Решимость короля ни на йоту не уступать пресвитерианству была не просто прихотью, не капризным предпочтением одной доктрины перед другой. Он твердо и справедливо верил, что пресвитерианское управление церковью несравнимо с сакральной властью, которой Бог наделил короля. Находясь в Ньюкасле среди шотландцев, Карл впервые за всю свою жизнь был окружен такими же фанатичными людьми, как он сам, не имея возможности ни сбежать, ни отдохнуть от их общества. Впервые в жизни он с ужасающей ясностью увидел, что может случиться с королем, помазанником Божьим, оказавшимся в одиночестве среди врагов. Он еще не ждал и не предвидел, что заплатит за свои убеждения жизнью, поскольку по натуре был слишком непостоянным и оптимистичным, чтобы позволить такой мысли всерьез завладеть собой. Но в дальнейшем стал рассматривать это как одну из возможностей.
30 июля 1646 г., через неделю после того, как он, тщательно зашифровав это послание, тайком отправил его, в Ньюкасл прибыли уполномоченные от парламента во главе с графом Пемброком. Карл выслушал условия, которые задолго до этого решил отвергнуть, и спросил, имеют ли уполномоченные право обсуждать их. Они ответили, что имеют право только отвезти назад его ответ. «Это мог бы сделать и простой герольд», – сказал король, бросив неприязненный взгляд на перевертыша Пемброка и его помпезную делегацию.
Шотландцы, верные своим союзническим обязательствам, убеждали его принять условия, причем канцлер Лоудун использовал весьма откровенные выражения, которые только теперь стали привычными для Карла. Если откажетесь принять эти условия, уверял Лоудун, «вы потеряете всех своих друзей в парламенте, потеряете Сити и всю страну. Англия встанет против вас, как один человек. Они… свергнут вас и учредят другое правительство. Они заставят нас выдать вас им». Вот в чем была реальная опасность. Лоудун продолжил: «Если вы из-за своего упрямства потеряете Англию, то не сможете приехать в Шотландию и царствовать там». Переходя от угроз к убеждению, он сказал королю, что в предложенном договоре, конечно, есть вещи, которые не нравятся шотландцам, но в интересах мира люди должны забыть о своих разногласиях.
Карл хорошо понимал, что шотландцам не нравятся все условия договора. Но ошибся, полагая, что они не нравятся им настолько, чтобы они в конечном счете порвали с парламентом и встали на его сторону. Слова Лоудуна, что его могут выдать англичанам, он воспринял как пустую угрозу, призванную напугать его и вынудить в качестве платы за помощь шотландцев принять Ковенант. На предложение парламента король ответил отказом, слегка замаскированным под просьбу об отсрочке, и, когда шотландские представители в Лондоне, получив его ответ, заявили о своей готовности вывести армию и передать короля парламенту, он по-прежнему был уверен (не совсем безосновательно), что это всего лишь политика намеренного шантажа с целью заставить его уступить их желаниям. У него по-прежнему имелись собственные планы. Он отправил своим друзьям в Париже послание с просьбой поддержать его ирландский прожект и, возможно, придумать для него план бегства, велел Аргайлу и Лоудуну ехать в Вестминстер и уговорить англичан изменить их условия, послал Гамильтона в Эдинбург, чтобы он посмотрел, нельзя ли убедить Комитет сословий принять от него не полное, а частичное признание Ковенанта. Но все это были лишь уловки, чтобы потянуть время.
Избавленный на время от тех, кто больше всего досаждал ему спорами, король выглядел спокойным. Он играл в шахматы (Карлу всегда нравилась эта игра) с теми, кто ему прислуживал, и с удовольствием читал новости, присланные из Лондона постоянным шотландским представителем графом Лодердейлом, который сообщал о растущей враждебности к пресвитерианской партии. Короля это радовало. Стоит этой враждебности усилиться еще немного – и шотландцам придется встать на его сторону против индепендентов независимо от того, примет он Ковенант или нет.
На самом деле отказ, который подразумевался в ответе короля, был встречен в Вестминстере со смешанными чувствами, отразившимися в анекдоте, ходившем спустя несколько лет. Парламентарий-пресвитерианец, встретив своего коллегу-индепендента, в смятении восклицает: «Что с нами будет теперь, когда король отказался?!» На что тот отвечает: «Нет, что было бы с нами, если бы он согласился?» В течение всего лета напряженность между индепендентами и пресвитерианцами росла. Теперь самый непримиримый раскол в Англии был не между королем и парламентом, не между кавалерами и «круглоголовыми», а между сектантами и их оппонентами.
Сектанты, как уже отмечал доктор Бейли, были обеспокоены дальнейшим претворением в жизнь и сохранением своего идеала, который, по мнению Бейли и шотландцев в целом, представлял собой «ужасающую свободу». В погоне за этим идеалом они хотели «утвердиться в каком-то новом народном правительстве». Они хотели этого так же сильно – если не сильнее, – как заключить справедливый мир с королем.
