Те, кто готовил условия договора в Лондоне, считали, что король проиграл войну и понимает, что он ее проиграл. Но Карл, предвидя характер условий, которые будут ему предложены, обдумывал способы возобновить конфликт. В июле он писал королеве и Эшбернему, убеждая их каким-нибудь способом организовать его бегство во Францию. Губернатора Вустера полковника Вашингтона он просил продержаться еще месяц, а в письме в Ирландию Гламоргану снова заявлял, что готов отдаться в руки его людей и папского нунция – явный намек, что он готов подписать любой договор, который они предложат.
Полковник Вашингтон сдал Вустер в тот самый день, когда король писал ему письмо, но в Ирландии несчастный король все еще мог черпать кое-какие основания для надежды. Верный Ормонд, получавший поддержку и советы от лорда Дигби, продолжал работать над договором с Ирландской Конфедерацией, а Гламорган в ходе своих ^прекращающихся контактов с нунцием планировал ехать в Италию и Францию и обещал к середине лета получить 20 военных кораблей, 10 000 мушкетов и 40 000 фунтов. Эти прожекты были смехотворны, поскольку с тех пор, как в январе Карла вынудили официально отречься от Гламоргана, нунций одновременно с тем, что использовал его, чтобы препятствовать планам Ормонда, употреблял все свое влияние, чтобы этот непостоянный король не получил ни одного ирландского солдата. Даже оптимист Джордж Дигби сомневался в исполнительских способностях Гламоргана и встретил его обещания иронической молитвой: «Господь, укрепи нашу веру».
Сразу же по приезде в Дублин Дигби назначил себя главным организатором политики короля в Ирландии. Он попеременно расточал свое несравненное обаяние на Совет Ормонда, на лидеров конфедератов в Килкенни и – правда, менее успешно – на недоверчивого нунция. К большому раздражению Гламоргана, ему удалось получить от конфедератов деньги, корабли и отряд в 300 человек, с которыми он отплыл на Джерси, чтобы забрать оттуда принца Уэльского. Прибыв на Джерси, Дигби обнаружил, что советники принца не желают отпускать его в Ирландию. После скандала с Эдвардом Хайдом, предположившим, что Дигби хочет похитить принца, он отплыл во Францию, чтобы проконсультироваться с королевой, оставив свой ирландский отряд на острове без гроша на содержание.
Во время своего краткого пребывания в Париже Дигби озарил двор королевы ослепительными лучами надежды. Он заверил ее, что договор с Ирландской Конфедерацией заключен и что вскоре они отправят 12 000 человек к Монтрозу в Шотландию, в то время как Аргайл без промедления присоединит своих Кемпбеллов к этой новой ирландско-горской армии. Окрыленный верой в эти химеры, он смог с большой убедительностью сказать кардиналу Мазарини, что французская корона ничего не потеряет, поддерживая короля Карла, который правильным путем идет к восстановлению своей власти, опираясь на совместную помощь ирландских католиков и шотландских ковенантеров. Но Мазарини не обманывался. Из мрачных сообщений французского посланника он знал, как плохо приняли короля шотландцы, но его все сильнее беспокоило, как бы окончательный разгром короля и становление агрессивной английской республики не причинили вреда Франции. В то же время он видел удачную возможность получить стратегический плацдарм на ирландском побережье. В результате Мазарини согласился помочь королю, если лорд-лейтенант Ормонд заключит реальный альянс с конфедератами. Дигби завершил свои дела, встретившись с папским нунцием в Париже и попросив его употребить свое влияние для отзыва Ринуччини, поскольку его вмешательство только вредит королю, а значит, и делу ирландских католиков.
На обратном пути в Ирландию Дигби снова высадился на Джерси, исполняя просьбу королевы отправить сына к ней. Это вызвало такие резкие возражения в Совете принца, что тот прервал совещание. Теперь, когда ему исполнилось шестнадцать, он взял дело в свои руки и, действуя в соответствии с письмом от отца, тайно полученным им 11 месяцев назад, решил воссоединиться с королевой. 25 июня принц отплыл во Францию, в то время как не согласные с этим советники остались на Джерси, где Эдвард Хайд уже начал работу над своей «Историей восстания».
В начале июля лорд Дигби вернулся в Дублин, где сообщил Ормонду, что раз король в плену, то отныне следует считать королеву осуществляющей его власть по всем вопросам политики. Для обеспокоенного лорда-лейтенанта важнее было узнать, что Франция пообещала помощь, если он сможет заключить договор с конфедератами. Это обещание, которое полностью подтвердил французский посланник в Килкенни, склонило значительное число лидеров конфедератов в пользу договора Ормонда.
