О’Нила под Дрогедой была больше, но он был слишком осторожен, чтобы рискнуть сразиться с организованной армией. Когда 11 марта 1642 г. к нему стали приближаться правительственные войска из Дублина, он отступил в безопасный Ольстер. Ормонд вошел в Дрогеду. Для англичан это были первые хорошие новости из Ирландии за пять месяцев.
Теперь переменчивая судьба их земляков в Ирландии стала всего лишь фоном для пугающей ситуации в самой Англии. «Обновили маяки, установили навигационные знаки, почтовые кареты снуют с конвертами туда-сюда. Налицо все симптомы близкой войны», – писал один парламентарий. Карл, сидевший в Хантингдоне, предупреждал своих подданных не подчиняться ордонансу, на который он не дал своего согласия. Обе палаты парламента гневно возражали, заявляя, что любой, кто сомневается в их правах, будет считаться виновным в нарушении привилегий.
Король продолжал свое путешествие на север, не отказывая себе в удовольствиях и развлечениях, обычных для более спокойного времени. В Кембридже он посетил Тринити-колледж и колледж Святого Иоанна, где для принца Уэльского сыграли пьесу. В один из теплых солнечных дней король со свитой заехал в поместье Феррара[11] в Литтл-Гиддинг и в окрестных полях подстрелил зайца, а принц Уэльский отведал чизкейк и яблочный пай в буфетной. Уезжая, король даровал Феррару за его гостеприимство пять фунтов, которые прошлым вечером выиграл в карты у своего племянника курфюрста Палатина. Лишь прощальные слова на мгновение выдали его тревожное состояние. «Молитесь, молитесь о моем скором и благополучном возвращении», – сказал он.
В Вестминстере Эдвард Хайд и лорд Фолкленд делали все, что могли, чтобы поддержать немногих оставшихся друзей короля в палате общин. Они информировали его о происходящем в письмах, давали советы и готовили заявления, которые ему следовало делать в той войне, которую он вел с парламентом в прессе. Хайд все еще обманывал себя надеждой, что умеренные советы смогут предотвратить столкновение короля и Пима, к которому оба – каждый по-своему – стремились. «Ваше величество хорошо знает, – писал он, – что ваша главная сила – это любовь в сердцах тех людей, которые являются первейшими защитниками общественных свобод, и потому, помимо их долга и преданности вам лично, им особенно дорого ваше стремление к миру и справедливости». Он убеждал короля не давать «вашему народу ни малейшего повода сомневаться в том, что вы полагаетесь на что-то иное, кроме законов и их повиновения». Король счел разумным придерживаться такой позиции и для того, чтобы завоевать себе больше поддержки, и для того, чтобы сделать более очевидным тот факт, что Пим и его последователи своей мятежной непреклонностью создали проблемы, затронувшие всю нацию. Находясь в Стэмфорде, Карл объявил о значительном ужесточении законов против католиков – действие, направленное на то, чтобы ублажить его подданных-протестантов, которое вместе с тем не могло лишить его лояльности католиков, хорошо понимавших, что, какой бы тяжелой ни была их доля, он все равно относится к ним лучше, чем отнеслись бы его оппоненты.
Тем временем Хайд подготовил более примирительный ответ на предложения, которые так сурово отверг Карл в Ньюмаркете. Он выступил от имени короля вскоре после того, как тот прибыл в свою северную столицу Йорк. В этом документе король в сдержанных выражениях упрекал парламент в недоверии к нему. Он снова заявлял о своей «неизменной ревностной любви к чистой протестантской вере и своей решимости действовать совместно с парламентом в целях ее распространения и подавления папизма». Он в очередной раз осудил ирландское восстание и всех, кто его поощряет. Он отрицал все слухи о якобы существующем плане по привлечению иностранных держав для оказания ему помощи, напоминал о своих многочисленных уступках и заявлял о готовности вернуться в Лондон, если будет знать, что это безопасно. В заключение король говорил, что всем сердцем желает лишь одного – «мира, славы и процветания нации».
Это было последнее примирительное заявление, сделанное королем, и оно имело именно тот эффект, на который рассчитывал Эдвард Хайд. Многие испытывавшие неуверенность и тревогу люди в палатах общин и лордов, да и в целом в стране, были настолько тронуты проявлением умеренности со стороны Карла, чтобы, как минимум, решить, что агрессоры – Пим и его друзья, и активно или пассивно встать на сторону короля. Дополнительную убедительность этому документу придавала та искренность, с которой Эдвард Хайд писал его. Он действительно верил, что король еще может согласиться на компромиссное урегулирование, и вложил в этот документ все свои моральные принципы и интеллектуальные способности. Король, со своей стороны, сознавал ценность проявления умеренности, но не отказался от своей убежденности, что фракция, захватившая власть в Вестминстере, уступит только силе. Они уже заявляли, что власть короля и власть Карла Стюарта – это разные вещи и что истинная королевская власть принадлежит им. Вполне естественным ответом короля было то, что он увидел «необходимость защитить Карла Стюарта, если тот желает спасти короля». Исходя из этой необходимости Карл и действовал, а послание, со всей искренностью написанное Эдвардом Хайдом, стало для короля оружием войны, направленным на подрыв позиции противника.
