ь их субсидий, подкрепляет мысль о том, что в ГП решения принимаются с учетом мнения партии и чиновников, чьи мотивы определяются вовсе не объемами продаж и прибылями[392].
Это ключевое отличие, в свою очередь, помогает объяснить второе: прямые экономические каналы обыкновенно сохраняют свое геополитическое значение гораздо лучше, чем косвенные. Например, тот факт, что Москва, Эр-Рияд и Пекин способны перенаправить колоссальные инвестиции, если какая-то страна делает выбор, идущий вразрез с интересами национальной безопасности крупной державы, может обеспечить рычаг давления на много лет вперед. Как уже отмечалось ранее, финансирование Египта странами Персидского залива на разных этапах египетских революции и контрреволюции прекрасно иллюстрирует этот тезис: ведь Саудовская Аравия и ОАЭ внезапно прекратили финансирование после отстранения президента Мубарака и даже не думали возобновлять его в тот год, когда «Братья-мусульмане» загнали страну в политический тупик. Но после свержения египетскими военными президента Мурси Саудовская Аравия и ОАЭ пообещали предоставить Египту государственные инвестиции (помимо чисто денежной помощи) на десятки миллиардов долларов.
Напротив, в случае ССТ или ДИК маловероятно, что страна может «отключить» иностранные инвестиции или иначе перенаправить торговые и инвестиционные потоки, поскольку подобные соглашения становятся субъектами внутреннего и международного права. Устав ВТО предполагает исключения по соображениям национальной безопасности, к которым при надобности могут обратиться государства-участники, однако за всю историю организации ни одно государство не воспользовалось этим пунктом.
Как показано в главе 4, геоэкономические показатели Китая отчасти объясняются преимуществами масштабов и темпов. Тот факт, что, по выражению бывшего министра иностранных дел КНР и нынешнего государственного советника Яна Цзечи, «Китай – большая страна, а прочие страны малые», может способствовать применению Китаем экономических инструментов для достижения геополитических целей[393].
Размер может иметь значение, однако для геоэкономики он менее значим, чем для традиционной геополитики и военного дела. Сингапур и Катар здесь выступают двумя нагляднейшими примерами[394]. Сингапур выделяется своими ведущими СФБ, «Темасек» и Инвестиционной корпорацией правительства Сингапура (ИКС), которые обеспечили 60 % от трансграничных сделок на 23 миллиарда долларов мировых СФБ в начале 2014 года. Наряду с центральным банком страны (Валютным управлением Сингапура) эти два СФБ генерируют финансовые результаты, необходимые для поддержания оборонного бюджета крошечного города-государства в размере почти 10 миллиардов долларов[395]. Катар – страна меньше штата Коннектикут и с населением (260 000 человек), сопоставимым со штатом корпорации «Морган Чейз», – является ключевым игроком почти любой революции, случившейся на Ближнем Востоке с 2011 года[396].
Помимо размеров, сумм и темпов роста, объяснить способность страны к ориентации внутреннего рынка на геополитические цели помогают еще четыре фактора: способность жестко контролировать доступ на внутренний рынок, способность перенаправлять аппетиты внутреннего импорта на реализацию геополитических целей, предполагаемое или фактическое согласие относительно размеров внутреннего рынка (это, безусловно, особенно касается Китая и региональной динамики в случае с Россией) и траектория роста, которая побуждает другие страны сопоставлять развитие и его издержки с текущими внешнеполитическими интересами. Среди множества используемых ныне различных геоэкономических инструментов эти критерии внутреннего рынка являются, пожалуй, наиболее релевантными для определения того, насколько прибыльными окажутся торговая и инвестиционная политика или санкции с точки зрения геополитических выгод.
Имеются три основные переменные, которые определяют, насколько успешно та или иная страна сможет, благодаря своей энергетической политике, воздействовать на геополитическую ситуацию: сила монополии (владение рынком, как в случае ОПЕК), сила монопсонии (покупательная способность, как в случае США и Китая) и «транзитное» положение между основными покупателями и продавцами (например, Суэцкий канал, крупнейший международный нефтяной маршрут, укрепляет стратегическое значение Египта). Все три переменные претерпевают серьезные сдвиги. Сланцевая революция, в целом, и господство США среди чистых экспортеров энергоносителей, в частности, оказывают дополнительное давление на уже пострадавшую ОПЕК и способны привести в конечном счете к роспуску картеля[397]. Растущие энергетические аппетиты Китая, Индии и других стран поглощают значительную долю экспорта конкретных стран (а подобные сделки все чаще заключаются в форме двустороннего соглашения между государствами), и покупательная способность приобретает новые свойства геополитического давления на импортеров. Примером может послужить сделка 2014 года между Россией и Китаем, когда стороны окончательно согласовали условия тридцатилетнего контракта на поставку газа: покупательная способность Пекина и геополитическое значение контракта для России в итоге обеспечили Китаю преимущество (до того переговоры продолжались десять лет). Что касается давних транзитных артерий – Панамского канала, Малаккского пролива, Ормузского пролива и газовых магистралей Центральной Азии, – они могут укрепить или потерять свою стратегическую значимость по мере того, как новые источники поставок начнут изменять текущие модели спроса и предложения.
