Аргайл пребывал в глубокой печали. Он боялся насилия в отношении короля со стороны интепендентов и, хотя утешал себя мыслью, что они еще не стали непререкаемой властью, наверняка понимал, каким неустойчивым был контроль Дензила Холлеса над парламентом. Однако не видел способа увезти короля в Шотландию, не ставя под угрозу священное дело Ковенанта. В разговоре с французским послом он, как бы высказывая мысли вслух, размышлял, будет ли безопасно увезти короля в качестве особо охраняемого пленника, то есть поместить его за решетку, но обращаться с ним, как приличествует обращаться с королем.
16 декабря в Эдинбурге Комитет сословий обсудил, могут ли они принять короля в Шотландии, и большинством голосов решил, что не могут этого сделать. Гамильтон и Ланарк возражали, но хотя оба были искренне опечалены, никто из них не мог предложить альтернативного решения. Сам король в Ньюкасле, услышав, что Шотландия ему отказала, невозмутимо продолжил играть в шахматы.
20 декабря он обратился к парламенту с просьбой разрешить ему свободно приехать в Лондон для заключения персонального договора. Он обещал, что «не станет выдвигать других требований, поскольку считает, что это будет справедливым и во многом способствующим спокойствию народа». Король, который не желает слушать своих подданных, писал он, считался бы тираном, но тогда разве могут подданные отказаться выслушать своего короля?
Они могли. В Вестминстере обсуждали, где организовать место его заключения – его резиденции, как они это называли. И выбрали Холмби-Хаус – загородный дом в Нортам-птоншире, расположенный в отдалении от больших городов, поскольку его можно было хорошо охранять. 23 декабря они подписали финансовый договор, необходимый, чтобы отправить шотландцев домой.
В Рождественский сочельник король попытался бежать, но был сразу схвачен. Охрану его жилища удвоили, а ему сообщили, чтобы с этого момента он считал себя пленником. Несмотря ни на что, французский посол попытался затеять еще один побег. Хантли со своими вооруженными соплеменниками находился в Элгине, и если бы Карл смог добраться по морю до побережья, принадлежащего клану Гордонов, можно было бы поднять в Шотландии новое роялистское восстание. Бельевр уговаривал Дэвида Лесли, чтобы тот посодействовал побегу короля, обещая, что за это его сделают рыцарем ордена Подвязки и пожалуют ему титул графа Оркни. Бельевр считал такую награду вполне достаточной для выходца из бедного шотландского семейства, но он забыл об упрямой шотландской совести Лесли. Его предложение было отвергнуто.
Сделать что-то еще не представлялось возможным. Побег был исключен. Шотландские войска из дальних гарнизонов уже начали последовательно эвакуироваться из Англии. Аргайл покинул сцену своего поражения.
Карл выглядел спокойным. Под почтительным присмотром генерала Лесли он играл в гольф. Затем упрекнул шотландцев в коммерческой глупости: по его словам, они продали его слишком дешево. Через французского посла ему удалось тайком отправить Ормонду зашифрованное письмо. Карл велел ему «перезаключить мир с ирландцами», потому что над ирландскими болотами, подобно болотному огоньку, мелькнула новая слабая надежда. В конце концов Ормонд так и не подчинился английскому парламенту, а гарнизон Дублина отказался служить под началом другого командира. Непосредственная опасность, угрожавшая городу со стороны конфедератов, отступила, поскольку О’Нил и Престон, вопреки указаниям нунция, ссорились, сомневались и тянули время. Дальнейшее развитие ситуации должно было определить время, но неугомонный Джордж Дигби сразу ухватился за эту возможность, чтобы обратиться к нунцию и О’Нилу в интересах короля.
31 декабря 1646 г. король подготовил послание, которое через Бельевра отправил двум королевам: своей супруге и французской королеве-регентше. Оно напоминало последний сигнал бедствия, посланный с тонущего корабля перед тем, как его поглотит непроницаемая тьма. Он писал, что теперь его содержат как пленника, и такие же условия ждут его, когда он попадет в руки своих английских врагов. Он заклинал этих двух гранд-дам (каждая из которых являлась своего рода хранительницей трона) помнить, что его дело было «делом каждого короля в христианском мире». Если он погибнет, сама идея верховной власти окажется под угрозой. Он сделал все, что мог, чтобы спасти себя, и теперь может быть спасен только другими монархами. Он возлагает свои надежды на договоры, подготовка которых сейчас ведется европейскими державами в Мюнстере, чтобы положить конец религиозным войнам, так долго раздиравшим христианский мир. Когда в Германии будет заключен мир, когда закончится долгая борьба испанцев с голландцами, когда Франция, Швеция и их союзники будут удовлетворены, он призывает их вспомнить о нем и о несчастных верных ему подданных (которых по-прежнему много) и прийти, чтобы помочь ему против нечестивых мятежников самого разного толка, имеющих теперь власть над ним.
