Несмотря на свою энергичность и мужество, Лилберн не был силен физически. Его тревожила судьба жены и детей, оставшихся без поддержки, и возмущало предпочтительное обхождение с более богатыми и знатными заключенными. Тем не менее в его страданиях было ощущение триумфа. Благодаря злобной палате лордов он теперь героически сидел в Тауэре, откуда мог призывать простых жителей Лондона сбросить ярмо угнетателей – лордов, богачей и обладателей привилегий. Теперь, переживая второй цикл преследований, Лилберн стал признанным защитником простых людей – Вольнорожденным Джоном.
За пределами Тауэра рассудительный Уильям Уолвин вторил и развивал идеи, живым воплощением которых стал Лилберн. В своем анонимном памфлете Pearl in a Dunghill («Жемчужина в навозной куче») Уолвин оправдывал вызывающее поведение Лилберна и предупреждал парламент, что теперь, когда война закончилась, у них есть обязанности перед людьми, которые ее выиграли, и народом, который так долго терпел и поддерживал эту борьбу. Эти люди не были ни рабами, ни детьми. За четыре года конфликта они многое повидали, много выстрадали и много обдумали. Они были «знающими и разумными людьми; бедствия сделали их мудрыми, и теперь угнетение сводило этих мудрых людей с ума».
Ни Лилберн, ни Уолвин не были ослеплены завесой унаследованной традиции, не позволявшей многим парламентариям ясно видеть, что происходит. Холлес не был глупцом, но не мог себе представить общества, не имеющего опоры в виде хорошо знакомого ему иерархического каркаса, и не верил, что власти знатных, богатых и образованных людей может быть брошен реальный вызов. Позднее он объяснял все как результат зловещего плана индепендентов, заговора нескольких умных, но беспринципных людей – Кромвеля, Сент-Джона, Вейна. Он не сознавал, что лидеры индепендентов были, как и он сам, жертвами сил, которые едва ли могли понимать. Люди, привыкшие пользоваться властью в стабильном обществе, часто благодаря той самой власти, которой они так долго обладали, не способны осознать опасность, мощь и даже существование сил, с которыми не сталкивались прежде.
Изменения, произошедшие в Англии за прошедшие четыре года, были просты и очевидны, но те, кто был у власти, просмотрели или неправильно поняли их. Война затронула каждое графство, каждый город в стране. По стандартам современного европейского конфликта страдания, которые она причинила, были небольшими, но значительная часть населения пережила различные превратности судьбы, а на долю некоторых выпали настоящие беды. Только в Эссексе, куда практически не заходили никакие войска, цена на хлеб всю войну оставалась неизменной. Но везде, где квартировали армии, с их потребностями в продовольствии и фураже, возникала нехватка продуктов. Требования, которые выдвигали военные в отношении оплаты деньгами и товарами, тяжким бременем ложились на всех местных жителей, за исключением случаев, когда часть денег, собранных комитетами графств, оставались в руках тех, кто ими распоряжался, и они могли компенсировать себе потери. Подрядчики, поставлявшие для армий седла, сапоги, ремни, рубашки, мундиры и бриджи, получали прибыль, как и изготовители ружей и мечей, кузнецы, владельцы пороховых заводов, мастерских, где отливали пушки, и все те, кто поставлял товары для нужд армии и был достаточно тверд выторговать хорошую цену. Простой поденщик, которому было нечего терять, мог получить дополнительный заработок, поднося и перемещая грузы для проходящих мимо войск, а после их ухода устраняя нанесенные ими повреждения – выкапывая затоптанную канаву, восстанавливая сломанную изгородь, изредка хороня убитых и по головам оценивая их число. Таким образом, бедняки не были теми, кто пострадал больше всех.
Больше всех страдали йомены, мелкие торговцы, ткачи из Западного Райдинга, у которых нарушился весь механизм продаж и дистрибуции, погонщики скота из Северного Уэльса и Херефордширских болот, фермеры-овцеводы из Уилтшир-Доунс и трудолюбивые крестьяне по всей стране, у которых отбирали лошадей и уводили скот. Но, несмотря на все лишения и недовольство сельских жителей, масштабного обнищания не произошло. Часто предсказывали голод, но за время войны он так и не случился. По иронии судьбы, именно первый урожай мирного времени (1646 г.) совершенно не удался, и последствия этого затронули следующий год.
На протяжении всей войны и король, и парламент пытались покрыть издержки, облагая штрафами сторонников противоборствующей партии, имущество которых оказывалось во власти их армий. В последние месяцы войны началось систематическое ощипывание роялистов. Те, кто с оружием в руках воевал на стороне короля, выкупали свои подвергшиеся секвестру поместья за суммы, варьировавшиеся от одной двадцатой до половины их стоимости. На какое-то время этот процесс вызвал обеднение многих дворян и стал причиной самовольной вырубки лесов и отчуждения собственности с целью быстрого получения денег. Но хотя, разорив немногих, он дал работу юристам и обогатил ростовщиков, в целом не вызвал больших изменений в структуре землевладения и даже в количестве пустующих земель. Вместе с тем он привнес атмосферу беспокойства, нестабильности и повсеместное ощущение обиды и несправедливости. Кроме того, деление страны на чистых и нечистых и наказание одной половины дворянства другой неизбежно пошатнуло уважение простых людей к дворянству в целом.