Причина того, что доллар в мировом масштабе значит больше для геополитических интересов Вашингтона, чем, скажем, перуанский новый соль для Лимы, аналогична той причине, по которой санкции США жалят сильнее и больнее санкций, введенных Перу: огромная доля глобальных операций непосредственно проводится или затрагивает финансовую систему Соединенных Штатов. Но и эта ситуация меняется[398]. Странам с крупными, системообразующими и жизненно важными финансовыми секторами обычно относительно проще собрать и мобилизовать капитал по низкой ставке заимствования; при этом им сравнительно проще воздействовать на стоимость кредитования для других стран[399]. Но эти показатели легко переоценить, поскольку политические решения (например, финансовое здоровье) и асимметричные зависимости (например, открытость банков) могут оказывать сильное влияние на конкретный геополитический ландшафт. Находясь здесь на противоположном конце спектра, Северная Корея показала, что и отсутствие финансовой интеграции способно обеспечивать преимущества, по крайней мере, для стран, которые подпадают под геоэкономическое принуждение. В начале 2015 года, когда президент Обама ввел новые санкции в отношении Северной Кореи после кибератаки на «Сони пикчерз», чиновники министерства финансов США в частном порядке признали, что от новообретенной способности применять санкции мало пользы; проблема заключалась не в недостатке силы, а в дефиците целей. Северная Корея продемонстрировала весьма здравый и творческий подход к санкциям, чему, по иронии судьбы, помогла ее самоизоляция от глобальных рынков[400].
Данные системные характеристики помогают составлять прогнозы относительно эффективности применения той или иной страной различных геоэкономических инструментов, однако их прогностические способности, как и для любых структурных параметров, довольно ограниченны. Страны действуют отнюдь не в вакууме. Помимо перечисленных характеристик, имеются другие переменные, значимые для определения эффективности геоэкономических инструментов. Многие из этих переменных сугубо конкретны: например, важны цели, и следует иметь в виду, что целей может быть несколько. Как справедливо отмечает Болдуин, выявление первичных, вторичных и третичных целей и задач для геоэкономических инструментов полезно, ибо «не все цели и задачи одинаково важны… но никакая не является внутренне пренебрежимой»[401]. Конечно, встает и вопрос о средствах, ведь некоторые геополитические цели легче других достижимы посредством применения геоэкономических инструментов[402].
Но оценим ситуацию шире. Если, например, целью страны является смена режима, а не что-то более узкое, насколько эффективны геоэкономические инструменты в целом в данном отношении? И насколько хороши конкретные геоэкономические инструменты в сравнении с другими?
Это лишь немногие из вопросов и возможных переменных, которые в значительной степени способны повлиять на успехи страны в том или ином случае геоэкономического проецирования силы. Оценка того, насколько подходит или не подходит данной стране конкретный экономический инструмент в данной ситуации, неизбежно зависит от текущих обстоятельств и всегда неразрывно связана с фактами. Но важно понимать, во-первых, элементарную логику и принципы действия этих специфических геоэкономических инструментов, а также способы их взаимодействий и причины конфликтов; во-вторых, нужно учитывать структурные характеристики, которые важны для определения общей способности государств к проецированию геоэкономической силы. А теперь, пожалуй, самое важное: при оценке относительной полезности этих инструментов принципиально важно использовать не только подсчет издержек и доходов или просто суммировать потенциальные расходы («будет ли это стоить стране Х больше, чем стране Y?»). Скорее, сравнительную эффективность геоэкономических подходов надлежит измерять по той же шкале, которая применяется для оценки прочих форм государственного управления, то есть в сопоставлении со следующими наилучшими альтернативами. На сем наша базовая таксономия завершена, и оставшиеся главы будут посвящены конкретно Китаю и США.