– Придем в Тяньцзинь, обязательно исполню ее для вашего экипажа. Думаю, вам понравится. Только что в голове сложилась пара куплетов, – ответил я, прикидывая, что как-то надо будет переделать несколько строк, где упоминается Рыбачий.
– Если она будет так же прекрасна, как песня о «Варяге», то вам нельзя будет появляться в кают-компаниях кораблей Тихоокеанской эскадры, если вы беспокоитесь за свою печень, – улыбаясь, произнес командир эсминца, а потом с укором произнес: – Что же вы, Тимофей Васильевич, в ресторане не сказали о том, что это вы автор песни о подвиге крейсера «Варяг»?!
– Не успел, Константин Андреевич, тревога помешала, – я хотел развести руками, но вместо этого схватился за поручень, так как корабль вновь нырнул вниз.
Панферов же стоял как влитой, даже не покачнулся.
– Как там генерал Вогак себя чувствует? Может быть, на такой волне уменьшим ход? – задал я вопрос, переживая за Константина Ипполитовича.
– Его разместили в гамаке, так что он особо качки не ощущает. Тем более, что я, как гостеприимный хозяин, предложил господину генералу адмиральского чая. С ним сейчас мичман Селезнев. Так что все будет в порядке. Нам на двадцати узлах идти-то всего часов десять.
В этот момент в рубку зашел матрос, который что-то сказал Панферову, и тот выскочил на палубу будто ужаленный, выхватив из специальной стойки бинокль. Вскоре Константин Андреевич вернулся назад и перевел ручку телеграфа на «полный ход».
– Хвост за нами увязался. Насколько смог рассмотреть, это пара истребителей типа «Сиракума». Серьезные для нас кораблики, – произнес командир миноносца, подойдя ко мне вплотную.
Насколько серьезные?
– У них трехдюймовка на баке против нашей сорокасемимиллиметровки на корме, – кап-два покачал головой, – да и по скорости особо не уступают. Хорошо, что позади нас милях в трех идут. Если корабль не подведет, то вряд ли догонят. Господи, спаси и сохрани! Пойду нашему старшему инженеру-механику Звереву о проблеме сообщу, заодно узнаю, как механизмы себя ведут.
Панферов покинул рубку, а я переглянулся с матросом-рулевым и, признаюсь, в его взгляде увидел большое беспокойство. Это беспокойство не отпускало меня следующие пять часов, которые японские истребители настойчиво преследовали нас, постепенно сокращая расстояние. И их упорство можно было объяснить только тем, что они знали, кто находится на борту.
Последний налет на Порт-Артур показал, что, несмотря на усилия Едрихина, агентура противника в городе осталась, и она имеет доступ к получению важной информации и надежную быструю связь.
Как я полагаю, кроме шаблонных действий русских кораблей на дежурстве именно агентурные сведения позволили японцам точно установить наши минные постановки, в результате чего, прорвав их брандерами в узком месте, три миноносца противника смогли проникнуть на внутренний рейд и выпустить мины в наши броненосцы, поставив окончательный крест на «Петропавловске».
К этим же выводам пришел и Алексей Ефимович. Начальник контрразведки Порт-Артура после неудачного боя развил бурную деятельность, задействовав все имеющиеся под рукой силы. Но хоть кого-то выявить так и не смог до нашего отъезда. Правда, намекнул мне, что есть зацепочка по одному из служащих адмиралтейства, который имеет доступ к достаточно секретной информации, касающейся постановки минных и боновых заграждений.
Как думаю, капитан Едрихин с его хваткой бульдога этого типа размотает, так же как и вскрыл эсеровскую тройку боевиков, которые должны были вместе с Савинковым осуществить ряд диверсий на броненосцах, когда те встали бы на ремонт. Один из террористов устроился на работу на плавучий, а второй в сухой док Порт-Артура. Планировался у них и вывод из строя механизмов обоих доков для затягивания ремонта кораблей. Закончилось все для этой четверки расстрелом.
Генерал Вогак, к которому я спускался час назад, чтобы проведать его, да и нервы успокоить небольшой порцией адмиральского чая, мои подозрения о настойчивости японцев в нашем преследовании поддержал. Личный порученец русского царя и военный агент в Китае – неплохой приз для противника. Тем более в китайских территориальных водах японцы чувствовали себя как дома.
Панферов, присоединившийся к нашему мини-совещанию, пообещал, что не даст догнать себя вражеским кораблям до Тонгу[13], где высадит нас, а потом спустится вниз по течению и заблокирует фарватер у фортов Таку. По его мнению, японцы не решатся под стволами имперских пушек устроить боевые действия. Китайцы хорошо помнят, как вели себя представители Страны восходящего солнца во время японско-китайской войны.
Мои размышления прервал матрос, который, скатившись по трапу, ворвался в рубку и скороговоркой выпалил:
– На вест-норд-вест дымы, вашвысокбродь!
Константин Александрович, взяв бинокль, направился на смотровую площадку, откуда вернулся минут через пятнадцать с мрачным выражением на лице.
– Вернее всего, японский истребитель идет на пересечение нашего курса. За ним еще видны дымы, но что там за корабль или корабли – пока не рассмотреть.