Сознавая опасность, сторонники Пима стали угрожающе наблюдательны и уже начали что-то бурчать против Хайда. В последнее время они расширили способы, которыми душили влияние оставшихся роялистов в Вестминстере. Множились комитеты по расследованию в сферах обороны, информации, военно-морского флота, того, другого, третьего… И все они выносили обвинения. Во всех доминировали люди Пима, и через них проходили основные дела палаты.
А за пределами парламента роялисты учились организовывать свои действия. Из Ланкашира сообщили, что подготовлена петиция с требованием снять назначенного парламентом лорда-лейтенанта, пуританина лорда Уортона, и назначить на его место лорда Стренжа, человека, преданного королю. Палата общин встретила ее придирчивым замечанием по поводу давления, оказанного на честных жителей Ланкашира при сборе подписей. Оливер Кромвель обратил внимание парламентариев на сообщение из Монмаунтшира, что пуританское духовенство опасается восстания, которое втайне готовят местные паписты. Католики действительно были очень сильны в этих местах, контролируемых самым богатым пэром-католиком в округе маркизом Вустером. В Кенте судья-роялист Томас Малет убедил большое жюри Мейдстона одобрить петицию о возвращении королю всей власти над армией и перенести парламент из Лондона в какое-нибудь место, где ему не будет угрожать вмешательство со стороны местного населения.
Были у членов партии Пима и другие страхи. Они с тревогой следили за Халлом, Нидерландами и Данией, поскольку, если Карл намеревался объявить войну из Йорка и получить помощь из-за границы, то ему необходимо было обеспечить безопасность порта в Халле. Датский король Христиан IV, который когда-то прославился как успешный военачальник на суше и на море, был немолод по годам, но все еще достаточно активен. Он приходился дядей королю Карлу, будучи братом его матери, и королева, как стало известно, настойчиво взывала к нему о помощи. В последние месяцы слухи о вторжении – особенно из Дании – распространились по всей стране. Деловая королева проводила время в Гааге, привлекая деньги под залог королевских драгоценностей, которые привезла с собой. При умелом содействии принца Руперта она собирала оружие и добровольцев и стремилась всеми возможными способами заинтересовать делами своего мужа принца Оранского и короля Дании. Она плохо себя чувствовала. Ее зубная и головная боль, кашель и простуды создавали жалобный аккомпанемент нежным выражениям любви, которыми она наполняла свои письма к королю. Но ее советы были далеко не жалобными. Она предостерегала Карла в отношении нерешительных, тех, кто призывал его к умеренности, и раз за разом убеждала его, как важно обеспечить безопасность Халла – ключевого порта в совместно разработанной ими стратегии.
В Йорке король держал двор с некоторой долей прежней элегантности и церемонности. Он послал за своими музыкантами в Уайтхолл, но им уже два года не платили жалованья, и они не могли позволить себе такое путешествие. Графы Холланд и Эссекс формально отказались присоединиться к нему и были отстранены от своих постов при дворе, но теперь вокруг него собиралось все больше представителей знати. Они покинули палату лордов, которая сократилась до горстки депутатов преимущественно из партии Пима. Одни приехали в Йорк, другие, более осторожные, в ожидании дальнейших событий перебрались в свои поместья.
В залах и садах больших домов Йорка, где бывал король и его друзья, царило сдержанное веселье. Владельцы постоялых дворов и фермеры преуспевали, рынок оживился. Но если король рассчитывал на всеобщую поддержку Севера, то ошибался. Регион пребывал в состоянии жесткого раскола, причиной которого была религия, старая вражда знатных семей и обида, которую Страффорд, этот грозный йоркширец, посеял между теми, кому благоволил, и теми, кого задевал.
Кроме того, временами давали о себе знать локальные проявления недовольства, не связанные с какой-либо партией. Группа женщин под звуки волынки и тамбурина сломала изгородь, огораживавшую общинные земли, и, празднуя это событие, угощалась пирогами и элем, пока возмущенный магистрат не переловил их и не отправил в тюрьму. Благодаря своевременно оказанным милостям Карлу удалось завоевать поддержку лорда Сэвила, семейство которого занимало видное положение в Западном Райдинге, однако он не смог привлечь на свою сторону влиятельного сэра Ферфакса и его сына, сэра Томаса. Одни дворяне заявили ему о своей лояльности, другие подали петицию, в которой ему предлагалось вернуться в Вестминстер и примириться с парламентом. Соперничающие группы устраивали на улицах Йорка хулиганские выходки, вели себя грубо и оскорбляли друг друга словесно. В Ливерпуле на берег сходили поселенцы, бежавшие с севера Ирландии. Оттуда они расходились по стране, прося подаяния и рассказывая жуткие, наводившие ужас истории. Простые пуританские семьи постом и молитвой готовились к вторжению ирландских папистов и к смерти от их рук. «О, какие страхи и слезы, плач и молитвы денно и нощно царили во многих местах, не исключая дома моей матери! – писал намного позднее человек из Брендорфа. – Мне было тогда 12 или 13 лет, и, хотя я боялся, что меня убьют, я устал от бесконечного поста и молитв». Ирландско-папистской резни боялись не только неграмотные. Один джентльмен-протестант писал лорду Ферфаксу: «Это касается нас всех. Мы должны стремиться не допустить подобного в нашем королевстве». Пуританское дворянство с тревогой смотрело на добровольцев, которых король набирал в Йорке среди их соседей-католиков. Их называли «папистская армия».