[2612]. Распространялось и профессиональное ремесло, использующее станки: в районе Шанхая 200 тыс. ткачей изготовляли хлопчатобумажные ткани, а в районе Сучжоу половина крестьянских дворов занималась выделкой шелка[2613]. Многие «лишние люди» уходили в города, которые снова разрослись до размеров эпохи Мин. Население старинного шелкового центра Сучжоу достигло одного миллиона[2614], однако Сучжоу был вынужден уступить славу «шелковой столицы» Нанкину; большие шелковые мануфактуры Нанкина имели по 500-600 рабочих. Поднялся из руин «фарфоровый город» Цзиндэчжэнь; хотя фарфоровое производство восстановилось не полностью, в Цзиндэчжэне насчитывалось несколько сот тысяч ремесленников-гончаров. Более миллиона жителей насчитывалось в Ханчжоу и Фошаньчжене; крупнейшим портом, «воротами Китая» был Гуанчжоу. Ремесленники, проживавшие в городах, объединялись в цехи-«ханы», устанавливавшие цены и правила торговли; для вступления в цех требовался трехмесячный стаж ученичества[2615]. Как в эпоху Мин, при Цинах существовало много казенных мануфактур; частные предприятия жестко регламентировались, облагались высоким налогом и часто были вынуждены сдавать часть своей продукции государству по фиксированным ценам. Регламентации подлежала и частная торговля, повсюду стояли таможни, а цены на рынках контролировались особыми уполномоченными. Горные разработки и соляной промысел были государственной монополией, сдававшейся на откупа частным предпринимателям. Соляные откупщики были влиятельной кастой, напоминавшей французских откупщиков «габели»; они в больших масштабах занимались ростовщичеством, и их дома напоминали дворцы[2616]. Другой государственной монополией, сдававшейся на откупа, была монополия внешней торговли. С середины ХVIII в. внешняя торговля была сосредоточена в Гуанчжоу, где ей занималась казенная купеческая гильдия «гунхан». Прикрытый мощными фортами порт Гуанчжоу был единственными воротами в Китай, местом, где цивилизация Востока соприкасалась с цивилизацией Запада. Первые португальские корабли появились у Гуанчжоу еще в 1516 г., вслед за португальцами в ХVII в. у берегов Китая появились голландцы и англичане, но лишь в эпоху Цин торговля с Европой приобрела значительные размеры. В середине XVIII в. главным товаром китайского экспорта был шелк, стоимость вывезенного шелка достигала 1 млн лян в год[2617]. В 1784 г. Англия резко снизила таможенные пошлины на чай, с этого времени начался «чайный бум»; за двадцать лет английские закупки в Китае увеличились в четыре раза, достигнув 7,5 млн лян[2618].
К началу XIX в. численность населения Китая достигла 300 млн человек. За вторую половину XVIII столетия цены на рис возросли с 6–7 до 30–40 цяней за 1 дань, т. е. в 5-6 раз[2619]. Заработная плата тоже возросла, но в меньшей степени: дневная зарплата в зерновом исчислении составляла около 2 литров зерна, этого едва хватало на пропитание. Таким образом, реальная заработная плата за полвека уменьшилась в полтора раза и приблизилась к голодному минимуму.
Одновременно с уменьшением потребления замедлялся рост населения. В 1753–1812 гг. естественный прирост составлял 1,15%, а в 1812-1850 гг. – 0,47%. Данные о китайском населении Ляонина говорят о том, что средняя продолжительность жизни снизилась с 43 лет в 1798-1801 гг. до 33 лет в 1837–1840 гг.[2620]. Отмечается также распространение практики убийства новорожденных девочек, причем исследователи напрямую связывают это явление с падением уровня жизни[2621]. Безземельные крестьяне искали заработка в городах, и в то время как рост населения в целом замедлялся, темпы роста населения городов росли[2622].
Правительство было хорошо осведомлено о происходящих в стране процессах и понимало их причины. Высокопоставленные чиновники в один голос утверждали: «Население растет, и сто бед происходят прежде всего от того, что население слишком велико»[2623]. Даже сам император Цяньлун сетовал, что «не хватает места на полях для домов, а между теми, кто тянет двор, и едоками образуется диспропорция не в пользу кормильцев»[2624]. В 1793 г. сановник Хун Лянцзи представил двору трактат с предупреждением о грядущих бедствиях. «Количество земли и жилья может увеличиться в 2 раза, в крайнем случае в 3-5 раз, в то время как население возрастет в 10 или в 20 раз… – писал Хун Лянцзи. – Знает ли природа средства от перенаселения? Наводнения и засухи, болезни и эпидемии – вот что предлагает нам природа в качестве лекарства…»[2625]. Китайский сановник говорил о грядущем наступлении голода и предупреждал, что многие не согласятся тихо умирать на дорогах, что в конце концов начнутся восстания[2626].
