«Если пресвитерианская церковь будет сильно упорствовать в том, что без нее не может быть мира, то мой господин наверняка сделает все, что в его силах, чтобы, объединившись с вами, искоренить ее тираническое правление этим королевством. При этом совесть моего господина не будет потревожена (и ваша останется свободна), когда эта простая работа будет завершена. Не упустите такую прекрасную возможность».
На следующий день Карл написал королеве, уверяя ее, что монархия ничего не потеряет из-за уступок, которые он сделал, и что он не станет вступать ни в какое соглашение с шотландцами, если оно будет означать отказ от англиканской церкви. «Природа пресвитерианского правления заключается в том, чтобы украсть или силой снять корону с головы короля», – говорил он ей, и, следовательно, она не могла ожидать, что он уступит им в чем-то жизненно важном для них.
Пока король в таких выражениях успокаивал королеву, Вейн отнесся к посланию о его дружеском расположении к индепендентам с подозрением. От своих информаторов в Париже он знал, что Франция продвигает великий альянс между королем и ковенантерами, поэтому он не дал никакого ответа на королевские предложения. 5 марта палата общин после долгих дебатов проголосовала за «Ордонанс о регулировании отлучения от церкви и моральных полномочий старейшин и служителей церкви». Он не полностью удовлетворял многих английских пресвитерианцев и совсем не удовлетворял шотландских, поскольку оставлял окончательное решение о моральном осуждении не за старейшинами и служителями церкви, а за парламентом, что ставило государство подчеркнуто выше церкви. Лорд-мэр инициировал петицию против такого изменения обычной пресвитерианской практики, но палата общин не стала ее рассматривать. Шотландские уполномоченные, отметившие негодование Сити по этому поводу, решили, что могут рассчитывать на его дружбу, если дело дойдет до разрыва с парламентом.
В то время как все, казалось бы, шло к объединению шотландцев с английскими пресвитерианцами против индепендентов, Карл в Оксфорде продолжал следовать своей безумной политике. 4 марта он послал графу Гламоргану, которого публично осудил три недели назад, патент о тайном присвоении ему титула герцога Сомерсетского, однозначно намекая, что ему следует продолжить работу по заключению договора с ирландцами. 12 марта он написал королеве, выражая надежду, что с помощью католиков сможет разгромить и пресвитерианцев, и индепендентов, и призвал ее поторопить Ватикан с предоставлением ему запоздалой помощи и под большим секретом предложить папе отмену законов против папистов в Англии, если он «искренне и зримо» поможет восстановить его на троне.
Один из немногих оставшихся у него командиров, лорд Эстли, собрал в Уэльсе около 2000 пехотинцев и, находясь в Вустере, был готов выступить в Оксфорд. С этой маленькой армией король мог ухитриться отсрочить капитуляцию, пока не будут готовы французские войска, пока не материализуются субсидии Ватикана, пока Монтроз снова не завоюет Шотландию или пока ирландцы каким-нибудь образом не высадятся в Англии.
Эстли был опытным солдатом и имел способного заместителя – Чарльза Лукаса, но ему требовалось добраться из Вустера до Оксфорда, не привлекая внимания парламентских гарнизонов Глостера, Ившема и Уорика. У губернатора Глостера полковника Моргана было недостаточно сил, чтобы охранять все переправы через Эйвон, и Эстли со своими людьми благополучно переправился через реку. Но Морган спешно послал к Бреретону, чтобы тот помог ему кавалерией. Пока не подошел Бреретон, Морган задерживал движение Эстли, обстреливая его с флангов, поэтому 20 марта с наступлением темноты Эстли все еще находился в нескольких милях от Стоу-он-зе-Уолда. В 9 вечера Бреретон со своей кавалерией присоединился к Моргану. За ночь Эстли занял сильную позицию на крутом склоне холма под Стоу-он-зе-Уолдом, и здесь за полчаса до рассвета 21 марта 1646 г. его атаковали Морган и Бреретон. Валлийские новобранцы, новички в военных действиях, дрались недолго. Все 1600 пехотинцев сдались со всем оружием и боеприпасами. Кавалерия ускакала в сторону Оксфорда. Сам Эстли, лишившийся лошади и окруженный, отдал свой меч одному из людей полковника Берча. «Вы сделали свою работу, парни, – сказал ему старый кавалер, – можете отдыхать, если не перессоритесь между собой».
На следующий день король написал королеве, что у него нет «достаточных сил ни для сопротивления, ни для бегства в какое-нибудь безопасное место». Но в уме он все еще держал несколько возможностей, поэтому просил королеву не прекращать призывы к Ватикану, в то время как сам снова написал парламенту, предлагая приехать лично для заключения мирного договора, если парламентарии будут уважать его честь и не посягнут на личную безопасность. Помимо этого он по-прежнему мог поехать к шотландцам. Монтрей, который вернулся в Оксфорд, старался оказать давление на Карла в пользу последнего плана, но пребывавший в унынии король слушал его, не питая ни надежды, ни доверия. Он знал своих соплеменников лучше, чем Монтрей, и его не могли обмануть убедительные слова шотландских представителей в Лондоне, которые заставили Монтрея поверить, что достаточно небольших уступок в вопросе религии, чтобы обеспечить их альянс с королем. Монтрей не мог понять, почему Карл с таким упорством отвергает пресвитерианство и так решительно не желает допустить, чтобы Монтроза, как он мягко выразился, «eloigne pour quelque temps»[36].
