– А вы хотели бы, чтобы Ливан стал исламской республикой, как Иран? – спрашиваю я.
– Нет, конечно, это невозможно. У нас в стране так много христиан. Мы вовсе не хотим всех заставлять жить, как мы.
– Ваши политические соперники говорят, что «Хезболлой» руководит Иран, который хочет взять Ливан под свой контроль.
– И мы можем говорить об их связи с Саудовской Аравией.
– Эти портреты иранских аятолл доказывают, что их влияние на «Хезболлу» очень велико.
– Нет. Просто Иран тратит очень большие деньги на помощь жителям Дахии. Строит школы, дороги. Почему этого не делает правительство Ливана? Почему оно бросило своих граждан – может, потому, что оно рассчитывает на то, что о них позаботится Иран? После выборов мы исправим это. Никакая помощь из Ирана нам больше не понадобится, потому что правительство будет нести ответственность за всех ливанцев.
Мы подъезжаем к огромному ангару и меняем машину – пересаживаемся в большой джип, в который кроме нас садятся еще двое охранников. По дороге в сторону границы с Израилем я дохожу до самых важных вопросов:
– Если коалиция во главе с «Хезболлой» будет формировать правительство после выборов, это будет означать, что начнется новая война с Израилем?
– Почему же? – без улыбки отвечает шейх. – Мы не хотим войны. В 2006 году, когда Израиль напал на Ливан, у власти было не правительство «Хезболлы», а прозападное правительство Синьоры. А мы сейчас, между прочим, выполняем все резолюции Совбеза ООН о прекращении огня.
– Но «Хезболла» отказывается разоружаться.
– Если мы сложим оружие, с нами никто не будет разговаривать. В этом мире разговаривают только с сильными. Вот когда наша коалиция выиграет выборы, нас не смогут изолировать. И европейцы, и американцы будут с нами разговаривать.
– Вы думаете, возможны переговоры между Бараком Обамой и Хасаном Насраллой?
– Зачем? Пусть США ведут переговоры с Ираном. Государство должно вести переговоры с государством. Мы уезжаем в горы и примерно через час подъезжаем к клубничным плантациям. Они принадлежат шейху Халилю – здесь, недалеко от израильской границы, находится его дача. Он показывает мне огромные парники, в которых трудятся замотанные в черное работницы. Потом возле крайне скромного дачного домика шейх и его друзья раскуривают кальян.
– В чем главная проблема Ливана?
– Коррупция, конечно, – не задумываясь отвечает мне шейх.
Он рассказывает о том, что после победы их коалиции «8 марта» в Ливане будет установлена «Третья республика» – она положит конец той коррупции, которая сейчас владеет Ливаном. Под похожими лозунгами (вроде борьбы с коррупцией) 30 лет назад произошла, кстати, исламская революция в Иране.
– Мы тут совершенно разных взглядов, – вклинивается в разговор один из гостей шейха, – вот я, например, буду голосовать за Харири. Но это не мешает нам сидеть вместе и общаться. Работницы в чадрах приносят три ящик с клубникой, шейх укладывает их к себе в джип, и мы собираемся в обратный путь.
– Ну что, ты любишь «Хезболлу»? – спрашивает у меня тот человек, который, по его словам, будет голосовать за Харири.
– Только попробуй сказать, что нет, – громко смеясь, говорит шейх Халиль и картинно заносит над моей головой свою тяжелую трость. Все хохочут. Мне нечего ответить.
Партия власти против Израиля
Чтобы поговорить с руководством блока «14 марта», в который входят поклонники покойного экс-премьера Рафика Харири, нужно приехать в дорогой бейрутский квартал Корейтем. На въезде стоит блокпост – и хотя мое имя есть в списке, такси, на котором я приехал, тщательно осматривают. Заглядывают и в багажник, и под днище. Теракты в Ливане – давняя политическая традиция, поэтому такие предосторожности, как и перегороженные улицы в центре Бейрута, никого не удивляют.
Именно на этой улице живет сейчас Саад Харири, лидер парламентского большинства, молодой человек с густо набриолиненными волосами и модной бородкой. Четыре года назад он после гибели своего отца неожиданно для самого себя из легкомысленного плейбоя превратился в лидера самой мощной либеральной политической силы в стране. Впрочем, предвыборные плакаты блока «14 марта» по-прежнему украшает лицо покойного премьера-олигарха Рафика Харири.
