с немцем шагов на пятнадцать. Пес кинулся, свалил в снег здоровенного рыжего обера. Тот растерялся, автомат в руках, а он от Жука отбивается сапогами… Никакой особой дрессировки мои разведчики не вели. Даже команды на русский лад не стали менять. А вот поди же, воевала собака на нашей стороне.
Погиб Жук случайно. Переходили линию фронта. Немцы стреляли по нас наугад. Все живы остались.
Один Жук получил пулю. Я засветил фонариком — безнадежен. Достал пистолет… До сих пор жалко…»
Два старика
«Вот на карте деревня Хобня. А вот тут, возле Шумилина, есть хуторок. В сорок третьем году они стояли километров за сто от линии фронта, в тылу у немцев. Мы в этих местах дней двенадцать ходили. Помню, к своим собрались. Вдруг Гриша Никишин слег. Жар, бредит… Расстегнул у него рубаху — сыпняк! Положили на плащ-палатку, идем из леса к деревне. В крайнем доме — старик со старухой. Сел со стариком рядом.
— Отец, — говорю, — надо парня спасти. Мы вернемся. А запоздаем — разыщи партизан. Вот тебе золотые часы. Это все, что у нас есть.
— Хорошо, хорошо. Часы не берет. Гришу за печкой уложил на солому… На второй день с Николаем Кольцовым та же история —
жар, бредит. Свернули из леска в маленький хуторок. Опять стучимся в крайнюю хоту. Опять открывает старик. (В деревне молодых не было. Кого немцы угнали, а кто в партизаны ушел.) Благообразный такой старик, чистенький. Яичницу сразу на стол, бабку за самогоном в погреб послал.
— Выхожу парня, выхожу. Часы взял охотно. Нам табаку и кусок сала принес…
Через месяц мы примерно в тех же местах оказались. Сделали крюк по лесам и вышли на хутор. Стучимся. Увидел старик, обрадовался:
— Милые мои! Заходите, заходите. Парня вашего к партизанам определил.