2 января 1647 г. в Ньюкасл прибыли уполномоченные от парламента во главе с графами Нортумберлендом и Пемброком. После краткой дружеской беседы о его детях, находящихся в Лондоне, король, понимая, что у него нет выбора, согласился отправиться в Холмби. Назначение слуг, которые должны будут прислуживать ему, проходило под надзором парламента, и в конце концов Карл согласился принять услуги Джеймса Харрингтона, семья которого имела давние связи с двором, хотя сам Джеймс был философом, исповедовавшим новаторские и даже республиканские взгляды. Вторым был напыщенный родственник графа Пемброка Томас Херберт, отличившийся в молодости тем, что побывал в Персии. Оба джентльмена были беззаветно преданы парламенту. Королю не разрешили взять ни одного из его собственных капелланов, но, к большому сожалению парламентских уполномоченных, он отказался слушать проповеди двух прибывших вместе с ними модных богословов – Стивена Маршалла и Джозефа Кэрила. И лишь с большой неохотой разрешил им прочитать благодарственную молитву за обедом.
21 января 1647 г. Карл умудрился послать письмо бежавшему в Норвегию Монтрозу, в котором умолял его ехать к королеве. Теперь, когда его союз с ковенантерами потерпел крушение, а попытка бегства в Хайленд к Хантли провалилась, он снова надеялся, что его верный слуга совершит чудо, если присоединится к маленькому двору в окрестностях Парижа, где Генриетта Мария плела редкую и непрочную сеть интриг между Дублином, Дюнкерком и Римом.
Во вторник 28 января 1647 г. шотландские уполномоченные покинули короля. Тот был спокоен, но с тихим упреком произнес: «Я приехал к вам в Саутвелл за защитой. И вы мне ее обещали». Они не смогли ничего ответить. Большинство с бессильной тоской сознавали, что неловкая ситуация вокруг денег для армии уже дала повод для криков: «Предатели шотландцы продали своего короля!» – и утихнут они не скоро. Они были невиновны если не в своих в делах, то в своих намерениях, но так никогда и не смогли бы это доказать.
30 января 1647 г. они походным маршем прошли под окном короля с развевающимися знаменами и под бой барабанов, «словно выставляя напоказ свой позор», – писал Монтрей, чья хитрая, но не умная дипломатическая игра привела к тому, что произошло. Торговки рыбой из Ньюкасла провожали их ругательствами и криками: «Иуды!»
Одновременно с тем, как шотландцы уходили из города, туда строем входили англичане под командованием Филипа Скиппона. Формально обхождение с королем не изменилось. Несколько раз в день он наверняка слышал снаружи знакомое бряцание оружия и топот ног меняющегося караула с той лишь разницей, что шотландские охранники, поставленные Дэвидом Лесли, уступили место английским солдатам Филипа Скиппона.
Год 1646-й, последний год войны и первый год мира, был плохим годом, годом разочарований и заблуждений в политике, годом болезней и нехватки самого необходимого. Во всей стране случился неурожай. Не радостный мир вернулся в Англию, а полное неуверенности и недовольства перемирие. Шотландцы собрали свои вещи и ушли к себе домой, в страну, которой, как и Англии, тоже было не по себе.
31 декабря, в тот самый день, когда король написал свой призыв ко всем государям христианского мира, палата общин при свечах приняла ордонанс, запрещающий мирянам проповедовать. Поправки, внесенные индепендентами, от лица которых выступали Кромвель и Хаслериг, были отклонены 105 голосами против 57. Оставшись в безнадежном меньшинстве в полупустой палате, индепенденты позволили ордонансу пройти без помех. В стенах парламента по-прежнему превалировали пресвитерианцы и их сторонники, за которыми стоял ряд влиятельных людей Сити, незадолго до этого подавших петицию о скорейшем роспуске армии.
Кромвель положился на Бога и ждал дальнейшего развития событий. За пределами парламента сектанты продолжали распространять свои взгляды. В своем доме у Бишопсгейт жена и брат Ричарда Овертона по-прежнему печатали его памфлеты, но в январе 1647 г. их арестовали за работу без лицензии. Будучи доставленной в палату лордов, миссис Овертон повторила поведение Лилберна и своего мужа: когда ей приказали отправиться в тюрьму, она не двинулась с места, в результате ее с ребенком на руках потащили по улицам, и она, подобно своему мужу, поносила власть и отрицала правомерность своего ареста.
«Терпимость является причиной многих бед, она вызывает в государстве смуту и болезни более сильные, чем любое лекарство от них», – размышлял маркиз Аргайл, и в Шотландии жесткая пресвитерианская дисциплина действительно предотвратила распространение опрометчивых взглядов, которыми в то время были заражены органы политической власти Англии. Единственным злом, все еще затрагивающим Шотландию, оставались маркиз Хантли, затаившийся на Севере со своим ничтожным воинством, и Аластер Макдоналд со своими ирландцами, которые по-прежнему хозяйничали на полуострове Кинтайр. В остальном в оставшемся без короля Шотландском королевстве царил мир и порядок, резко контрастировавший с бурлящим Английским королевством. Однако ковенантеры лишились того идеала, за который сражались, и теперь без короля, глядя в будущее, видели перед собой пустоту.