И было уже упомянутое бурное объяснение с Лючией. Демонстрация мне подрастающего поколения – а после схватила меня моя женушка за руку и потащила в спальню. После чего я понял, каково было нашему коту Партизану…
История прошлого года – когда на север хлопцы с ЧФ приезжали, по делам и обмену опытом. И среди прочего подняли вопрос, что неудобно, у черноморского морского спецназа неофициальное прозвище «Бойцовые коты», а талисман, между прочим, к этому названию самое прямое отношение имеющий – у нас живет! Котяра наш, которого я самолично когда-то подобрал за Вислой, когда мы сестру Рокоссовского вытаскивали[50], жизнью доволен, усатую ряшку отъел на казенных харчах – на кухне жрет от пуза, на правах старослужащего, но и крыс давит, если попадутся. А с черноморцами пересекся, когда мы в сорок четвертом совместно на Средиземке работали, и кот наш сумел немецкого шпиона поймать, история известность получила, вот и стали «Бойцовые коты». Только простите, хлопче, это наш кот, на довольствие занесен – и хрен мы его кому-то отдадим!
– Так не о том разговор, мы ж понимаем! А вот если котят от него?
И притаскивают полдюжины кошек – разной окраски, стати и пушистости, от самого Севастополя везли. На любой вкус, какую выберет – или хоть всех сразу?
– Чистые все – три месяца мы их к котам не подпускали. И после не дадим, пока не окотятся. Чтоб потомство от вашего героя, без сомнений!
И кто додумался выпустить к Партизану всех шестерых изголодавшихся по мужикам дам одновременно? Считалось, что наш кавалер осмотрит и выберет, как на конкурсе красоты, которая самая-самая… и такой мяв и шерсть клочьями, насилу швабрами разогнали по углам, кто сказал, что кошки не дерутся, а лишь коты? Но после все же не оплошал наш хвостатый герой – пришло письмо от севастопольцев, что целых два десятка котят родилось, и в талисманы оставить, и хорошим людям раздать, котяра наш во флотских кругах известен, так что потомство «того самого» – вот будут хозяева хвалиться, как в нашем времени победителями каких-то кошачьих конкурсов. У черноморцев даже на эмблеме кот мордой на нашего Партизана похож.
Кстати, потопленный американский авианосец был. Под норвежским флагом, тип «Индепенденс» – который пиндосы норвежцам продали и через Атлантику перегоняли. Вместе с крейсером, тип «Бруклин», вот юмор, тот самый, который в нашей истории стал аргентинским «Бельграно», и восемью эсминцами. Но экипажи технику толком не освоили, так что полностью боеспособной эскадру назвать нельзя. Когда я в Москве повстречался с Золотаревым (командовавшим нашей К-25 в том походе), он смеялся, что задача была почти полигонной, в открытом океане, при свободе маневра, да еще с шестибалльным волнением наверху, когда кораблям уже оружие применять затруднительно, и даже полный ход не развить, а лодке все пофиг. Ну пальнули по нам пару раз из «ежа», так не попали, а итог – плюс десять единиц на официальном счету. И почти четыре тысячи утонувших норвежцев и американцев (были там какие-то их представители и спецы), которых никто не спасал – с плотиков после сняли полторы сотни человек.
«Асгарду» в нашей зоне пришлось худо. Мы люди гуманные – честно предложили самим явиться и повиниться, и на ком крови нет, тому наказания не будет. Правда, при допросе оказывалось, что для того раскаяние должно быть искренним – а за искренность считалось, сдашь ты еще кого-то или нет? И кто повиниться не успел, а уличен – мы не виноватые, предупреждали – двадцать пять лет на стройках народного хозяйства или высшая, если виновен в конкретных делах. Жестоко – так немецкие камрады из «Эдельвейса» пойманных «асгардовцев» тут же ставили к стенке, невзирая на возраст и пол (женщины тоже бывали, или активными, или сообщницами, кто знали о деятельности мужей или братьев и не донесли). Ну а мы были «добрыми полицаями», нам же этой землей еще владеть!
Пономаренко уважаю – дал нам три дня отдыха. Прямо как новобрачным. Насколько это было возможно – с четырьмя детьми, и нашими двумя, и Лазаревыми, и еще у Марь Степановны один. Спасибо этой доброй женщине – когда нам надо было уединиться, мы убегали в нашу квартиру, этажом выше – а весь «детский сад» обитал у Лазаревых.
После был Ленинград. «Дело Чуковской», которым Пантелеймон Кондратьич озадачил мою жену. Ну а я был в обеспечении и охране. «Надеюсь, от вас она не убежит, как от наших товарищей, прогуляться решила, а майору Прохорову взыскание»[51].
– Заодно отдохнете, товарищ Смоленцев. Погуляете по Ленинграду с женой.
Ну да, это лишь в фильме «Подвиг разведчика» можно – только с прежнего задания, домой в дверь, жену обнял, как уже машина ждет, к новому делу! Нет, если уж совсем припрет, бывало и так – но в постоянном режиме резко возрастает опасность, что накосячишь, и себя погубишь, и дело провалишь. Так что отдых необходим – или хотя бы заведомо «курортное» задание, которое можно «на автопилоте» пройти.