В соседнем доме с Саадом Харири живет Омар аль-Хури, депутат, член правящей коалиции и бывший президент Ливанской федерации шахмат. Он встречает меня на пороге своей роскошной квартиры, улыбается и сетует на то, что это его вынужденное жилище – прежний дом был разрушен в прошлом году, когда правительство предприняло попытку разоружить «Хезболлу», а та отказалась и фактически взяла под свой контроль весь Бейрут.
Омар аль-Хури рассказывает о своем давнем знакомстве с Кирсаном Илюмжиновым, о том, что не раз приезжал в Москву. Разговор, впрочем, каждые тридцать секунд прерывается из-за того, что у парламентария звонит мобильный. «Сорри-сорри-сорри», – каждый раз говорит он, но трубку всегда берет.
– «Хезболла» хочет превратить Ливан в банановую республику. Чтобы мы полностью зависели от Ирана, – рассказывает он мне, когда телефон умолкает.
– Но про вас говорят, что вы слишком сильно зависите от Саудовской Аравии и США.
– Да? А какие доказательства? Доказательств нет!
– Вице-президент США Джо Байден недавно приезжал в Ливан и встречался только с лидерами «14 марта», а с лидерами «8 марта» – нет. И сказал, что в зависимости от исхода выборов Вашингтон может отказаться от финансовой поддержки Ливану.
– Ну и что? А еще он встречался со спикером парламента Набихом Берри, который поддерживает «Хезболлу».
Потом Омар аль-Хури, продолжая широко улыбаться, рассказывает, что «Третья республика», которую хотят создать лидеры «8 марта», на самом деле должна полностью изменить все устои нынешней политической системы Ливана. Если до сих пор во власти 50 на 50 были представлены христиане и мусульмане, то после этих выборов доля мусульман будет увеличена: христиане получат треть, и еще по одной трети – сунниты и шииты. В «Хезболле», правда, меня уверяли, что подобных планов у них нет и все это пропаганда противников.
– В чем главная проблема Ливана? – спрашиваю я.
– Главная проблема? Это Израиль, – задумчиво отвечает Омар аль-Хури. Он, правда, не говорит, что Израиль стал главной проблемой именно для прозападного движения «14 марта», так как летней войной 2006 года поднял популярность «Хезболлы» и подорвал позиции бездействовавшего правительства.
– Это исторические выборы. Критический момент в жизни Ливана, – говорит мне на прощание депутат. Он закрывает за мной толстую дубовую с позолотой дверь и не перестает так лучезарно улыбаться, что у меня не возникает сомнений в том, что он не осознает, насколько серьезно все то, о чем он сам говорит.
VI. Сербия и Косово. «Понос» значит «гордость»
В конце 1990-х годов Сербия была, наверное, самой популярной страной в России. Во время натовских бомбардировок россияне всей душой болели за сербов и радовались новостям о сбитых натовских «стеллсах», многие мои знакомые ходили закидывать яйцами американское посольство, а стены домов в самых отдаленных городах России украсила надпись «давай гранату, остановим НАТО». А потом это прошло. Игра в «остановим НАТО» закончилась, про сербов забыли. На них многие как бы даже обиделись – мол, не устояли, сдались.
А сербы в то же время обиделись на русских – мол, не защитили, сдали. Во время моих последних поездок по Сербии я то и дело встречал людей, которые говорили: «хорошо, что в этот раз вы нас не предадите, а будете защищать». Они вообще говорили много странного.
Что Косово никогда не отделится от Сербии (при том, что оно фактически отделилось еще в 1999 году), что американцы специально хотят раздробить Сербию и на откалывании Косово не остановятся – продолжат и дальше откусывать по кусочку. Что Россия-де непременно начнет войну с США, если те признают Косово. И эти люди не сами это придумали. Они в это верили, и верили давно.
Спорить было невозможно. Одно дело бороться с неправдой, другое дело – с мифами, которые лелеют годами, которые используют, с которыми живут и умирают.