В то же время надежда короля на сепаратный мир с индепендентами угасла, поскольку Вейн отказался ему отвечать. Парламент встретил его предложение лично приехать в Лондон с холодным недоверием. Как следствие, парламентарии сообщили Карлу, что не могут его принять. Они думали, вероятно, справедливо, что он при помощи какого-то хитрого политического хода намеревается завладеть Сити. Сити кишел видными роялистами, некоторые из них, будучи взятыми в плен, сидели в тюрьме, в то время как другие, находясь на свободе, стремились заключить с парламентом официальный мир. Какая-нибудь неожиданность со стороны этих кавалеров, возможно, при поддержке пресвитерианцев Сити, и они могли взять верх над палатой общин. Парламент приказал роялистам покинуть Лондон и вызвал отряды милиции, чтобы обеспечить безопасность королевской особы, если король появится поблизости. Это положило конец надеждам Карла въехать в город в качестве свободного человека. По мере того, как число альтернатив уменьшалось, он устало склонялся к предложению Монтрея в пользу ковенантеров. Король был согласен выслушать их религиозные аргументы и даже принять все, что не противоречило бы его убеждениям, был согласен рассмотреть план отправки Монтроза послом во Францию, если ковенантеры были против примирения с ним. Он был согласен приказать своему гарнизону в Ньюарке сдаться, если бы Монтрей, со своей стороны, убедил армию Лесли принять его и дать полную гарантию его «безопасности и чести». 2 апреля Монтрей уехал из Оксфорда в шотландский лагерь под Ньюарком, пообещав королю, что, как только подготовит все для его приема, сообщит, что он может последовать за ним.
Не успел Монтрей уехать, как к королю вернулся его неустойчивый оптимизм. В конце концов, возможно, получится сплести вместе различные партии, в интересах которых поддержать его, соединить ковенантеров, Монтроза и ирландских конфедератов в единый альянс. Карл решил ехать в Ньюарк, не дожидаясь сообщения от Монтрея, и только нежелание Руперта сопровождать его в таком сомнительном предприятии заставило короля изменить свое решение. Он одно за другим отправил сообщения своим оставшимся защитникам. Заверил Гламоргана, что одобрит все его обещания, данные нунцию, в обмен на войска. Сообщил Ормонду, что собирается присоединиться к шотландской армии, которая, как он верит, будет сотрудничать с Монтрозом, чтобы помочь ему против его врагов. Написал Монтрозу, убеждая его выступить в направлении штаб-квартиры ковенантеров в Англии и «взяться с ними за руки».
Впрочем, если все сводить к политической целесообразности, это невероятное предположение было не совсем необоснованным. Ковенантеры были глубоко оскорблены своими английскими союзниками. Их вовлекли в войну, когда дела парламента висели на волоске, но, как только опасность отступила, их солдат обманули с оплатой, замучили жалобами, заставили становиться на постой в неподходящих бедных квартирах, в то время как Вестминстер не обращал внимания на их политические требования.
В течение последних двух месяцев палаты лордов и общин работали над мирными предложениями, которые в конечном счете могли бы быть представлены королю. Но пока разрабатывались условия мира, с шотландцами никто не консультировался, а затем им сказали, что изменить их невозможно. Самым важным условием парламента, как всегда, был контроль над милицией, но теперь они хотели, чтобы этот контроль был только у них. Никакого участия в нем шотландцев не предполагалось. И конечно, поскольку Англия и Шотландия были отдельными странами, об участии шотландцев в контроле над английской армией не могло быть и речи. Однако больше всего шотландцев тревожило, что в этом враждебном, агрессивном английском парламенте, уже имевшем в своем распоряжении армию, в значительной степени верховодили индепенденты, решительно настроенные, чтобы захватить контроль над вооруженными силами в свои руки. По этому и другим пунктам шотландцы конфликтовали с палатой общин. Недовольство парламентариев переросло в гнев, когда 11 апреля шотландские уполномоченные опубликовали заявление о своем несогласии с предложенным урегулированием, которое лишь немногим отличалось от обвинения. Палаты лордов и общин были едины в своем осуждении этого документа и отдали приказ предать его сожжению палачом. Одновременно с этим они опубликовали ответ, в котором обвинили шотландцев в вопиющей недисциплинированности, отсутствии должного управления своими войсками и нежелании сотрудничать с англичанами в ведении войны. Если не считать официального раскола, враждебность не могла бы зайти дальше.