– Так что там с этой Чуковской? Враги-бандеровцы ожидаются? А то ведь в Киев тогда тоже летели «отдохнуть».
Анна Ахматова.
Из неопубликованного дневника
Анна Лазарева сдержала свое слово – устроив мне «творческую командировку» на север. Я согласилась, не в последнюю очередь оттого, что еще в военные годы в обиход вошло большое количество стихов и песен, сочиненных «моряками Северного флота», некоторые из этих творений можно было назвать талантливыми. Также, наведя справки у знакомых, я узнала, что именно там и в то время началась карьера Лазаревой – не только супруги одного из адмиралов, но и самостоятельной фигуры в советской властной верхушке. Мое любопытство было разбужено, тем более что иные из стихов производили впечатление написанных женщиной – однако сама Лазарева в беседе со мной свое авторство категорически отрицала.
Кроме меня, в состав делегации Союза писателей было включено еще несколько малозначащих фигур. Вплоть до некоего Ивана Ефремова, принятого в члены Союза недавно – при том, что его открыто называли «креатурой» все той же Лазаревой – и который пока не написал ничего стоящего, кроме нескольких легковесных фантастических рассказов, путевых заметок про Монголию и одного историко-приключенческого романа для юношества. Однако на его кандидатуре настаивал отдел пропаганды ЦК – так же как и на моей! – прочие же прошли по списку, представленному правлением СП. Чем этот фантазер заинтересовал верхушку партии? Мне кажется, я нашла в итоге ответ.
Летели самолетом, что было непривычно. Хотя в СССР и существует Гражданский воздушный флот, и в теории любой советский гражданин может купить билет, реально этот способ путешествовать гораздо менее доступен, чем железная дорога. Надо отметить, что организовано все было с удобствами и даже комфортом – за что, вероятно, следует благодарить некоего товарища, прикрепленного к нашей делегации от отдела пропаганды; однако же в Молотовске (первый пункт нашей программы) я заметила, что имя Анны Лазаревой действовало как заклинание, оказывающее сильное влияние на ответственных лиц. Еще меня удивило, что среди этих лиц встречались и женщины – как мне сказали, начинавшие еще вместе с ней, в военные годы. Но наибольшее впечатление на меня произвел сам город!
Конечно, я читала в газетах о «новом центре советского кораблестроения». Ожидая увидеть скопище бараков при заводе, с духовным миром обитателей, как в известном романе Горького. В действительности же, судя по кругу нашего общения, доля высокообразованных людей там была едва ли не больше, чем в Ленинграде! Шестой год работал Северный Кораблестроительный институт, который в разговоре называли «университетом». Имелся театр, дворец культуры, дом офицеров, то ли два, то ли три кинотеатра; сам город выглядел вполне прилично, с кварталами многоэтажных домов, асфальтовыми мостовыми, уличным освещением, автобусами, парком культуры и отдыха, стадионом. Но главное, что я увидела – особенно когда мы посетили завод! – что «коммунистическая сознательность» и «трудовой энтузиазм» отнюдь не являются пропагандистской выдумкой большевиков. Хотя существовала и сложная система материального поощрения, но налицо было и желание сделать работу как можно лучше, быстрее, эффективнее – эти люди, происхождения из самых простых классов, воспринимали себя не «винтиками», не рабами, а сознательными участниками великого дела. И они столь же искренне стремились к знаниям, к повышению своего образовательного и духовного уровня – в чем им всячески помогала коммунистическая власть!
Я услышала там любопытное сравнение: «Нам всего лишь двенадцать лет – значит, мы как Петербург году в 1715-м». Но город, вставший на невских берегах, стал началом и символом империи, уже не прежнего Московского царства. А начало какого пути знаменует этот город, так же возникший на берегу реки и среди болот, как ворота к морю?
Рождение Красной империи. Что бы там ни говорили о «преемственности» – но после Робеспьеров приходят Наполеоны.
После Молотовска мы вылетели в Полярный, наш главный военный порт на Севере. Там мне пришлось общаться с офицерами флота – и это были люди, культурой гораздо больше похожие на гвардейских офицеров старой России, которых мне доводилось когда-то встречать в петербургских салонах, чем на большевистских краскомов из солдатни и матросни. Подобно тому, как офицеры Бонапарта, даже выходцы из низших сословий, очень быстро впитали в себя дворянский дух – однако этот факт свидетельствует, что наша страна и общество развиваются в направлении новой империи, а не «всемирной республики труда», которой правят кухарки. Мы посетили там подлодку К-25, знаменитую «моржиху», ушедшую из Молотовска буквально накануне нашего приезда – ее командир, Иван Петрович, показался мне воплощением галантности, и его подчиненные также отнеслись ко мне с большим уважением, кто-то даже цитировал наизусть мои стихи!
Я мало понимаю в технике – меня интересовали прежде всего не машины, а люди: о чем думали они, что чувствовали, выходя в море на бой. Когда я сказала об этом адмиралу Головко, он ответил, что я могу испытать это на себе. «Вам будет разрешен учебный поход на любом из кораблей флота, если, конечно, пожелаете». И добавил, что «сама Лазарева попросила этот пункт в вашу программу включить». Интересно, что же за человек моя новая знакомая, если ее слово настолько весомо даже для командующего флотом? Или она передавала чью-то более высокую волю?