В Сербии, пережившей войну, революцию и попытку реставрации, я понял, что покончить с режимом намного проще, чем расстаться с мифами. Для последнего нужно произвести революцию в своей собственной голове.
Серб и молот
Националисты в детском саду
Детский сад «Зека» («Зайка») с самого утра воскресенья был полон народу. Фотографии мальчиков и девочек в нарядных костюмчиках развешаны по стенам. Рядом – детские рисунки. Вот солнышко, которое нарисовал трехлетний Бранко Петрович. А вот котенок четырехлетней Еленки Маркович. На соседней стене – фотография радостных и гордых родителей и воспитателей: они смотрят, как танцуют малыши.
Но эти картинки никто не замечал. У входа в два ряда сидели серьезные мужчины и женщины. Старичок в костюме с ультрафиолетовой лампой осматривал руки всех входящих. Блондинка средних лет выдавала бюллетени. А потом молодой парень прыскал спреем каждому пришедшему на указательный палец – чтобы никто не смог проголосовать дважды. В детском саду расположен избирательный участок № 7 города Белграда.
22 января 2007 года в Сербии проходили парламентские выборы – первые после смерти Слободана Милошевича и распада союза с Черногорией.
Вдруг комиссия оживилась. К участку подошел седоватый мужчина с супругой в больших солнечных очках. За ними скромно следовали их сын с женой. Старушки бросились пожимать руку подходящему мужчине, подросток взял автограф. Это Томислав Николич, тогда он был руководителем Сербской радикальной партии. Лидер этой партии Воислав Шешель уже несколько лет сидел в гаагской тюрьме – трибунал по бывшей Югославии обвинял его в военных преступлениях. Но на многих стенах в Белграде было аккуратно выведено краской: «Шешель – сербский герой».
Ультранационалисты Шешеля и Николича выиграли предыдущие парламентские выборы, получив 27 % мест в парламенте, но ни одна партия не согласилась войти с ними в коалицию. Теперь их предвыборный лозунг был: «50 % плюс твой голос» – радикалы надеялись сформировать правительство самостоятельно.
Николич зашел в детский сад, полюбезничал с комиссией и позволил обрызгать свой палец спреем.
– Мы одержим победу. Сербия должна идти своим путем, и никто не должен вмешиваться в наши дела, – уверенно сказал он, опустив бюллетень. – Мы не вмешиваемся в дела Евросоюза, зачем же они вмешиваются в наши? Нам поможет Россия, – многозначительно добавил он.
– Какой помощи от России вы ждете? – спросил я. Томислав Николич вроде бы знает русский, но отвечает по-сербски.
– Россия – наш стратегический союзник. Она всегда нас поддерживала и сейчас не допустит того, чтобы у нас отняли Косово.
Европейские журналисты окружили лидера сербских националистов со всех сторон, спрашивая, стоит ли Европе опасаться их победы и согласятся ли радикалы когда-нибудь с независимостью Косово. Томислав Николич не знал английского, но ответил им по-сербски, что опасаться не стоит, но независимости Косово радикалы не допустят.
Я подошел к сыну лидера националистов, скромно стоящему в сторонке.
– Очень приятно, меня зовут Бронислав, а это моя жена Милана, – смущенно улыбнулся он. – Мы очень рады видеть здесь журналиста из России.
Его жена кивнула и переспросила:
– Вы прямо из самой Москвы?
В отличие от Томислава Николича, они говорили по-английски, а русского не знали.
– Я думаю, что мы победим, но не уверен, что удастся сформировать коалицию. Могут возникнуть проблемы, – Бронислав смутился еще сильнее. Он явно не так радикален, как его отец.
Но тут к нему на подмогу подбежал один из молодых убежденных националистов.
– Вы из России? Отлично. Меня зовут Боян.
Он перекрестился и уверил меня, что их партия победит.
– Мы никогда не позволим забрать у нас Косово. Это наша земля. Вот у вас есть Чечня, но вы же ее никому не отдаете. И американцы не смеют ее у вас забрать! А почему они забирают у нас Косово?
– Но в Косово уже почти нет сербов. И многие страны готовы признать его независимость. Как вы сможете удержать его?
