[1698], который давал его владельцу намного большие права. В действительности прония имела много общего с арабским (и тюркским) условным пожалованием иктой. Так же как икта, прония была пожалованием права на сбор определенной суммы налогов с определенного числа государственных крестьян; в Византии эти крестьяне-парики обычно продолжали платить государству основной налог, канон, в то время как другие налоги и арендная плата шли прониару[1699]. Относительно более поздних времен известно, что доля прониаров фиксировалась в описях поместий, «практиках», подобно тому как фиксировалась в особых описях доля иктадаров[1700].
Таким образом, мы можем рассматривать распространение пронии как результат распространения франкско-тюркской диффузионной волны; в социальном контексте этот процесс означал превращение этатистской монархии в феодальную монархию. Эволюция пронии протекала в том же направлении, что и эволюция икты в государстве Сельджуков. В XII в. объем сборов прониара фактически не контролировался, и в результате начался процесс произвольного увеличения повинностей. Как свидетельствует Никита Хониат, «жители провинций… терпели величайшие притеснения от ненасытной жадности воинов, которые не только отнимали у них серебро и оболы, но и снимали с них последнюю рубашку…»[1701]. В некоторых провинциях крестьян заставляли не только платить произвольные оброки, но и исполнять на прониара барщину, которая достигала двух дней в неделю[1702]. Одновременно происходила феодализация административного аппарата; должности продавались и сдавались на откуп зачастую тем же «полуварварам-латинянам», которые действовали по своим феодальным понятиям. Сборщики налогов беззастенчиво грабили горожан и крестьян, присваивая себе большую часть собранного; местные начальники и прониары своими вымогательствами вызывали массовое бегство населения[1703]. «Наша Афинская область, – писал митрополит Афин, – с давнего времени уменьшающаяся в числе своих жителей вследствие непрерывных тяжелых поборов, в настоящее время подвергается опасности превратиться в то, что называется скифской пустыней… Мы не будем жаловаться на взимание поземельной подати, на разбои морских разбойников. Но как могли бы мы рассказать без слез о преторских вымогательствах и насилиях… Он является во всеоружии с целым сонмом своих слуг… как будто собравшись вторгнуться в землю неприятелей и варваров, он добывает ежедневно свое пропитание грабежом и хищением»[1704]. Никита Хотиат писал, что в то время как одни провинции грабили враги, другие были опустошаемы своими[1705].
Заимствуя западные порядки, Комнины стали выделять уделы своим братьям, сыновьям и другим родственникам. Эти новые владетели имели свою администрацию, своих налоговых сборщиков и своих рыцарей-вассалов[1706]. В конечном счете, когда в 1204 г. крестоносцы овладели Константинополем, они обнаружили, что общественные отношения в завоеванной стране аналогичны отношениям на Западе[1707].
Трансформация государства по западному образцу означала падение этатистской монархии. Самодержавие сохранилось, но монархия не регулировала, как прежде, всю жизнь государства. Административный аппарат намного сократился, почти все ведомства («секреты») были объединены в одно под началом «логофета секретов». Жалование центральных чиновников уменьшилось, и они не пользовались прежним почетом; в новой табели о рангах на первых местах стояли члены клана Комнинов, затем шли придворные, рядовые же чиновники вовсе не имели рангов[1708].
Процесс феодализации затронул и церковь. Комнины не только время от времени производили конфискации церковных богатств, но и в массовых масштабах раздавали частным лицам право на управление монастырями, «харистикий». Это право позволяло харистикарию отнимать у монастыря часть доходов, и, по существу, харистикий был разновидностью пронии. Другим обстоятельством, вызвавшим резкое недовольство церковников, было стремление Манула подчинить православную церковь римскому папе. Царь оправдывал этот проект необходимостью союза с Западом, чтобы противостоять турецкой опасности[1709].
Военно-политическими соображениями оправдывался и союз с Венецией, предоставивший большие привилегии итальянским купцам. Рядом с Константинополем выросло итальянское торговое предместье, Галата; в нем насчитывалось 60 тыс. жителей, и оно перехватило большую часть международной торговли Константинополя. Эта итальянская колония поставляла Мануилу кадры откупщиков, итальянцы кичились своими богатствами и не скрывали пренебрежения к ромеям[1710].