– Получается, нас ждали, Константин Александрович?
– Простым совпадением такую встречу тяжело назвать. Чем ближе к Чжилийскому заливу и устью Пэйхо, тем проще нас перехватить. А если истребителю те, кто у нас на хвосте сидят, еще и наш пеленг передали, то это сделать проще простого, – с этими словами Панферов перевел ручку телеграфа на «самый полный ход». – Попробуем успеть проскочить у них под носом. Рулевой, вправо два румба.
– Есть два румба вправо, – ответил матрос-рулевой, поворачивая штурвал.
И началась гонка за жизнь. На корабле сыграли боевую тревогу. Экипаж занял места по расписанию. Из машинного отделения в рубку на минуту зашел старший инженер-механик Зверев, чтобы уточнить задачу.
Вместе с Панферовым они поднялись на смотровую площадку, потом спустились вниз. Командир корабля вернулся в рубку, а стармех – в машинное отделение.
– В течение часа тридцать пять узлов пообещал Василий Васильевич дать. Может, и сможем проскочить, а там до устья Пэйхо совсем ничего остается. Биться нам, Тимофей Васильевич, практически нечем. Один аппарат с самоходной миной, да по «сорокасемимилли-метровке» на баке и корме. Облегчили нас по максимуму. Пять орудий сняли и один аппарат. Так что только на скорость и надежда.
Буквально через несколько секунд после слов командира корабля эсминец значительно прибавил скорость. Минут через пять стало ясно, что висевшие на хвосте японские истребители начали отставать, а идущий наперерез корабль также прибавил скорость, однозначно показав, что он противник. Еще через несколько минут Панферов опознал в нем японский миноносец типа «Икадзучи».
Японский истребитель открыл огонь из носового орудия, находясь еще в трех милях. За ним открыли огонь и преследователи за кормой. То и дело то вдалеке, то ближе к кораблю вокруг «Лейтенанта Буракова» стали вставать водяные султаны разрывов.
Как же трудно находиться на корабле под огнем противника, зная, что от тебя ничего не зависит и остается положиться только на Бога. Пока корабль шел на прорыв, я молился и Богу, и святым, а перед глазами проносились лица дорогих мне людей. Никогда еще не чувствовал себя таким беззащитным, и, главное, ничего не мог поделать.
А матросы без всякой бронезащиты отвечали огнем из двух сорокасемимиллиметровок, мичман Селезнев готовился выпустить из минного аппарата торпеду, как только позволит дистанция. И все это под поющими вокруг осколками.
Вскоре пошли первые раненые, а потом и убитые. Три японских миноносца, боясь упустить нас, открыли огонь из всего, что могло стрелять по «Лейтенанту Буракову».
Вот японский трехдюймовый снаряд прилетел в корму, разметав артиллерийский расчет нашей сорокасемимиллиметровки и заставив ее замолчать. Следующий снаряд через пару минут разорвался, попав во вторую трубу миноносца. Осколки, пробивая палубу и корпус корабля, разлетелись по сторонам. Один из них повредил главный паропровод, и «Лейтенант Бураков» начал терять ход.
Из люка в машинное отделение на палубу с дикими криками вывалился матрос, закрывший лицо ладонями, которые на глазах становились красными и покрывались огромными волдырями.
– Тимофей Васильевич, вы мне обещали исполнить песню не хуже, чем про «Варяг», – взгляд Панферова, который он бросил на меня, был с какой-то сумашедшинкой. – Мы, конечно, не крейсер, но тоже кое-что можем. Ну-ка, Миша, дай-ка мне штурвал, а сам дуй к Селезневу. Передашь господину мичману, что у него будет только один выстрел, и он не должен промахнуться.
Миноносец сделал резкий поворот и пошел в атаку на пытавшийся перерезать курс японский истребитель.
Панферов, кидая корабль то вправо, то влево, сбивая противнику прицел, во все горло запел-заорал:
Наверх вы, товарищи, все по местам!
Последний парад наступает!
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает!
Миноносец хоть и терял ход, но шел еще около тридцати узлов. Я приник к смотровой щели, глядя на то, как начал быстро приближаться борт вражеского истребителя, с которого зачастили шестифунтовые скорострелки Гочкиса. Один из снарядов пробил металл рубки как раз между мною и Панферовым, но не взорвался, а вылетел в открытую дверь.
Открыв глаза, которые успел зажмурить, почувствовав удар снаряда в рубку, увидел пенный след торпеды, устремившейся к японскому миноносцу, до которого оставалась пара кабельтовых, и уже можно было различить лица матросов противника.
Панферов резко переложил штурвал, и корабль, застонав своим склепанным корпусом, начал отворачивать от «Икадзучи», или как его там. Не успели мы окончательно отвернуть, как раздался взрыв, и японский истребитель, потеряв корму, еще несколько секунд шел вперед, постепенно задирая нос все выше и выше.
Под наши громкие крики «ура» корабль противника булькнул на дно, а мы, постепенно теряя ход, вернулись на прежний курс. Два других японских истребителя за это время сократили расстояние до полутора миль и продолжали сокращать, ведя непрерывный огонь.