В Брентфорде кавалеры и «мясники и красильщики» Холлеса вели яростный бой, разрушая парки и сады. Два дома загорелись. Стрельба шла из окон и в окна, на улицах и на извилистых дорожках, сбегавших к реке. Кавалеры рубили защитников и загоняли в воду. Пленных бессовестным образом сгоняли в загон для скота, как заблудившихся свиней. Закончив драться, они вламывались в погреба и амбары, уносили полотно, запасы еды и посуду, вспарывали перины и разбрасывали пух и перья. Они были молоды, пьяны, чувствовали себя победителями и никого не слушали. Возмущенные пуритане могли бы сказать, что разграбление Брентфорда хуже, чем погром в Магдебурге – эта самая позорная катастрофа германских войн. На самом деле не было даже отдаленного сходства. От Магдебурга, города с 70 000 жителей, остались один угли. В Брентфорде, по-видимому, не погиб ни один гражданский, но буйство, битье окон и поджигание соломы надолго оставило недобрую память о принце Руперте.
Новости распространялись быстро. Вечером того же субботнего дня сообщение о погроме в Брентфорде поступило в палату общин и вызвало шумное возмущение нарушением перемирия со стороны короля. В воскресенье утром Эссекс отправил баржу с большим грузом боеприпасов вверх по реке, чтобы помочь людям, все еще остававшимся вблизи Брентфорда, но люди Руперта выгнали их из парка Сайон-Хаус, нескольких утопили, а одного взорвали прямо в воде. Взрыв довершил деморализацию войск парламента в регионе, и армия короля продолжила движение.
Однако войска Эссекса, получившие пополнение за счет милиции и теперь по численности вдвое превосходившие кавалеров, окопались во фруктовых садах, полях фасоли, укрылись в хозяйственных постройках пригородных деревень, расположенных вокруг Лондона и в Тернхэм-Грин. Королю было бы глупо рисковать, давая генеральное сражение с превосходящими силами в таком неудобном для наступления и благоприятном для обороны месте. Кроме того, сейчас, после долгого марша, люди короля устали, замерзли и проголодались, в то время как войска парламента получали все необходимое из Лондона.
Роялисты отступили. Отход усталой пехоты прикрывала кавалерия Руперта, поскольку Эссекс отчаянно пытался отрезать им путь назад. Король, минуя свой дворец в Оатлендсе, уехал в Рединг. Тем временем в Вестминстере обе палаты парламента обсуждали, стоит ли продолжать работу по заключению договора. Лорды были за это, палата общин скорее против. Пим и его Комитет по безопасности продолжали принимать меры для дальнейшего ведения войны. На всех дорогах по направлению в Лондон реквизировали повозки в пользу армии парламента, что вызывало большое беспокойство рыночных торговцев и перевозчиков. Капитан Джордж Уайтер, который когда-то писал фривольные стишки, а теперь преобразился и стал богобоязненным пуританином, поскакал в Кент с приказом забирать лошадей у всех, кто недоволен парламентом. «У мистера Диксона из Хилдена, известного своей принадлежностью к „зловредным44, хорошая карета и лошади», – замечал он. Палата общин планировала помочь флоту, убедив каперов нападать на суда, которые везли оружие и припасы королю или Ирландии. Снова и снова они обдумывали, как организовать всеобщий сбор денег на продолжение войны.
Король все еще оставался в Рединге, где принц Уэльский, получавший большое удовольствие от войны, заболел корью. Карл принял посла своего дяди, короля Дании, который, как выяснилось, имел намного меньше желания помогать ему, чем он надеялся. Затем он написал правила для обеспечения дисциплины и содержания его армии на предстоящую зиму. И наконец, в последнюю неделю ноября отказался принять условия, предложенные парламентом в качестве предварительной основы для договора, а именно то, что он должен был вернуться в Вестминстер и передать всех правонарушителей правосудию. Такое предложение парламентариев означало победу партии войны над колеблющимися, поскольку никто не мог предположить, что король станет заключать договор на такой основе. Оставив гарнизон Рединга контролировать подступы к Лондону, он отступил в Оксфорд, где разместил свой двор и штаб-квартиру.
