Мы поздно полегли спать, не раздеваясь, не помышляя, что несколько сот жерл неприятельских орудий смотрят уже на нас с противной стороны, ожидая рассвета. Ночь была свежая и ясная. Самый крепкий и приятный сон наш на заре был внезапно прерван ружейными перекатами: это была атака на гвардейских егерей в Бородине, и почти вслед за тем заревела артиллерия и слилась в один громовой гул. «Становись!» – раздалось по рядам… Быстро припряжены были лошади к орудиям и зарядным ящикам. Несколько ядер с визгом шмыгнули уже мимо нас; не смотря на то, чайник кипел, и нам, уже стоявшим в строю, поднесли несколько стаканов чаю с ржаными сухарями. Солдаты тоже что-то закусывали, а стоявший возле меня бомбардир наливал в крышку своей манерки обычную порцию водки; увидав, что я на него смотрю, он сказал: «Извините, ваше благородие, день долог, и, конечно, до ночи мы ничего не перекусим».
К нам примыкал Преображенский полк; несколько офицеров этого полка собрались вместе с нами впереди нашей батареи, рассуждая о начавшейся битве. Свист ядер учащался, и мы, т. е. новички, отвесили им несколько поклонов, чему подражали и некоторые солдаты; но видя, что учтивость наша ни к чему не ведет и, получив замечание старых бойцов «не кланяться», сделались уже горды. Разговоры наши заметно были серьезны; всякий чувствовал, что он стоит на рубеже вечности. Я заметил, что даже наши ретивые кони, которые сначала при свисте ядер ржали и рвались, вскоре сделались смирны, как ягнята. Завидя медленно катящееся к нам ядро, я рассеянно хотел его толкнуть ногой, как вдруг кто-то порывисто отдернул меня назад: это был капитан Преображенского полка граф Полиньяк, мой петербургский знакомец: «Что вы делаете, – воскликнул он, – как же вы, артиллерист, забываете, что даже такие ядра, по закону вращения около своей оси, не теряют своей силы; оно могло оторвать вам ногу!» Я нежно поблагодарил его за урок. Преображенцы вскоре нас оставили; у них уже начались некоторые кровавые сцены. Мы узнали, что полковник Баранцев, который часто утешал нас своею гитарою, наигрывая своего сочинения романс:
Девицы, если не хотите,
Подвергнуться любви бедам
бывший тогда в большом ходу, объезжая свой батальон был перерван ядром. Мы разместились по орудиям. Первою жертвою в моем взводе (я командовал 11-ми 12-м орудиями) была ящичная лошадь. Медленно текли часы, особенно при свисте ядер; я прилег на свое фланговое 12-е орудие, как вдруг хлопнуло ядро в стоявший передо мною зарядный ящик, который загорелся, и шарахнулись, было, лошади. «Граната», – сказал кто-то, и люди раздвинулись. Я был уже на ногах: «Эх, братцы, если бы это была граната…» Один из бомбардиров не дал мне договорить, и, опередив меня, смело подбежал к ящику: «Господи благослови, – сказал он и быстро вскрыл крышку ящика, – холодное ядро, ваше благородие!., повредило сверху гнёзда да и засело», – говорил он, перерываясь. Я потрепал его по плечу. Когда стоишь без дела, каждое пустое обстоятельство обращает на себя внимание. В самое это время бежала на батарею разнузданная отличных статей лошадь. «Позвольте перехватить, ваше благородие, для ящика», – сказал кто-то; но лошадь сама приближалась; находка была невелика: у бедной лошади сорвана была оконечность морды, и кровь капала из нее. Остановясь возле лошадей, она жалостно глядела на нас, как бы прося помощи.
Никто еще из людей моего взвода не был тронут; не знаю, что происходило у других: мы заняли широкие дистанции, чтобы давать менее добычи неприятельским ядрам, и каждый у себя хозяйничал.
