Карл, по-прежнему пытаясь заверить своих подданных, что он убежденный протестант, принес в жертву двух католических священников. Это были безобидные люди, которые долгие годы, пока закон дремал, тихо проводили богослужения для своих единоверцев из Йоркшира. Оба были повешены в Йорке, невзирая на то, что одному из них, отцу Локвуду, было почти 90 лет.
Чтобы обеспечить большую популярность набору рекрутов, Карл объявил о своем намерении лично отправиться в Ирландию и подавить восстание. В Лондоне парламент немедленно возразил. Совет в Шотландии, хотя и в более сдержанных выражениях, тоже высказался против этого плана. Попытка короля выступить в роли поборника протестантизма и защитника английских поселенцев в Ирландии убедила лишь немногих из его друзей и никого из его врагов. Совет в Дублине незадолго до этого допросил под пыткой двух знатных пленников, и один из них, молодой глава клана Хьюго Мак-Мэхон, которого захватили в самом начале восстания, утверждал на дыбе, что не далее как в прошлом мае слышал, что король поддержит ирландское восстание. Вторая жертва – профессиональный английский военный, полковник Джон Рид, – был более осторожен, чем Мак-Мэхон, и мало что сказал, но его сдержанность была истолкована как признание виновности короля. Свое мнение дублинский Совет высказал, сообщив о допросе этих пленных только парламенту и, таким образом, ясно дав понять, что они больше не ждут от короля ни указаний, ни помощи.
И Совет в Дублине, и парламент в Лондоне, и пуританское дворянство в Йоркшире не ошибались, подозревая, что если Карл поедет в Ирландию, то не станет подавлять восстание, а присоединится к нему. Королева, которая, должно быть, понимала план своего супруга, писала ему из Гааги, что слышала, будто он намеревается ехать в Ирландию через Шотландию. Она указывала, что это было бы большой ошибкой, поскольку шотландцы не станут ему помогать. Было бы гораздо разумнее ехать через Уэльс. Она, безусловно, предполагала, что его конечная цель – встать во главе восставших ирландцев. Однако у нее хватало мудрости официально не подтверждать мысль, что ее муж намеревается примкнуть к восстанию, и, когда в Брюсселе один ирландский священник-францисканец попытался получить ответ на этот вопрос, она проявила похвальную сдержанность.
Тем не менее европейские наблюдатели предполагали, что король Великобритании, которому в Англии угрожал бунт со стороны парламента, примет добровольную помощь ирландских католиков и, таким образом, доведет до логического завершения политику поддержки римско-католической церкви, которая отличала весь период его правления. Его несчастная сестра-протестантка, королева Богемии, глядя на действия королевы Генриетты Марии в Гааге и читая огорчительные вести, присылаемые из Йорка ее старшим сыном курфюрстом Палатином, не могла видеть происходящее в ином свете. Она постаралась вытащить своего младшего сына принца Руперта из ситуации, которую не одобряла, попросив венецианского посла в Нидерландах рекомендовать ему вступить в армию Светлейшей республики.
Она опоздала. Принц Руперт уже предложил свои услуги королю. Пока он помогал Генриетте Марии набирать рекрутов в Нидерландах, король Карл в Йорке созвал рыцарей ордена Подвязки, чтобы Руперта приняли в орден. В течение нескольких дней король был так поглощен этим церемониалом, что у него почти не оставалось времени читать донесения из других своих владений. Однако его план быстро вызревал. В начале апреля маркиз Хертфорд очнулся от своей природной летаргии и, невзирая на настойчивый приказ парламента, отвез в Йорк младшего сына короля, оставленного на его попечение. Маленького герцога приняли с горящими факелами и предоставили ему охрану из 900 всадников. Через несколько дней он был официально посвящен в рыцари ордена Подвязки вместе со своим отсутствующим кузеном Рупертом, и 22 апреля его в компании нескольких других лордов и джентльменов отправили с визитом к губернатору Халла.
То был первый ход короля в этой войне. Губернатор Халла сэр Джон Хотэм с самого начала подозревал, что за этим дружеским визитом что-то скрывалось, но не мог отказаться принять сына короля и его сопровождающих. На следующее утро в город прискакал сводный брат Джорджа Дигби сэр Льюис Дайв и объявил, что король в сопровождении кавалерии едет в город, чтобы присоединиться к своему сыну. Хотэм понял, что попал в ловушку. Если он пустит в город короля с его людьми, они наверняка возьмут в свои руки крепость и журнал, который он обещал контролировать в интересах парламента. Симпатии горожан разделились, но мэр был роялистом. Учитывая, что герцог Йорк уже был в городе, Хотэму было бы вдвойне трудно не пустить короля, если бы тот появился у ворот. Он обратился к Дайву с робкими оправданиями: он не в состоянии принять так много… он совершенно не готов…
Хотэм имел большой опыт в местной политике. Он был амбициозен и отличался холерическим темпераментом. Он ссорился со Страффордом. У него не было твердых убеждений, за исключением веры – впрочем, весьма нередкой – в значимость собственного семейства и решимости сделать так, чтобы в Восточном Райдинге с Хотэмами считались независимо от того, какая партия победит. Палата общин льстила ему и в то же время шпионила за ним. Хэмпден писал ему дружеские письма, но его сына, капитана Хотэма, убедили докладывать о поведении отца, а Перегрин Пелхэм, депутат парламента от Халла, то и дело ездил из Вестминстера в Халл и обратно, поддерживая связь. Когда король объявил о своем визите, Пелхэм находился в Халле и постарался укрепить неустойчивую лояльность Хотэма парламенту. Когда Карл со свитой подъехал к городу, Хотэм закрыл городские ворота, поднялся на стену и сказал королю, что тот не может войти. На какие-то мгновения все замерли в нерешительности. Кое-кто из людей короля, увидев, что на стене находится также их друг мэр, стали призывать жителей Халла сбросить Хотэма вниз и открыть ворота, но на их призыв никто не откликнулся. В это время герцог Йорк, от которого можно было бы ожидать, что он со своими товарищами возглавит горожан-роялистов, мирно обедал и, похоже, даже не знал, что происходит. Удивленному и разозленному королю оставалось только смириться с отказом и уйти. Через некоторое время за ним последовал и герцог Йорк со своей унылой компанией «подсадных уток».