Всю ту весну и лето Лондон будоражили их действия, а парламент разрывался между их сторонниками во главе с Вейном и Кромвелем и более консервативной партией, возглавляемой Дензилом Холлесом. Холлесу было столько же лет, сколько Кромвелю, и за плечами у него лежала долгая карьера парламентария. Его отец граф Клэр получил свой титул от короля Джеймса I за 15 000 фунтов. Дензил, его младший сын, в какой-то мере унаследовал его деловую хватку и хищную энергию, благодаря которой семья сделала себе состояние в прошлом веке. Он был отважным, неуживчивым, упрямым и импульсивным, обладал большим политическим мужеством, но не проницательностью. Дензил воспитывался при дворе и был человеком светским. В юности он вместе с королем Карлом надевал маску и танцевал на маскарадах. Его любимая сестра вышла замуж за Страффорда, и ради нее он мучительно и безуспешно пытался спасти Страффорду жизнь. Однако, за исключением этого случая, Дензил являлся последовательным оппонентом короля все последние двадцать лет. Именно он в марте 1629 г. с криком: «Богом клянусь, вы будете сидеть, пока мы не пожелаем встать!» – бесстрашно набросился на спикера парламента, когда тот по команде короля попытался закрыть заседание палаты общин. Когда началась война, он одним из первых набрал полк и был видным участником самых ранних комитетов, где обсуждалось ведение войны, но время от времени рассматривал возможность достижения мира путем переговоров. Появление и развитие движения индепендентов вызывали у Холлеса возмущение. Он был исключен из Комитета Обоих королевств и в последние два месяца считался главным противником Вейна и Кромвеля и лидером того, что обычно называли «пресвитерианской» партией.
Несмотря на то что это название стало общепринятым и прочно закрепилось за Холлесом и его сторонниками, его нельзя считать абсолютно точным. Пресвитерианцы в парламенте совсем не обязательно исповедовали пресвитерианскую веру и, определенно, не были ее фанатичными адептами. Они поддержали введение «Справочника богослужений», за который проголосовала преимущественно пресвитерианская Вестминстерская ассамблея богословов, и хотели видеть церковь организованной на основании приходской модели. Но делали это скорее в интересах гражданского порядка и управления, чем по чисто религиозным мотивам. По мнению Бейли, серьезной слабостью английских пресвитерианцев была недостаточная духовная убежденность, что постоянно ставило их в невыгодное положение по сравнению с сектантами. И теперь страх перед индепендентами объединил их интересы с интересами шотландцев. Однако их основное желание заключалось в том, чтобы завладеть королем, отправить шотландскую армию домой, распустить Армию нового образца и восстановить мир и власть парламента.
Иногда Холлес не соглашался с Пимом относительно методов ведения войны, но летом 1646-го он и его сторонники в своих надеждах и идеалах были очень близки к надеждам и идеалам, благодаря которым эта война началась. Они выступали против сектантов с их безумными идеями свободы, против продолжения беспорядков, угрожавших введением народного управления. Они верили в справедливость привилегий парламента и дворянства, которое их создало, и с ненавистью и презрением, но не без страха смотрели на всех этих проповедников, солдат и своих коллег по парламенту, которые стремились к воплощению новой доктрины и введению новых опасных прав. Как с горечью писал сам Холлес спустя три года, он и его честные друзья не хотели «ничего, кроме урегулирования ситуации в королевстве к счастью и безопасности народа и к чести короля, и когда это будет достигнуто, сложить Меч и снова подчиниться его мирному скипетру с большим желанием, чем то, которое заставляло их противиться его силе и власти». Но их враги-индепенденты, эти аспиды в чреве парламента, задумали «погубить короля и как можно больше знати и дворянства и изменить правление, чтобы не было ни порядка в церкви, ни власти над ними в государстве».
Лишь в одном пресвитерианцы и индепенденты были едины. Они хотели увидеть, как последний шотландский солдат покидает их страну. Холлес и его друзья хотели этого, потому что присутствие шотландцев на земле Англии сделало пресвитерианцев непопулярными в народе, а индепенденты – потому что справедливо считали шотландцев единственной армией, которая, если дойдет до пробы сил, могла бы противостоять их Армии нового образца. В этом, и только в этом вопросе палата общин была единой. В остальном те 260 человек, которые теперь приходили в палату, были разделены на группы (как и всегда) по своим профессиональным и региональным интересам, и эти группы могли примыкать к одной из двух соперничающих партий. Причем поддержка, на которую могли рассчитывать Вейн или Холлес, колебалась самым неопределенным образом в зависимости от того, какой вопрос ставился на рассмотрение. Так, юристы поддерживали индепендентов, когда меры, предлагаемые пресвитерианцами, угрожали подчинить государство церкви, но в других случаях выступали против них. Люди из Сити были не столько твердыми сторонниками пресвитерианства, сколько твердыми противниками епископальной церкви. Большие займы, которые брал Лондон, частично шли на обеспечение сохранности епископских благ и земель, и потому им было очень важно, чтобы парламент взял в свои руки собственность, отобранную у церкви.