ли.
Еще Достоевский, как и Вольтер за сто лет до этого, мечтает покорить Турцию, превратить Константинополь в христианский город, а Святую Софию — в православный храм. И даже турок не пришлось бы выселять, рассуждает Достоевский, — они бы спокойно жили под властью русского царя. Наконец, по его мнению, народ России обладает огромным преимуществом перед любыми европейцами: у русских «такое духовное единение, какого, конечно, в Европе нет нигде и не может быть».
Очень похожие имперские мысли продвигают в то же самое время и британские ученые и писатели. Историк Джон Сили пишет труд «Экспансия Англии», который получит огромную известность. Он доказывает, что Британия захватила Индию для ее же блага. А Редьярд Киплинг разовьет эту мысль в своем стихотворении-манифесте 1899 года «Бремя белого человека».
Неси это гордое Бремя —
Родных сыновей пошли
На службу тебе подвластным
Народам на край земли —
На каторгу ради угрюмых
Мятущихся дикарей,
Наполовину бесов,
Наполовину людей.
…
Неси это гордое Бремя —
Ты будешь вознагражден
Придирками командиров
И криками диких племен:
«Чего ты хочешь, проклятый,
Зачем смущаешь умы?
Не выводи нас к свету
Из милой Египетской Тьмы!»
Похожее расистское отношение к якобы «освобожденным» Россией народам — общепринятое явление и в XIX веке, и в Советском Союзе, и даже в XХI веке.
Но в России далеко не все популярные литераторы XIX века — имперцы. Есть и такие, кто идею русской исключительности жестко высмеивает. Самый известный из них — сатирик Михаил Салтыков-Щедрин. Он пишет целый сборник рассказов «Господа ташкентцы», в котором опровергает пропагандистскую идею о том, что Россия несет захватываемым ею народам цивилизацию. По его мнению, главная цель российских колонизаторов — «жрать».
Важный символ этого колониального периода в истории Российской империи — памятник Богдану Хмельницкому, который в 1888 году ставят напротив собора Святой Софии в центре Киева — в честь 900-летия Крещения Руси. Памятник должен символизировать единение русского, белорусского и малороссийского народов под властью Москвы. Первоначальный проект выглядел так: Богдан на коне на высоком утесе, конь копытами сбрасывает с обрыва польского дворянина, еврея и иезуита. У подножия русский, украинец и белорус слушают пение слепого кобзаря. Но потом из-за разразившегося скандала лишние фигуры исключили из проекта. Осталась только конная статуя Богдана. Она стоит в центре Киева до сих пор.
Нет такого языка
После смерти Шевченко украинскую литературу ждут тяжелые времена. В 1863 году начинается новое восстание в Польше и Западной Украине. В ответ российское правительство решает искоренить любые предпосылки к самостоятельности — и среди прочего Министерство внутренних дел инициирует проверку, не являются ли книги, публикуемые на украинском языке, рассадником либеральных идей.
Чиновники на местах принимаются за дело с рвением. К примеру, киевский военный губернатор Николай Анненков сообщает в Петербург, что публикация Нового Завета на украинском языке представляет огромную опасность: «Добившись перевода на малороссийское наречие Священного Писания, сторонники малороссийской партии достигнут, так сказать, признания самостоятельности малороссийского языка, и тогда, конечно, на этом не остановятся и, опираясь на отдельность языка, станут заявлять притязания на автономию Малороссии».
Другие киевские чиновники подхватывают тренд и рапортуют в столицу, что украинский язык — это орудие в руках поляков, которые хотят подтолкнуть провинцию к сепаратизму. И тогда в июле 1863 года министр внутренних дел Петр Валуев официально запрещает публикацию каких-либо книг на украинском языке — кроме произведений художественной литературы. Школьные учебники тоже под запретом. Свое решение Валуев объясняет просьбами простых граждан: «Большинство малороссов сами весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может и что наречие их, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, испорченный влиянием на него Польши».
Главный борец против запрета — Костомаров. Он готовит пламенную статью в защиту украинского языка — но ее не пропускает цензура. Чтобы вразумить историка, Валуев приглашает его на дачу для личной беседы. Через 13 лет ситуация ухудшится. Александр II подпишет так называемый Эмский указ: запретит книгопечатание на украинском языке, украиноязычные спектакли и концерты — для борьбы с «украинофильской пропагандой», которая считается синонимом украинского сепаратизма.
Точно такие же настроения царят в администрации президента Владимира Путина в начале 2000-х. Чиновники считают, что украинский язык — это исковерканный русский.