К несчастью, в то же самое время Гламорган получил от короля обещание безоговорочно отдаться в руки нунция и воспринял это как прямое подстрекательство к отказу от договора Ормонда и замену его тем самым договором Гламоргана, который до этого был отвергнут. Таким образом, Карл сам становился инструментом разрушения альянса с Ирландской Конфедерацией, который родился на свет в результате почти трехлетней кропотливой работы Ормонда. 30 июля Ормонд официально завил в Дублине, что лорд Маскерри и его соратники, вопреки мнению нунция, ратифицировали этот договор. Казалось, ирландская армия наконец-то готова плыть в Англию, и, поскольку роялист сэр Джон Оуэн все еще удерживал порт Конвей, у них было подходящее место для высадки. Но Ринуччини с зимы обрабатывал ирландское духовенство с целью не допустить принятия этого договора народом и с немалым искусством играл на склоках и разногласиях в Высшем совете. И вскоре Ормонду суждено было узнать, что подписание договора Маскерри и другими лордами – еще не гарантия, что он будет одобрен конфедератами.
Все это время король в Ньюкасле тянул время, продолжая приводить Хендерсону свои беспорядочные религиозные аргументы. В один из жарких июльских дней к нему приехал герцог Гамильтон. Их примирение после долгого заключения Гамильтона вышло неловким. Оба терялись, краснели, запинались и замолкали, но, когда первоначальное смущение прошло, Карл подозвал Гамильтона, и за полчаса разговора они, казалось, восстановили прежнюю дружбу. К аргументам священников Гамильтон добавил дипломатическую убедительность: стоит королю согласиться с пресвитерианской системой церковного управления, и шотландцы помогут ему добиться от победоносного английского парламента более выгодных условий по всем остальным вопросам.
Совет Гамильтона не стал неожиданным. Мольбы супруги и французское правительство давили на короля еще сильнее. Мазарини встревожила неудача миссии Монтрея, он воображал, что уважение к Франции заставит ковенантеров следовать указанному им курсу и объединит их с королем. Их поведение он отчасти приписывал неопытности Монтрея, поэтому теперь он отправил в качестве чрезвычайного посла пожилого Жана де Бельевра с указаниями в обтекаемых выражениях намекнуть шотландцам, что они сильно задели Францию и им предстоит столкнуться с враждебностью их бывшего союзника, если они не умерят свои требования к несчастному королю. В остальном Мазарини поручил Бельевру усердно потрудиться, чтобы углубить раскол между пресвитерианцами и индепендентами. Он был уверен, что спасение короля нужно искать именно в этом, а спасти короля необходимо. Английская республика, которая с большой вероятностью оказалась бы достаточно сильной, чтобы обложить своих подданных налогом для ведения морской войны, стала бы гораздо более неудобным соседом, чем пристыженный обедневший английский король.
Мазарини хотя и переоценивал дипломатическое и силовое влияние Франции, но рассуждал как практичный государственный деятель, рассматривающий и взвешивающий реальные опасности и реальные возможности. Однако королеве Генриетте позволили добавить свой совет к тем указаниям, которые были даны Бельевру. Вслед за Дигби бедная женщина заявила, что если бы Карл принял пресвитерианство, то с легкостью объединил бы ковенантеров, ирландцев и Монтроза в общей борьбе за него. Если же это не получится, тогда нужно, чтобы индепенденты порвали с пресвитерианцами и объединились с ирландцами и горцами Монтроза. Ее идеи были так же далеки от реальности, как и идеи ее супруга. Похоже, они были не способны понять, что никакими силами невозможно заставить ирландцев и ковенантеров вступить в союз друг с другом. Единственная разница между королевой и ее супругом заключалась в том, что король, хотя и не предполагал в своих советчиках особой щепетильности в вопросах веры, но сам был весьма щепетилен. Королева, со своей стороны, считала, что таких проблем нет ни у шотландцев, ни у короля. Разве не все они были еретиками? Разве для них важно, чему они клялись? Ее расстраивало упрямство короля, отказывавшегося принять Ковенант.
Когда в середине июля к ней в Париж прибыл принц Уэльский, короля охватила новая тревога. Вдруг его жена со своими своевольными советниками попытается спасти его против его воли и именем своего сына согласится пойти на уступки, от которых отказывался он сам. Карл обратился к тем, кто окружал принца. Он отправил сопровождавшему принца лорду Калпеперу, Джеку Эшбернему и доверенному слуге королевы Джермину такой приказ, которого они, по его мнению, не могли ослушаться. «Я заклинаю вас вашей незапятнанной преданностью, всем, что вы любите, всем, что вам дорого, что никакие угрозы, никакие опасения относительно моей личной безопасности не должны заставить вас ни на йоту отступить от любых основ, имеющих отношение к власти, для которой рожден [мой сын]. Я уже осознал, что мне, вероятно, предстоит претерпеть, и с Божьей милостью встречу это с подобающей мне твердостью. Единственное утешение, которое я желаю получить от вас и на которое я справедливо могу надеяться, – это заверение, что мое дело не закончится моим несчастьем и что неуместная жалось ко мне не причинит ущерб правам моего сына». Двумя главными пунктами, в которых король никогда не пошел бы на уступки, были контроль над милицией и управление церковью. Причем из них управление церковью было более важным, «потому что церковные кафедры управляют людьми вернее, чем меч».