Аргайл заботился не только о поддержании порядка. Своей властью он поддерживал старания пасторов по поднятию духовного уровня жителей Хайленда. Церковный суд области Аргайл, «благодаря удачным реформам, поведенным в эти дни», отменил подарки к Рождеству и Пасхе. Он выступил с осуждением идолопоклонства и праздности людей Лохабера и острова Скай и угрожал ярмом всем невежественным женщинам, которые по-прежнему будут «завывать над могилами своих умерших мужей, исполняя так называемый коронах[12]».
В последние месяцы эдинбургское правительство было больше всего озабочено созданием пешей армии для борьбы против ирландцев из Ольстера. Король предоставил Аргайлу право вести боевые действия против мятежников – военное поручение, о котором он со временем горько пожалел. Однако до того момента Аргайл действовал с присущей ему эффективностью. Контролируя побережье и острова, смотревшие в сторону Северной Ирландии, ему удавалось обеспечивать открытый морской проход и снабжать едой и соленой рыбой порты Ольстера, которые еще находились в руках поселенцев. В середине апреля, примерно в то же время, когда Ормонд одержал победу над Маунтгарретом у деревни Килраш, в Каррикфергюс прибыл хорошо экипированный отряд численностью более 2000 человек под командованием профессионального солдата, приобретшего опыт на службе в Швеции, Роберта Монро.
Позавидовав их запасам и снабжению, англичане из Лондондерри отказались сотрудничать. Монро повернул на юг в сторону Ньюри, по пути уводя скот у ирландцев и используя их волов для перевозки своей артиллерии. Он смёл ирландский отряд под началом Рори Мак-Гиннеса, подошел к Ньюри, взял его, после чего расстрелял и повесил 60 горожан и двух священников, помогавших мятежникам. Более гуманный полковник Джеймс Тернер предотвратил массовую резню пленных женщин. На следующий день Фелим О’Нил сжег город Арма, по словам одних, чтобы спасти его от Монро, по словам других, в отместку за расстрелы в Ньюри. Ненависть солдат-ковенантеров к ирландцам-папистам усугублялась суеверным страхом, вызванным внезапным сильным похолоданием и бурей. Сильный ветер не дал им поставить палатки, и некоторые умерли в открытом поле. Шотландцы думали, что такая погода в начале мая вызвана колдовством, к которому прибегли ирландцы.
Настроение шотландской армии улучшилось, когда Ирландия согласилась на переговоры с английским парламентом. В то же время Монро перевез не всю армию, и шотландские роялисты с тревогой смотрели на все еще достаточно большие силы, оставленные ковенантерами дома под командованием лорда Ливена. Короля это волновало меньше, поскольку он считал, что гарантировал себе дружбу Ливена, когда пожаловал ему титул, и надеялся, что армия ковенантеров если и будет использована, то в его интересах. Он стремился скорее к тому, чтобы примириться с партией, имевшей в своем распоряжении такие большие силы, чем бросать ей вызов. Когда ряд шотландских роялистов, включая Монтроза и его кузена Эрли, попытались приехать к нему в Йорк, то запретил им приближаться.
Вместо этого он принял представителя Аргайла канцлера Лоудуна и услышал от него малоприятные новости, что его шотландский Совет считает английский парламент правым в нынешнем злополучном споре. «Мы не просим вас быть судьями в делах другого королевства», – ответил он с некоторой резкостью и отправил Лоудуна назад, излагать шотландцам свою новую точку зрения.
Вернувшись в Эдинбург, Лоудун обнаружил, что город кишит приезжими. Роялисты подготовили петицию в защиту короля против парламента, и в столицу прибыло достаточно большое число их лордов и дворян. По слухам, возможно спонтанным, а возможно инспирированным, членов парламента обвиняли в «зловредных планах в отношении лично Аргайла». В ответ на это ковенантеры – и дворяне, и пасторы – забили тревогу и стали тысячами стекаться в город, а для охраны Совета выставили полк вооруженных солдат. В этой атмосфере старый граф Мортон тщетно ссылался на права короля, их короля и осуждал претензии надменного английского парламента. Совет принял петицию ковенантеров, отказался принять петицию роялистов и сообщил королю, что приложит все возможные усилия для достижения согласия между ним и его парламентом. Но даже это не смутило Карла, по-прежнему убежденного, что в душе ковенантеры – его друзья, и он отправил Гамильтона образумить их.
Между тем внешняя политика короля терпела крушение. Королева смогла получить от принца Оранского совсем незначительную помощь, поскольку теперь голландцы открыто встали на сторону парламента. Датский король слишком глубоко увяз в германских войнах, в которых пытался выступать в качестве посредника и арбитра, чтобы у него оставалось время – а главное, деньги – для поддержки своего племянника в Англии. Попытка королевы обратиться к Испанским Нидерландам оказалась такой же неэффективной. Французский посол Ла Ферте Имбо, преследуя интересы Франции, слал из Вестминстера проклятия в адрес стараний короля поддерживать хорошие отношения с династией Габсбургов в Австрии. Он сообщил Пиму, что посол Карла в Вене намерен заключить союз с императорской римско-католической партией в Германии. На самом деле посол Карла, старый дипломат-протестант сэр Томас Роу, не помышлял ни о чем подобном. Он всего лишь делал то, что делал последние пятнадцать лет, – пытался использовать тающий престиж короля для справедливого урегулирования германских религиозных войн и восстановления в своих правах сестры короля и ее детей. Буря гнева, вызванная выдуманным утверждением французского посла, вынудила Карла отозвать Роу, поскольку польза, которую он мог получить за счет его стараний в Вене, была намного меньше того вреда, который они наносили королю дома.