Один из высших кремлевских чиновников вспоминает, как однажды приехал с официальным визитом в Киев. Его селят в доме приемов на Банковой улице — в здании, примыкающем к администрации президента Украины. Звонит президент Кучма и говорит, что сам заглянет к гостю из Москвы. С порога украинский президент просит прислугу «соорудить на стол». Одиннадцать утра, но уже разливают водку. Задушевные беседы тянутся до вечера. Все намеченные официальные встречи отменяются — не откажешь же президенту. Больше всего кремлевского чиновника смущают рассуждения Кучмы об украинских националистах. «Они, конечно, большие украинцы, чем мы. Будущее за ними, нам у них еще учиться и учиться» — так их запомнил гость из Москвы.
Кучма, очевидно, имеет в виду в первую очередь собственное слабое владение украинским языком и пробелы в знаниях по истории своей страны. Но российского чиновника этот подход к языку раздражает. В разговоре со мной он, например, не может без мата комментировать украинскую традицию переводить имена: все Николаи в Украине становятся Мыколами, все Дмитрии — Дмытро, все Александры — Олэксандрами, Владимиры — Володымырами и так далее. «Какого черта надо имена переводить? Кто придумал такую хуйню?» Я слушаю его тогда и даже не замечаю логической ошибки в рассуждениях. Только спустя годы я пойму, что точно так же, только в обратную сторону, русские веками переводили украинские имена, превращая, например, киевского князя Володымыра во Владимира.
Возмущение по поводу «украинизации» было частым явлением еще в советском Политбюро. Вопросы, существует ли украинский язык или это просто «неправильный русский» и почему украинцы нарушают права русскоязычных жителей Украины, можно обнаружить в протоколах заседаний Политбюро ЦК КПСС. Но у Украины и украинского языка всегда были заступники во власти. В путинские годы «украинофилов» во власти больше нет. Все выходцы из Украины последовательно ведут себя так же, как и придворные-малороссы при Екатерине II или Николае I: утверждают, что украинского языка вообще не существует.
Самого Владимира Путина с Украиной ничто не связывает. У него там нет родственников, он там не работал и не учился. Хотя среди его ближайших друзей есть как минимум две семьи с украинскими фамилиями — но с ментальностью очень далекой от Украины.
Еще в середине 1990-х Путин вместе с друзьями создал дачный кооператив — что-то вроде акционерного общества, владеющего землей, на которой соучредители построили себе загородные дома. Схема получения земли была темной и, возможно, коррупционной. Стоило только Путину избраться президентом, как его соседи по даче очутились в списках самых влиятельных политиков или бизнесменов.
Например, Андрей и Сергей Фурсенко. В начале 2000-х Андрей попадет в правительство, а Сергей — в «Газпром». Первый вскоре будет назначен министром образования и науки, второй — главой Российского футбольного союза. Несмотря на украинскую фамилию, братья Фурсенко, очевидно, никакой связи с Украиной никогда не ощущали. И они, и их отец родились в Ленинграде, а дед хоть и появился на свет в Крыму, но большую часть жизни провел в Северной столице России.
Еще один соучредитель кооператива — Юрий Ковальчук. Он и его старший брат Михаил еще в 1990-е дружили с Путиным. В 2000-е Юрий превратится в крупного банкира и медиамагната, а Михаил возглавит Курчатовский институт, главный научный центр в области физики в стране.
Их семейная история связана с Украиной. Дед Ковальчуков — родом из Николаевской области Украины. В конце XVIII века эту территорию подчинил России князь Потемкин. (В 2022 году российская армия сюда не дойдет.) Дед еще до революции переехал в Петербург, а его сын Валентин, отец Юрия и Михаила, уже в советском Ленинграде сделал потрясающую карьеру как военный историк. Во время Второй мировой войны он преподавал в Севастопольском военно-морском училище, тема его диссертации — «Защита морских коммуникаций осажденного Севастополя».
Но военная история Крыма и Черноморского флота — одна из двух основных специализаций Валентина Ковальчука. Вторая — это блокада Ленинграда: с 1960-х и до конца жизни он занимался ею. А коллегой и другом Валентина Ковальчука был Александр Фурсенко, отец Андрея и Сергея. Старшие Ковальчук и Фурсенко большую часть жизни проработали бок о бок в ленинградском отделении Института истории Академии наук СССР. Правда, специализация Фурсенко-старшего — история США. В советские годы это очень идеологизированная тема: ученый, занимающийся Америкой, был обязан клеймить империализм и агрессивную военщину и разоблачать козни ЦРУ. Кандидатская диссертация Фурсенко называлась «Экспансия американского империализма в Китае в 1895–1900 годы». Очевидно, Фурсенко очень тщательно следовал партийным идеологическим нормам — он стал академиком, что говорит о безупречной политической позиции.
Владимир Путин — выходец из куда более простой семьи заводских рабочих. Ему очень интересно общаться с родителями друзей, советскими историками, и они оказывают на него очень большое влияние и в 1990-е, и уже после избрания президентом. В 2006 году он наградит Ковальчука-старшего, а в 2007 году — Фурсенко-старшего орденом «За заслуги перед Отечеством».