– Это наша земля! Мы не хотим войны. Но просто так мы ничего не отдадим. Мы будем бороться. Мы гордый народ и не позволим иностранцам отнимать нашу территорию, – он говорил все быстрее и быстрее, так, что я перестал его понимать.
Пройдет пять лет и Николич станет президентом Сербии. Правда, до этого он выйдет из Сербской радикальной партии.
Сторонние наблюдатели
– Ультранационалисты могут получить много больше, чем дают им соцопросы. Но многие люди стесняются говорить, что проголосуют за радикалов, – говорил глава миссии наблюдателей ПАСЕ, польский депутат Тадеуш Ивинский. – Их победа может оказаться угрозой для тех процессов, которые шли в Сербии в течение последних лет. Национализм и патриотизм – это разные вещи. В Европе понятие национализма воспринимается не слишком положительно. Национализм может нанести большой ущерб, если он переходит в изоляционизм и шовинизм.
Тадеуш Ивинский полиглот. Он говорит на 15 языках, в том числе на русском и сербском, но скромно отмечает, что это совсем немного – в мире их несколько тысяч.
Российские наблюдатели с его оценкой в общем-то согласны.
– Радикалы, чего доброго, могут получить половину всех голосов. Это был бы идеальный вариант, – с радостью говорил глава российской миссии наблюдателей, вице-спикер Госдумы Сергей Бабурин. К сербским ультранационалистам он испытывал личную симпатию.
– Это партия, которая выступает против НАТО и за российские интересы. Мы с Шешелем давние партнеры. Еще в 2002 году, а может, в 2001-м мы подписали тройственный пакт о сотрудничестве: Сербская радикальная партия Шешеля, украинская Прогрессивно-социалистическая партия Натальи Витренко и «Народная воля» Бабурина.
– А Ле Пена не было?
– Ну, не подвернулся. Иначе подписали бы вчетвером. Причем получилась сюрреалистическая ситуация: мы подписали соглашение на английском языке в Багдаде! Лидеры трех славянских партий, ни один из нас не знает английского языка. Но в Багдаде не было машинки с кириллицей. Пришлось переводить на английский. Ну, не на арабский же!
Сергей Бабурин возглавлял официальную российскую делегацию депутатов Госдумы. Встречаясь с лидерами политических партий, он с гордостью рассказывал, что Дума недавно приняла заявление, требующее прекращения работы Гаагского трибунала и возвращения всех подсудимых на родину. А еще о том, что Россия поддержит любую позицию Сербии по Косово – «главное, чтобы Сербия сама не отказалась от него».
Перед нынешними выборами все сербские партии заявляли, что они против независимости Косово.
– Реально, конечно, Косово потеряно, – признался Сергей Бабурин. – О чем говорить, если в радиусе нескольких десятков километров от Косова поля нет ни одного серба? Но почему вопрос Косово стал самым главным на выборах? Реально воевать за Косово были готовы только радикалы. И остальные партии, чтобы размыть их позиции, сказали, что и они тоже за Косово. Спекуляции о Косово стали знаменем для всех. И на фоне остальных радикалы стали выглядеть менее решительными.
– А радикалы все еще готовы воевать за Косово? – спросил я.
– Да нет. Те, кто были готовы и говорили об этом публично, сейчас или в Гааге, или на том свете, или в розыске. Армия разгромлена. Им сегодня уже нечем воевать.
– Но что значит воевать? Выгонять из Косово албанцев?
– Как можно воевать? А как воюют? Берешь автомат, идешь и захватываешь свой дом. И никого туда не пускаешь. Но они уже не готовы. Даже беженцы – и те смирились. Несколько лет назад я приезжал сюда, а сербские политики меня спрашивали: «Ну что, мы не можем воевать за Косово, а вы будете?»
– На чем же тогда держатся радикалы? Почему они так популярны?
– Они единственные, кто выступает за сербский путь, против НАТО, против ЕС, за ориентацию на Россию. И если они выигрывают, то у Сербии будут проблемы с Евросоюзом, – гордо улыбнулся вице-спикер.