Мануил Комнин заимствовал у западного рыцарства не только его обычаи, но и крестоносный экспансионизм. Все средства страны были мобилизованы для завоевательной политики на далеких окраинах империи, для походов в Сирию и Италию. «Римляне осыпали его насмешками, – писал Никита Хониат, – за то, что он по своему самолюбию имеет несбыточные желания… и без всякой пользы тратит деньги, которые он собирает, изнуряя и истощая своих подданных необыкновенными податями и поборами»[1711]. В конечном счете политика завоеваний в сочетании с безрассудной рыцарской смелостью Мануила привела к гибели византийской армии в ущелье Мириокефал (1176 г.). Во время бегства с поля боя один из воинов в лицо сказал Мануилу, что он пьет кровь своего народа, «обирая и ощипывая своих подданных, как обирают и ощипывают виноградную лозу»[1712].
После смерти Мануила началась традиционалистская и антифеодальная реакция; в Константинополе вспыхнуло восстание против латинян и «олатинившихся» правителей, против произвола феодализировавшихся чиновников и прониаров. Патриарх и священники поддержали восставших, узурпатор Андроник Комнин вступил в столицу во главе «скопища негодных земледельцев». Население Галаты пало жертвой кровавого погрома, укрывшихся на кораблях латинян жгли «греческим огнем». Андроник Комнин обрушил жестокий террор на пытавшуюся вернуться к власти и строившую заговоры феодальную знать. «Он до такой степени обуздал хищничество вельмож и так стеснил руки, жадные до чужого, что в его царствование население во многих местах увеличилось… – писал Никита Хониат. – Кто отдал кесарево кесареви, с того никто больше не спрашивал, у того не отнимали, как бывало прежде, последней рубашки и насилием не доводили до смерти»[1713].
Политика Андроника была попыткой возвращения к этатизму и к той христианской справедливости, которая лежала в основе православной государственной традиции. Продажа должностей была запрещена, этатистская бюрократия снова вернулась к власти, чиновники «пробудились от долгого и тяжелого сна и воскресли»[1714]. Однако этатистская политика не учитывала новой расстановки сил: военная сила находилась в руках рыцарей-прониаров, которые не могли сочувствовать Андронику; в Малой Азии вспыхнуло несколько мятежей. Феодальная знать и изгнанные латиняне обратились за поддержкой к старым врагам Византии, сицилийским норманнам. Пользуясь дезорганизацией обороны империи, норманны в 1185 г. высадились на Балканах, разгромили Фессалонику и приблизились к Константинополю. Напуганные жители столицы обвиняли в поражении Андроника, знать воспользовалась этим и подняла новый мятеж, Андроник был свергнут и убит[1715].
Норманны были в конечном счете отражены, но политический кризис 1180-х гг. положил начало распаду и гибели Византии. Болгары, не утратившие стремления к независимости, воспользовались смутой, чтобы снова поднять восстание. Призвав на помощь половцев, они опустошили Македонию, за Балканскими горами образовалось новое Болгарское царство, Македония и Фракия вновь превратились в пограничные провинции, постоянно разоряемые врагами[1716].
Свергнувший Андроника Исаак Ангел (1185-1195 гг) был ставленником феодальной знати, которая снова утвердилась у власти. Исаак продавал должности, «как овощи на рынке»; в столице и в провинциях были восстановлены феодальные порядки[1717]. Новому императору приходилось бороться с мятежами знати, в конце концов он был свергнут собственным братом. Казна была пуста, платить войскам было нечем, и свергнувший Исаака Алексей III (1195– 1204 гг.) был вынужден взять золото из гробниц византийских императоров. Феодализация и рост налогов привели к тому, что редкий год не отмечался народным восстанием, чаще всего в столице и ее окрестностях[1718]. Борющиеся феодальные кланы постоянно призывали на помощь латинян, которые стремились воспользоваться резким ослаблением Византии и свести счеты за резню в Галате. В ХII в. положение Византии определялось союзом с Западом, успех борьбы с тюрками в конечном счете определялся мощью крестоносного рыцарства, и Византия не раз ощущала себя игрушкой в борьбе могущественных внешних сил. Каждый крестовый поход сопровождался скрытыми или явными попытками захвата Константинополя, поэтому любая внутренняя смута могла стать для империи последней. В 1204 г. – неожиданно для всего христианского мира – настал последний день; приведенное претендентом на престол крестоносное ополчение обрушилось на столицу империи. «Царица городов» была разграблена и сожжена, двухтысячелетняя Империя ромеев прекратила существование под ударами новых варваров.