Лидия Чуковская.
Ленинград, октябрь 1950 года
Это был ад. Проклятие. Крах всех надежд.
Американцы сдулись. Слились. Оказались слабаками. Их прогнали по Пекину, как диких животных – и теперь, без сомнения, сгноят в ГУЛАГе. А единственный их вождь, генерал Макартур – сломался и покончил с собой, не желая слышать про этот позор! Америка пошла на мир, уступив СССР по всем пунктам – признав советские захваты в Норвегии, Маньчжурии, Корее, Китае. Или же свободные страны ценят жизни своих граждан куда больше, чем диктатуры? Не хочется думать, что Соединенные Штаты, надежда и опора демократии – оказались нацией трусов!
А здесь празднуют победу. Только салюта не хватает – а так счастливые лица, радость, иллюминация вместо затемнения. Девушки в лучших нарядах, под руку с офицерами – на взгляд Лиды, заняться проституцией было более нравственно, чем восторгаться героями-победителями этой войны. Уж лучше американские бомбы на этот проклятый город, и пепел, и трупы – чем эта постылая работа в госпитале и шестиместная комната в общаге! Даже не медсестрой или фельдшером – а чем-то между уборщицей и санитаркой. И ни минуты побыть наедине с собой – разве что по улицам болтаться, так холодно уже и мокро. Скорее бы вернулась Анна Андреевна, тогда можно у нее пожить!
– Чуковская! К начальнику тебя.
Что-о? Господи, за что мне такое наказание! Мы тут как крепостные – даже место работы не выбираем, вот захотелось кому-то – и тебя, как вещь, взяли и переставили на другой участок. И ведь не отказаться – в статусе «принудительно трудоустроенной» за это сразу статья, и на 101-й километр, ну а там в сельскую больницу распределят! Ничего, мрази большевистские, вам это все припомнится!
Это был даже не госпиталь, а дурдом! Со стальными дверями и рослыми злыми санитарами (и санитарками, в женском отделении), низкие потолки словно давили на голову. А работа та же – вымой, принеси, убери. Хождение по кругам ада. Господи, дай мне силы это перенести!
Хотя и в Бога Лидочка не слишком верила. После того, как Церковь (причем не только в Москве, но и в Риме!) пошла на сговор с безбожным коммунистическим режимом. Променяли веру на пирог!
– Чуковская! Сегодня тебе убирать в блоке два-сто.
Судя по номеру, второй этаж. Но в общем коридоре не было палат с таким номером – оказалось, надо спуститься на первый, пройти по лабиринту коридоров и в конце подняться по узкой лестнице. В предбаннике у стола с телефоном читала книжку дежурная медсестра. Стальная дверь, за ней коридорчик, всего две палаты с номерами 101 и 102 и санузел.
– Из сто второй вчера увезли. В сто первой пока живая. В разговоры не вступать – вообще, подруга, чем меньше ты будешь смотреть и запоминать, тем лучше для тебя. Если что – меня зови.
Лиду удивило, с каким равнодушием сестра сказала, «пока живая». Дверь захлопнулась со звуком, будто щелкнул затвор. Окон не было, тускло горели слабые лампочки, а еще стоял запах, хорошо знакомый по госпиталю: крови, гнилого мяса и смерти. Подавляя брезгливость, Лида прошла к раковине, налила в ведро воды, намочила тряпку. Быстро пройтись по полу и назад – вряд ли тут будут сильно придираться к качеству работы?
– Кто тут? Ты новенькая? Я тебя не знаю.
Тело на кровати – женщина, судя по голосу, молодая. Лицо в ужасных кровавых язвах – увидев, Лида еле сдержала тошноту. А вдруг это заразно – близко не подходить!
– Маняша, из соседней, жива еще?
Лида отрицательно мотнула головой.
– Отмучилась, значит. Скоро и мне. Не бойся, не заражу. Это не инфекция.
Лида пожала плечами. Странно – женщина вовсе не была похожа на сумасшедшую, уж на них Лидочка уже успела насмотреться. Но тогда – что она делает здесь?
– Я – Елена Осипова. Ты что, не знаешь? А в тридцать четвертом мой портрет в «Правде» был, на передовице! Я была делегатом Семнадцатого съезда. Орденоносец, коммунистка. А до того – в двадцатом, выводила в расход белых гадов! С девяносто восьмого года я – ты мне не веришь? А зря!
Поверить было трудно – даже с обезображенным лицом женщине явно нельзя было дать пятьдесят два года! Может, это и есть ее диагноз – кто-то себя Наполеоном мнит, а кто-то делегаткой съезда? Но отчего тогда секретность и отдельная палата? Или большевики боятся дискредитации советской власти – а в самом деле, отчего всяких там в палатах хватает, но вот ни одного «товарища Сталина» нет? Наверное, оттого, что такого пациента бы не в дурку повезли, а сразу в «Кресты»?
– А в вечную жизнь и молодость веришь? – спросила женщина. – И правильно, что нет. А я вот поверила и согласилась. Теперь подыхаю – отработанным материалом! А так хотелось увидеть – победу коммунизма и всемирный СССР! Завтра или послезавтра умру – видела уже, как это происходит. На лицо мое смотришь – а внутри у меня то же самое. Если тебя когда-нибудь к вышке приговорят и предложат медицинские эксперименты взамен – не соглашайся ни за что. От пули помирать оно куда легче. А я ведь по накатанной шла, не подопытной – те передо мной были, на которых проверяли. Думали, что нашли путь – а оказалось, что лишь срок чуть дольше. И мозг сгнивает последним – так что я сейчас в здравом уме, и почти до самого конца так буду. Господи, за что – вот никогда не верила, что ты есть, но неужели правда? И не может одна душа в двух телах сразу существовать!