Друзья России
Уже несколько месяцев весь Белград был оклеен толстым слоем предвыборных плакатов. Лозунги очень разнообразны. «За больи живот!» – гласила надпись под портретом президента Бориса Тадича, означавшая, что его Демократическая партия призывает голосовать «за лучшую жизнь». «Сербийо, главу горе!» – призывал плакат соцпартии покойного президента Слободана Милошевича. Это означало «Выше голову». «Шешель победник» – констатировали плакаты радикалов. Это означало просто «Шешель победитель». «Живела Сербия радосна и поносна» – кричали плакаты партии премьера Воислава Коштуницы. «Живела» значит «да здравствует», а «понос» (с ударением на первый слог) по-сербски значит «гордость».
Российским депутатам местная агитация не понравилась.
– Не хватает креатива, – упрекали они сербских коллег, – такое впечатление, что у вас, сербов, нет истории. Где ваша национальная самобытность? Вот Россия всегда в сложные периоды жизни обращалась к корням. В 1941 году на плакатах соседствовали изображения и князя Александра Невского, и великого полководца Суворова. Почему бы вам было не поместить на плакат короля Петра, маршала Тито и Слободана Милошевича? – спросил депутат от ЛДПР Владимир Чуров лидера соцпартии Ивицу Дачича. Тот пожал плечами и начал оправдываться:
– Да, все верно. Но нам сказали, что это несовременно. Якобы молодежь хочет, чтобы плакаты были устремлены в будущее, а не в прошлое.
Сейчас бывшая партия Слободана Милошевича балансировала на грани прохождения в парламент.
– Но если мы пройдем, то с нами придется считаться. Кто бы ни формировал коалиционное правительство, они не обойдутся без нас, – сказал Ивица Дачич.
Другими словами, бывшие соратники Милошевича были готовы присоединиться к кому угодно, правда, в качестве предпочтительных партнеров они называли радикалов и партию премьера Воислава Коштуницы. Демпартию президента Бориса Тадича социалисты критиковали.
– Вот Тадич говорит, что мы не вступим в войну из-за Косово. И не будем разрывать отношения с теми странами, которые признают независимость Косово. И не будем требовать референдума о независимости Республики Сербской в Боснии. Но это противоречит интересам Сербии! Мы, конечно, не призываем к тому, чтобы Сербия прямо сейчас вступала в войну. Но его слова дают возможность нашим противникам делать все, что им заблагорассудится. Делайте что угодно, и им за это ничего не будет!
Но демократы во главе с президентом Тадичем считали, что интересы сербов отстаивали именно они.
– Неужели в интересах Сербии новая изоляция? Мы должны развиваться, мы должны сотрудничать и с Европой, и с Россией, и с США, и с Китаем. Нам нужно развивать собственную экономику, – убеждал меня Божидар Джелич, кандидат в премьер-министры от демпартии, бывший министр финансов в правительстве покойного Зорана Джинджича.
– Российские депутаты называют вашу партию проамериканской. Что вы на это скажете?
– Это неправда! – почти кричал он. – Для нас очень важна Россия. И мы, в отличие от некоторых, не хотим использовать Россию как инструмент. Мы хотим, чтобы она была нашим партнером. Мы знаем, что у России есть свои интересы, и она должна отстаивать их, а вовсе не сербские. У нас нет этой романтики – что Россия все за нас сделает. Но я знаю людей, которые считают, что Россия должна отстаивать интересы Сербии. И обязательно напишите, что я с вами говорил по-русски! Для меня это очень важно. У меня в России есть крестник! – гордо улыбнулся Божидар Джелич. – Я ведь два года работал в России, советником при правительстве Гайдара.
– Сейчас власти в России сменились, и то, что вы работали в команде Гайдара, может не прибавить вам популярности.
– Ну, я тогда был молодым аналитиком, мне было 26 лет, я просто помогал, – смутился кандидат в премьеры, – это не значит, что я не знаю нынешних российских политиков. Когда я был министром финансов, я работал с господином Кудриным, с Германом Грефом, встречался с господином Миллером. Я думаю, что именно наша партия может стать лучшим партнером для России.
Пройдет несколько лет, и все участники этого диалога пойдут в гору. Сначала Божидар Джелич станет вице-премьером. Потом Владимир Чуров, потренировавшись на сербских выборах, станет главой российского Центризбиркома. А еще через семь лет Ивица Дачич станет главой сербского МИДа.