Иностранные дипломаты уже предпочитали полагаться не на короля, а на парламент, как на более действенный фактор в политике Европы. Лондон был коммерческой столицей, где торговым нациям – голландцам, венецианцам, французам, недавно освободившимся португальцам и даже испанцам – необходимо было иметь своих представителей. Венецианского представителя всю весну и лето этого года заботила исключительно проблема импорта коринки[13]. Многие острова в Эгейском море, находившиеся под управлением Венеции, жили за счет продажи коринки, но в начале 1642 г. лондонский Сити запретил ее импорт, поскольку венецианцы препятствовали продаже английских тканей в портах Адриатики. Представитель обвинил Сэмюэля Вессела и Томаса Сома – оба были членами парламента от Лондона – в том, что это они организовали запрет, чтобы распродать свои собственные запасы коринки по завышенным ценам. Он обратился к королю в Йорк, но даже если бы у Карла было время на рассмотрение этой проблемы, которая его мало интересовала, то ничего не смог бы сделать. Реальная власть находилась в Лондоне, вернее, в Вестминстере. Как быстро поняли иностранные государства, в делах Европы короля можно было не принимать в расчет, пока он не вернет себе столицу и крупнейший морской порт.
Теперь король и парламент стремительно двигались к войне. 8 мая уполномоченные от Вестминстера подъехали к Йорку, чтобы обсудить с королем инцидент в Халле. Карл справедливо заподозрил их в намерении вмешаться в его планы по набору рекрутов в Йоркшире и приказал им удалиться. Они отказались. 12-го король призвал йоркширских дворян явиться к нему с оружием, и сразу же после этого группа дворян, возглавляемая сторонниками парламента Степлтоном и Колмли, подала протест.
10 мая в Лондоне Филип Скиппон провел смотр городских полков на Финсбери-Филдс, и все наиболее видные парламентарии прискакали или приехали посмотреть на них. Затем Карл нанес удар по самому уязвимому, по его мнению, пункту плана его оппонентов: он приказал перенести на Север судебные органы. Узнав об этом, парламент 17 мая с одобрения лорда-хранителя Литтлтона объявил незаконным вмешательство короля в работу судебных органов. Однако посланец короля сумел убедить лорда-хранителя изменить свое мнение, и тот отправил в Йорк большую печать и сам последовал за ней, постаравшись сделать это по возможности незаметно. Припугнув добросовестного констебля, который попытался остановить его в Вобурне, он благополучно перебрался к королю.
Теперь на стороне Карла был наиглавнейший блюститель закона в королевстве, но был ли на его стороне сам закон? Парламент мог смеяться над его декларациями, как ничего не значащими листами бумаги, но завладел большой печатью, и, значит, правовая ситуация опасным образом изменилась. Парламентарии должны были действовать безотлагательно, чтобы сместить баланс сил в свою пользу.
Т1 мая они заявили, что король под влиянием своих «вредоносных советников» развязал войну с собственным парламентом. Следовательно, в ситуации конституционного хаоса законная власть ради сохранения мира и порядка в королевстве переходит к ним, и отныне всем подданным предписано считать законными только те приказы, которые исходят от двух палат парламента. После этого важнейшего заявления дороги назад не было. Чтобы сохранить королевский мир, парламент объявил королю войну.
Последний барьер пал, и два претендента на государственную власть – король и парламент – сошлись в открытом противоборстве. 1 июня обе палаты приняли 19 предложений по дальнейшему управлению страной. Они требовали передачу парламенту контроля над всеми высшими органами власти королевства как военными, так и гражданскими, узаконенного судебного преследования католиков и реформу церкви, контроля над всеми крепостями, действенной поддержки протестантизма в Европе, снятия с пяти парламентариев выдвинутых против них обвинений. Эти 19 предложений представляли собой ультиматум и объявление войны. Никто не воспринимал их иначе.
3 июня король с двумя сыновьями направился верхом в Хейворт-Мур, чтобы принять изъявления верности от йоркширского дворянства, собранного лордом Сэвилом. Но Ферфаксы тоже не сидели сложа руки, и вопреки ожиданиям там появилась группа оппонентов из нескольких сотен человек с петицией, в которой Карла просили вернуться в Вестминстер. Сэвил попытался не дать им приблизиться, но сэр Томас Ферфакс перехитрил его и засунул петицию под седло короля. Карл сделал вид, что не видит сэра Томаса, и чуть не сбил его с ног – невежливый жест, который еще долго с возмущением вспоминали в Йоркшире.