На той же неделе поймали джентльмена, пытавшегося проскользнуть через Лондон по воде с тайным письмом для одного из королевских секретарей. Письмо было от кого-то из свиты королевы, возможно от Джорджа Горинга, и с подчеркнутым оптимизмом и не меньшей уверенностью описывало весьма существенную помощь, которая вскоре прибудет к королю из Дании, Франции и Нидерландов. В письме выражалась уверенность королевы и ее друзей, что вскоре война закончится взятием Лондона. Парламент не мог получить лучшего доказательства, подтверждающего его мудрость и мужество в сравнении с беспринципными методами вредоносных советников короля. После того как содержание письма обнародовали, общество с меньшими возражениями, чем можно было ожидать, встретило парламентский ордонанс, предписывавший всем состоятельным людям сделать обязательный взнос на покрытие военных расходов. Деньги, полученные путем такого насильственного заимствования, были обеспечены «общественной верой» – выражение, которое вскоре зазвучало горькой насмешкой в устах всех, кто не желал давать денег. Этот всеобщий насильственный заем стал самым крупным из всех, когда-либо предписанных подданным, и среди парламентариев, голосовавших за него, было много тех, кто громко и искренне протестовал против насильственных займов, которые требовал король Карл в 1626 г., а также десять лет спустя против «корабельных денег». В течение пятнадцати лет постоянной темой их жалоб были налоги, вводимые королем без согласия парламента. В дальнейшем за пределами Вестминстера будут раздаваться все более громкие, более долгие и поддержанные большим числом людей жалобы на налоги, вводимые парламентом без согласия короля.
Глава 4Зима тревогНоябрь 1642 – апрель 1643
Теперь перед обеими партиями открылась перспектива, которой не ждала ни одна из них. Каждая взывала к оружию в полной уверенности, что другая быстро сдастся. И ни одна не предполагала долгой войны. И перед королем и его Советом в Оксфорде, и перед парламентом в Лондоне встала серьезная проблема, где взять деньги на содержание армии в течение неопределенно долгого времени, а также целый ряд вопросов внутреннего управления в стране с двумя соперничающими центрами власти и сложными международными связями.
И королю, и парламенту нужно было поддерживать хорошие отношения с зарубежными державами хотя бы для того, чтобы помешать другой стороне получать от них помощь. Ситуация, сложившаяся для иностранных дипломатов в Англии и английских дипломатов за рубежом, была чрезвычайно запутанной. Испанские, португальские, венецианские и французские представители продолжали жить в Лондоне и следить за делами своих соотечественников, время от времени страдая от наглости антипапистских демонстрантов. Но они стремились сохранять хорошие отношения с парламентом до тех пор, пока тот контролировал флот и главный порт королевства. Только португальский посол Антонио Соуса, обеспокоенный тем, чтобы отвлечь короля от его дружбы с испанцами и обеспечить его поддержку Португалии, недавно вернувшей себе свободу, тайно, но постоянно старался быть полезным Карлу. Испанский посол Алонсо де Карденьяс, вопреки всему, старался заручиться дружбой парламента, но и парламент на деле не мог обойтись без скрытой помощи этого врага нации. В обществе не было слышно почти ни слова о договоре, когда-то заключенном королем Карлом, о транспортировке испанского серебра в Нидерланды на английских судах, который так сильно не нравился пуританам, однако не было сделано ничего, чтобы прекратить действие договоренности, согласно которой серебро поступало на монетный двор для использования парламентом.
За рубежом соперничающие посланники короля и парламента стремились наилучшим образом обосновать свою позицию. Так, в Париже сэра Ричарда Брауни, уже долгое время представлявшего короля, оскорбило вмешательство некоего Анжера, купца англо-французского происхождения, которому парламент поручил представлять его интересы.
В Гааге королева тщетно протестовала против того, что Голландия уделяет внимание послу от парламента Уолтеру Стрикленду, который постоянно создавал роялистам проблемы и раздражал старого сэра Уильяма Босвелла, представлявшего в этой стране короля Карла последние пятнадцать лет. Такие же ссоры возникали в Кемпвире, основном голландском порту, через который шла торговля шотландской шерстью. Купец-ковенантер Томас Каннигем пытался вытеснить роялиста сэра Патрика Драммонда, долгое время представлявшего там шотландских купцов, и использовал его связи с голландцами, чтобы занять денег и купить для Шотландии оружие. Симпатии голландцев разделились: принц Оранский был на стороне короля, но большинство его подданных предпочитали парламент и были против «испанизированного» Карла с его склонностью к папизму. Парламент следил за тем, чтобы в Голландии публиковалась информация, пропагандирующая его позицию. Ведь разве две великие нации не были близки, как братья, подобно Эфраиму и Манассии? Так утверждалось в одном из памфлетов, но не разделявшие такие братские настроения голландцы с большим удовольствием наблюдали за затянувшейся войной в Англии, поскольку она мешала англичанам конкурировать с ними в торговле с Индией.
Доброжелательное отношение Соединенных провинций было чрезвычайно важно и для короля, и для парламента. Их морские силы играли первостепенную роль в Канале и в Северном море. С их помощью король мог бы надеяться свести к нулю тот факт, что парламент захватил его военный флот. Без их помощи он не смог бы получить оружие из Европы и даже едва ли смог бы снова увидеть свою жену. И королева, и парламент обхаживали амстердамских банкиров и старались с помощью голландцев купить оружие и нанять опытных профессиональных солдат из их армий.
А в это время три отдельных правительства трех королевств короля Карла – Англии, Шотландии и Ирландии – являли собой чрезвычайно запутанную конституционную картину. В Англии король объявил,