В войне с обеих сторон сражались молодые мужчины, выходцы из обычных городских и деревенских семей, чьей конечной целью было вернуться жить туда, откуда они пришли. Ни в одной из армий, даже в шотландской, большинство не составляли профессиональные военные, взгляды и интересы которых делали их отдельной от гражданского населения группой. Если не считать авантюристов, вступивших на путь бродяжничества и криминала, войска короля быстро разошлись по домам и вернулись к своей прежней мирной жизни, хотя некоторые, в момент поражения оказавшиеся слишком далеко от дома, записывались в армию парламента. Солдаты возвращались к себе, обогащенные опытом, не всегда соответствовавшим общественному устройству, в котором они выросли и в котором им снова предстояло занять свое место.
Согласно общественной традиции, положение в иерархии можно было определить по деталям одежды и поведению, которые сами по себе были тривиальны, но имели огромное символическое значение. Для знатного человека появление перед людьми более низкого ранга с непокрытой головой считалось унизительным и воспринималось именно так. Жесткие правила, всем известные и всеми уважаемые, определяли формы общения людей друг с другом: кто и кому должен уступать место в толпе, кому полагалось стоять, а кто мог сидеть. Естественно, в условиях войны эти традиции нарушались. В страхе, опасности и горе, в моменты крайнего напряжения и героизма мужчины и женщины действовали как того требовала необходимость и видели друг друга без прикрас. Очевидно, что после такого шока социальные традиции не могли восстановиться в одночасье. При взятии крепости, в смятении поражения, во время захвата и разграбления огромных домов люди «более низкого сорта», как их обычно называют, видели «избранных» незащищенными, находящимися в недостойном жалком положении. Солдатам королевской армии внушали презрительное отношение к противникам как к негодяям, а безостановочная лживая пропаганда убеждала их, что все вражеские офицеры – вульгарные выскочки. Точно так же солдат армии парламента учили, что все люди короля одинаково «зловредные» и величайший из них в свое время будет низложен Богом. Солдаты противоборствующих сторон жили в мире, вывернутом наизнанку, где военный ранг больше не соответствовал родовитости и сын обычного поденщика мог, просто исполняя свой долг, настучать по голове паре джентльменов. Кроме того, постоянные грабежи, санкционированные фуражировки, захват средств и собственности, принадлежащих партии противника, привели к тому, что все от ленты на шляпе до доходов от поместья, по крайней мере временно, стало добычей сильнейшего.
Конечно, чтобы разрушить общественный уклад, который складывался веками, потребовалось бы более четырех лет таких потрясений, и на практике, если не считать моментов жарких схваток, обе стороны в целом с уважением относились к традициям социальной иерархии. Однако опыт и пропаганда военного времени неизбежно порождали атмосферу растущего недовольства и вызова, в которой естественные жалобы иного рода – на экономические потери или приостановку торговли – соединялись с гневным оспариванием социального устройства.
Такие настроения распространялись по стране отчасти солдатами из расформированных армий, отчасти гражданскими, которые сами получили аналогичный опыт. Лилберновское требование справедливости для маленького человека появилось в тот момент, когда оно было обречено вызвать сочувственный отклик. В Армии нового образца этот отклик оказался самым сильным. Солдат – в основном это были молодые люди – вдохновляли разговоры о свободе совести. Им говорили, что, низвергая принцев и прелатов, они делают богоугодное дело, и, хотя большую часть их офицеров набирали из дворян, дворянами были не все. Так, полковник Харрисон был сыном стаффордширского мясника, а полковник Берри и полковник Прайд, имевшие неясное происхождение, до войны работали один в литейной мастерской, другой – в пивоварне.
Когда война подошла к концу, солдаты Армии нового образца с беспокойством ждали мира и денег за службу. Не получив их, они могли обвинить в своих злоключениях комитеты графств. Так, в Нантвиче они отправили членов комитета в общую тюрьму и отказывались выпускать, пока не получат денег. Это был новый способ обращения с дворянством. Те, кто находился ближе к Лондону, читали памфлеты Уолвина и Лилберна или слушали, как их читали другие, и чувствовали все большую неприязнь к большим людям из парламента, которые не спешили ни платить им, ни устанавливать справедливый мир в соответствии с потребностями честных богобоязненных англичан. Поскольку им было больше нечем занять свой ум во время вынужденного безделья, они обдумывали и обсуждали многочисленные вопросы религии и политики. Они слушали красноречивых сектантских капелланов – Питера, Делла и Солтмарша, проповедовавших более свободную, светлую и толерантную веру, чем у прелатистов и пресвитерианцев, – и побуждали их думать своим умом. Делл тем летом призывал армию, осаждавшую Оксфорд, помнить, что «сила в вас, в народе, храните ее, не расставайтесь с ней».