В свите короля был его старший племянник курфюрст Палатин. Карл, как обычно, взял его с собой, поскольку тот, без сомнения, ассоциировался с протестантским движением Европы. Вероятно, король считал, что племянник пригодится ему, чтобы убедить Хотэма, что его долг – принять своего государя. Курфюрст, который сомневался в разумности действий своего дяди и был возмущен, что его хотели использовать, не стал делать ничего, если не сказать хуже. В то же время определенно кажется странным, что маленькая свита герцога Йорка во время обеда не заметила или не догадалась о причине отсутствия губернатора, который в это время вышел на стену, чтобы говорить с королем. Наверняка кто-то должен был подать пример такого равнодушия к этому разговору. Что касается курфюрста, то, какова бы ни была его роль, он после этого инцидента принял решение окончательно отмежеваться от короля, рассудив, что, если дело дойдет до войны, самым разумным будет сохранить хорошие отношения с более богатой и более протестантской стороной, то есть с парламентом. Вскоре после приключения в Халле, где он, согласно его возмущенной фразе, «был застигнут врасплох», курфюрст Палатин, не прощаясь, ускользнул из Йорка. Попросив сэра Саймондса д’Эвеса из Вестминстера объяснить его поведение палате общин и извинить его за содействие королю, он незаметно отбыл в Нидерланды.
Король вернулся в Йорк и спешно отправил сэра Льюиса Дайва к королеве в Голландию с новостями о событиях в Халле. Изображая слабую видимость, что он все еще поддерживает отношения с парламентом, Карл попросил депутатов наказать сэра Джона Хотэма за измену, что сразу же было воспринято как нарушение привилегий.
После отъезда Карла напряженность, царившая в Лондоне и Вестминстере, меньше не стала. В начале апреля, когда пришло известие, что ирландцы взяли Уотерфорд, страх перед их вторжением снова усилился. Казнь еще одного священника, Эдварда Моргана, только на время утолила мстительность антипапистского населения. После известий о попытке короля проникнуть в Халл атмосфера в городе была заряжена злобой и страхом. Примерно в то же время в город вошел отряд кентских роялистов. Они шли вверх по Фиш-стрит-Хилл, «многие сотни всадников с протестным заявлением, засунутым за пояса и края шляп». Их предводителем был придворный Ричард Лавлейс, считавшийся самым красивым мужчиной Англии. Протест, который они привезли, представлял собой петицию о возвращении армии королю, которую зимой инициировал сэр Томас Малет из Мейдстона. Когда они появились на пороге палаты общин, партия Пима, чтобы отказаться принимать их петицию, не смогла придумать ничего лучше, чем спешно завершить работу палаты, прежде чем петицию смогли подать. На следующий день палата общин проголосовала за признание петиции подрывной и приговорила некоторых из ее подателей к тюремному заключению как представляющих опасность и «зловредных». Ярость, охватившая Лавлейса, вдохновила его на создание одних из лучших образцов английской лирики, которые просочились в свет сквозь каменные стены и железные решетки его тюрьмы.
Теперь вопрос стоял только о том, когда взаимная неприязнь между людьми, распространившаяся на всю страну, найдет выход в насилии? В Норвиче едва удалось избежать кровопролития в последний день Масленицы, когда прошел слух, что подмастерья собираются разбить орган, и священникам пришлось организовать охрану кафедрального собора. Неприятный инцидент произошел в Уэльсе, когда один заезжий пуританин бросил камень в древнее саксонское распятие. Из Киддерминстера была с позором изгнана группа иконоборцев. Они вместе со своим проповедником Ричардом Бакстером бежали, чтобы примкнуть к «вежливым цивилизованным верующим людям» Глостера. В Блокли пуританский викарий отпраздновал пасхальный понедельник тем, что набросился на констебля, выдрал у него волосы и столкнул его в канаву за то, что тот посмел просить денег на заем для короля. Парни из Ладлоу в майский день насадили «штуку, похожую на голову», на майское дерево и насмехались над ней, подразумевая ее сходство с «круглоголовыми». Неподалеку от них другие юные хулиганы издевались над настоящим пуританским священником, который пренебрегал молитвой за короля. Даже в Лондоне роялисты иногда подавали голос, и никто не помог благочестивому мастеру по изготовлению кистей, когда пьяный кавалер под угрозой кинжала заставил его преклонить колени перед крестом в Чипсайде и произнести молитву за папу.