Пока у нас происходили подобные безделки, бой кипел уже во всем разгаре против нас в центре, а еще более на левом фланге; но клубы и занавесы дыма, из-за которого сверкали пушечные огни, или чернели колонны, как пятна на солнце, закрыли от нас все. А что может видеть фронтовой офицер, кроме того, что у него делается на глазах? Первая из рот гвардейской артиллерии, которую двинули из нашей 3-й линии в дело, была батарейная рота графа Аракчеева, которою командовал мой друг барон Таубе. Вот что тогда делалось:
На пространстве не более двух верст от Горок до Семеновского, под покровительством 300 орудий, наваливала французская армия одновременно на всю нашу линию, но приметно стягиваясь на наш левый фланг, который был предметом всех усилий неприятеля. Самый сильный удар обрушился на князя Багратиона, на его дивизии графа Воронцова и Неверовского. Весь корпус маршала Даву, потом корпуса маршалов Нея и Жюно, подкрепленные артиллериею, сверх тех орудий, которые были на позиции, рвались отчаянно овладеть флешами. В это время 1-я легкая батарея гвардейской конной артиллерии капитана Захарова, завидя выходящий из-за Утицкого леса корпус маршала Жюно, быстро понеслась на него. Вся голова неприятельской колонны была в полном смысле положена на месте под его картечными выстрелами, тем он и дал случай нашим кирасирам произвести блестящую атаку и отбить несколько орудий. Храбрый Захаров был убит. Беспрестанно подкрепляемые французы ворвались, наконец, в одну из флешей, но не могли в ней удержаться и были выбиты штыками Воронцова и Неверовского. Ней и Жюно отчаянно возобновили атаку и завладели флешами. В тот критический момент, Барклай, который, везде присутствовал, где была наибольшая опасность, выслал к Багратиону три полка 1-й кирасирской дивизии и полки Измайловский, и Литовский, и две батарейные роты гвардейской артиллерии Его Высочества и графа Аракчеева, а князь Багратион прежде того успел призвать к себе из корпуса Тучкова дивизию Коновницына и сам двинулся атаковать. Флеши были отбиты, но тут легли, совершив геройские подвиги: Князь Кантакузен, полковники Манактин и Буксгевден, генерал-майор Тучков 4-й со знаменем в руке, впереди Ревельского полка, и ранены: граф Воронцов, которого почти вся дивизия погреблась во флешах, князь Горчаков и принц Карл Мекленбургский; у французов – три дивизионные начальника: Компан, Дезе и Рапп, выбыли из строя. В это время Ней послал к Наполеону сказать, что теперь уже не он, а Багратион его атакует, и что нельзя терять ни минуты. Жертвы, понесенные французами при первых атаках нашего левого фланга, были уже так огромны, и число убитых лучших из генералов так велико, что весь воинственный гений Наполеона в этот день ему совершенно изменил: он не знал на что решиться, советовался с Бертье, давал приказания и отменял, говорил, что шахматная доска его еще не ясна, тогда как судьба битвы была почти уже решена. Дивизия Фриана, подоспевшая, хотя уже поздно, на помощь Нею, значительно его подкрепила; он отчаянно пошел в третий раз на флеши Багратиона, который в это время был ранен, а вслед за ним и начальник его штаба, граф Сен-При, и после жестоких потерь с обеих сторон, овладел ими. Но как велико было удивление неприятеля, когда армия русских, окровавленная, но в наилучшем порядке перешла только овраг, отделявший семеновские флеши от холмистой площади за ними находящейся, под прикрытием грозно выстроившихся наших батарей, громивших взятую французами Семеновскую высоту, и дерзостно вызывая его на новый бой. Дохтуров принявший команду после Багратиона, заявив, что он не отойдет отсюда ни на шаг, сошел с лошади, под ужасным огнем сел спокойно на барабан и стал распоряжаться отражениями и атаками. Он сдержал свое слово. «C’est ainsi, que La partie la plus importante du plan de Napoleon echouait (Таким образом, самая важная часть плана Наполеона была не исполнена).», – пишет Сегюр. Здесь положен был конец успехам французов.