Лида колебалась – бежать, зовя санитарку, или остаться послушать еще? Любопытство все же взяло верх.
– Я все равно сдохну, мне терять нечего, – сказала Осипова, как обрубив концы, – тебе расскажу, слушай. Пусть люди знают. Господи, я, коммунистка со стажем, к тебе обращаюсь! Если согрешили мы против того, что тобой заведено, прости! А ты – с тем, что я расскажу, делай что хочешь! Ты образованная вообще?
– Высшее у меня, – ответила Лида, – литературное. А здесь оказалась – долгая история.
Не надо – про наказание и исключение из Союза! А вдруг тогда эта большевичка замкнется – враг! И ничего не скажет.
– У англичанина Стивенсона есть про Джекила и Хайда, – сказала Осипова, – так это правда. Есть такое, что тебя или меня можно «переписать». Память, характер – все! – в новое тело. Как содержимое книги на новую бумагу. Отчего, ты думаешь, я здесь лежу – а где еще в мозгах копаться? Причем умение это – не отсюда! Слухи ходили разные – и про людей из будущего, и про марсиан, и даже про нечистую силу, но все сходились, что это нам передали. А люди ли и с какой целью – не знаю!
Лида слушала, затаив дыхание, – это казалось невероятным! Что можно, оказывается, «подселиться» в мозг к кому угодно – и все его секреты тотчас станут известны. Причем если этот второй – Осипова назвала его «всадником» – будет просыпаться лишь на короткое время, то первый, носитель, будет и не подозревать, что стал невольным шпионом, какое поле для иностранной разведки! А еще можно при «подселении» и возвращении быстро обучаться, заимствуя готовые чужие знания и опыт. А главное – казалось бы, открывается дорога к бессмертию: если время от времени «переписываться» в новое, молодое тело – конечно, при этом личность прежнего владельца приходится уничтожать!
– Нам говорили, дело на контроле у Самого. Чтоб лучшие партийные товарищи, самые заслуженные кадры, стали вечными. Чтобы тех, кто недостоин – предателей, врагов, но здоровых физически – не убивать, а отдавать донорами. Какое общество тогда будет – где самые лучшие будут вечно жить, а всякая гниль в отбросы! И уж конечно, на войне – искалеченного или безнадежно раненного солдата «переписать» в новое тело, взятое хоть у пленного – и снова в бой! А оказалось – нельзя. При подселении, если убрать подлинного хозяина, тело становится нестабильным – гниение заживо, хотя и медленнее, чем у трупа. И никто не знает, как избежать – в солдата, чтоб еще месяц-два сражался, это все лучше, чем сразу похоронить, терпимо. А для неограниченно долгого существования – нельзя! От ста до ста пятидесяти суток, срок индивидуальный. И сокращается, если повторять – так что если менять тела через месяц, все равно бессмертия не будет! И как ни стараются, сколько подопытных погубили, взятых из лагерей, – лишь увеличить срок удалось, поначалу вообще едва месяц был. Нужен был результат, начальство за свою шкуру боится – и вот, когда подопытные три месяца были здоровы, зарядили уже нашу партию, не лагерных, а добровольцев. Дура я была, бессмертием соблазнилась! Двенадцать нас было, шестеро мужчин, шесть женщин. Остались лишь я и Маня, женщины более живучи… теперь лишь я одна, последняя. А там, наверху – наверное, новую партию готовят. Будьте вы прокляты все! А ты – передай. Чтоб люди знали. Может – мы и впрямь против Бога идем, нельзя такое человеку, не по правилам! Или же… Подселять легко, это даже не в клинике можно сделать… если что, запомни, никогда не пей с незнакомыми… да и со знакомыми тоже, даже стакан воды… не позволяй сделать себе укол и не смотри в глаза. А вот убрать из живого тела прежнего владельца, при подселенном «всаднике», это куда труднее. И заранее это нельзя – старый владелец как якорь нужен, что ли… Иначе – в идиота, пускающего слюни, проникнуть легко, но не закрепиться, не остаться. Даже в пьяного – намного труднее.
«Откуда она все знает? – с неприязнью подумала Лида. – Не все говорит большевичка, не просто добровольцем она была, а прежде среди тех, кто жертв отправлял на эксперименты, смотрел и записывал! Получила теперь то же, что они – воздалось по заслугам! Но боже, если это правда – то что делать?!»
– Больно! – сказала Осипова, все так же не поднимая головы от подушки. – Как больно. Позови кого-нибудь… опия дайте, аа-аа! Больно!
Подхватив ведро и швабру, Лида вылетела из палаты. И заколотила в дверь.
– Ну чего там? – лениво спросила дежурная. – Орет? Сейчас укольчик сделаем, успокоится.
И стала набирать номер на телефоне.
– А ты закончила? Тогда иди. Дорогу сама найдешь?
Приключения Лиды на этом не закончились. В конце рабочего дня ее вызвали в кабинет главврача. Кроме него, присутствовал товарищ в штатском – который, однако, вел себя здесь как хозяин.