Позднее, в ХХ в., европейские социологи назвали Хун Лянцзи «китайским Мальтусом». Однако в отличие от Мальтуса Хун Лянцзи просто описывал то, что видел своими глазами, и справедливость его предупреждений была понятна каждому. Голод и эпидемии были повсеместным явлением, города были переполнены беженцами и нищими, которые спали прямо на улицах. После морозной ночи 1 февраля 1796 г. на улицах Пекина было подобрано 8 тыс. замерзших нищих[2627]. Однако за рассуждениями о грядущих бедствиях не следовало никаких дел. Еще в середине XVIII в. один из высших сановников Цяньлуна предлагал ограничить земли помещиков максимальными размерами в 30 цин, а излишки раздать беднякам. Предложение было отвергнуто как «нереальное»[2628]. В конце правления Цяньлуна действительная власть находилась в руках временщика Хэшеня, которого не интересовало ничего, кроме личного обогащения. Хэшень открыто грабил казну, его сокровища превосходили доход государства за восемь лет[2629].
В 1796 г. пророчество Хун Лянцзи стало сбываться: на востоке страны началось большое крестьянское восстание, которое охватило шесть провинций и продолжалось девять лет. Поднявшая крестьян на восстание секта «Белого лотоса» проповедовала уравнение имуществ, повстанцы убивали всех маньчжуров и помещиков. Решимость восставших была такова, что, уходя в повстанческую армию, они сжигали свои дома. Маньчжурские войска потерпели несколько поражений, и правительство было вынуждено прибегнуть к помощи местных ополчений, сформированных помещиками и шэньши. Каратели применяли «тактику выжженной земли», при подавлении восстания погибло несколько сот тысяч человек[2630].
Восстание не привело к переменам в государственной политике – наоборот, оно ускорило разложение государства. Если при Цяньлуне правительство до какой-то степени контролировало местные власти, то теперь дела управления были оставлены на произвол судьбы. К 1820-м гг. коррупция и воровство достигли небывалых размеров. Один из цензоров, проверявший сметы работ по укреплению дамб на Хуанхэ, с удивлением отмечал, что было разворовано лишь 3/5 отпущенных средств – обычно крали больше[2631]. Деревня была отдана на произвол местных властей, помещиков и шэньши. Дополнительные сборы с крестьян многократно возросли, причем центральные власти даже не знали их объемов. Северные провинции, обеспечивавшие хлебом столицу, должны были в счет налогов поставлять 4 млн даней зерна, в действительности чиновники собирали 14 млн даней[2632]. У крестьян вымогали деньги под любыми предлогами. При сдаче налога зерном устанавливались дополнительные сборы за обмер зерна и его прием, за составление квитанции, на «чай и фрукты», сборы в пользу смотрителя, стражника, на ремонт амбара, на «усушку», за транспортировку, за то, чтобы поставить печать на квитанции, за свечи и т. д. Если крестьянин пытался возражать, то его обвиняли в отказе платить налоги, угрожали судом и требовали взятку, чтобы замять дело. Уездный суд был местом, к которому крестьяне боялись приблизиться, всякое разбирательство превращалось для них в сплошную цепь вымогательств, семьи, рискнувшие обратится в суд, обычно разорялись еще до окончания дела. Полиция при любом обращении прежде всего требовала «подъемных», но в действительности вовсе не занималась расследованием дел. Обычной практикой был сговор полиции с грабителями и бандитами, которые регулярно платили полицейским чинам «отступное»[2633]. Армия не могла и не желала бороться с разбойниками; воровство среди офицеров дошло до того, что солдаты получали довольствие гнилым зерном. Многие солдаты и офицеры курили опиум, нередко они вступали в сговор с разбойниками и под видом карательных операций грабили мирное население[2634].
Произвол властей не распространялся на местных шэньши, поскольку их защищали привилегии этого сословия. Император Цзяцин (1796-1820 гг.) отмечал, что «северные шэньши и “большие дома” отказываются платить налоги и сборщики не смеют даже приходить к ним…»[2635]. Недоимки «злостных шэньши» разверстывались на окрестных крестьян. Более того, даже не служившие шэньши в знак уважения к ним властей получали свою долю собираемых чиновниками дополнительных сборов