Во все это время наша 2-я легкая рота все еще стояла, сложа руки, под визгом ядер и с завистью смотрела, когда проходила мимо нас в бой батарейная рота графа Аракчеева; я подбежал к Таубе, он протянул мне руку с висящей на ней моей саблей. Через час времени проследовал возле моего флангового орудия гвардейский Финляндский полк, шедший также в бой и я встретил тут поручика Ухтомского, моего двоюродного брата; мы обнялись с ним и только что его взвод миновал меня, как упал к моим ногам один из его егерей. С ужасом увидел я, что у него сорвано все лицо и лобовая кость, и он в конвульсиях хватался за головной мозг. «Не прикажете ли приколоть?» – сказал мне стоявший возле меня бомбардир, – «Вынесите его в кустарник, ребята», – ответил я.
Вскоре более грустная картина представилась мне: приближалась к нам небольшая группа, поддерживая полунесомого, но касавшегося одною ногою земли генерала… И кто же был это? Тот, который доселе, почти сверхъестественно держал наш левый фланг – Багратион!.. А мы все еще с орудиями на передках стояли, сложа руки! Трудно выразить грусть, поразившую нас всех. Мы узнали кое-что о происходившем от прошедшего мимо нас на перевязочный пункт, с окровавленною головою, нашего товарища подпоручика Сумарокова, роты Его Высочества; он едва мог идти от потери крови.
Наконец дошла очередь и до нас.
Заметим, что когда мы вступали в дело (нас потребовали на левый фланг), это уже было гораздо за полдень, почти все главные фазисы битвы уже развернулись, но несмотря на то, положение нашей 3-й линии не изменилось: никакой суматохи, никакого беспорядка не было тогда заметно; параллельно нам вторая наша линия, хотя иногда и просвечивалась, но нигде не была прорвана. Мы стояли как бы на маневрах, за исключением того, что ядра вырывали тогда у нас несколько больше жертв, чем в начале.
В то самое время, как мы шли на левый фланг, жестокая борьба происходила на центральной батарее, которую мы, артиллеристы, называли по имени батарейного командира Шульмановою, а в реляциях она названа именем Раевского, корпус которого оборонял ее. С самого начала битвы, когда французы, пользуясь туманом, напали врасплох на наших гвардейских егерей, временно вытеснили их из Бородина и потом были опрокинуты в расстройстве ими же, подкрепленными егерями храбрых полковников Карпенки и Вуича – с самого этого времени центральная наша батарея была предметом усиленных атак неприятеля, направленных под командою вице-короля Евгения. Эта батарея, защищаемая дивизиями Паскевича и Васильчикова, с самого утра истребляла ряды неприятеля, который, наконец, с помощью усиленного огня своей артиллерии, тогда как на нашей батарее оказался уже недостаток в зарядах, успел ворваться в редут с бригадою генерала Бонами. В это время Ермолов, посланный Кутузовым на левый фланг, находившийся в самом трудном положении после отбытия пораженного князя Багратиона, встретил на своем пути две роты конной артиллерии Никитина и повел их на левый фланг; тут же встретился с ним его эйлаусский товарищ, начальник артиллерии, пламенный граф Кутайсов, который присоединился к нему. Поравнявшись с центральной батареей, они с ужасом увидели штурм и взятие батареи неприятелем, оба бросились в ряды отступающих в беспорядке полков, остановили их, развернули батареи конной артиллерии, направя картечный огонь на торжествующего неприятеля, и став в главе батальона Уфимского полка, повели их в атаку прямо на взятую французами батарею, меж тем, как Паскевич с одной стороны, а Васильчиков с другой, ударили в штыки. Неприятель был везде опрокинут и даже преследуем, центральная батар