Он был совершенно убежден, что король в его нынешнем положении не предложит и не примет никаких приемлемых для парламента условий. В то же время лондонский Сити уже слишком предан делу парламента, чтобы отказать ему в помощи, когда снова дойдет до войны. В результате Пим убедил своих друзей в Сити просить заключения договора с королем, но только для вида, а не для того, чтобы предложить ему мир по существу.
Традиционное презрение двора к Сити под действием войны меньше не стало. И когда делегация лондонских олдерменов в холле Крайст-Черч стала убеждать короля, что они желают лишь того, чтобы он гарантировал свободы своих подданных и вернулся в Лондон, окружавшие его придворные разразились издевательским хохотом. Сам король вежливо ответил: «Я не знаю, как заставить вас доверять мне, но было бы лучше, чтобы вы верили тем, кто меньше лжет». После такой оценки правдивости парламентариев он отпустил делегацию, пообещав в свое время дать письменный ответ. Покидая город, они попытались отблагодарить часового на мосту Магдален, но тот отказался, сказав, что ничего не возьмет у «круглоголовых». Позднее король наградил его за это проявление лояльности.
Визит делегации Сити совпал с новым поворотом в политике Карла. Джордж Дигби, который по-прежнему доминировал в его политической – но не военной – стратегии, предложил публиковать роялистский новостной листок, что стало бы ответом на официальные и неофициальные бюллетени, бурным потоком лившиеся из Лондона, нанося урон делу короля своими рассказами о его зверствах и сообщениями о его поражениях. В январе 1643 г. появился первый новостной листок кавалеров Mercurius Aulicus. В дальнейшем он стал выходить в Оксфорде еженедельно по цене в один пенни и регулярно переправлялся в Лондон. По-видимому, этим занимались женщины, которые бродили по дорогам под видом нищенок. Они забирали в условном месте пакеты с запрещенными оксфордскими памфлетами и передавали дальше. Чтобы удовлетворить спрос, который не покрывали оксфордские издатели, лондонские роялисты тайно печатали свои листки, не всегда полностью совпадавшие с оксфордскими прототипами, и продавали сочувствующим аж за 18 пенсов. Обычно Aulicus стоил этих денег. Издателем был Джон Биркенхед, молодой член совета колледжа Всех Душ, живое и нелестное описание которого дал Джон Обри: «Он был очень уверенным, остроумным, не питал большой благодарности к своим благодетелям и умел чертовски врать. Роста он был среднего, с большими выпуклыми глазами и выглядел не слишком приятно». Джордж Дигби следил за тем, чтобы его снабжали информацией, но Биркенхед очень скоро превратил свой новостной листок в нечто большее, чем просто календарь событий. Он свободно владел искусством высмеивать и быстро поднял на смех парламентских борзописцев: «Сэр Джейкоб Астли, недавно убитый в Глостере, желает знать, как его убили, из мушкета или из пушки». Но не он, а его лондонский подражатель утверждал, что недавно один проповедник воззвал к Всевышнему: «О Боже, когда же ты возьмешь стул и сядешь в палате среди пэров и когда, о Боже, когда, спрашиваю я, ты будешь голосовать в палате общин?»
Насмешки кавалеров потекли рекой. В сотнях издевательских баллад они пародировали торжественный стиль своих оппонентов.
Роялисты с удовольствием взяли себе некогда оскорбительное прозвище «кавалеры». Сам король дал добро на его использование. «Доблесть кавалеров прославила это имя… – сказал он, – оно означает всего-навсего джентльмена, который несет службу своему королю на коне».
В ответ парламентские авторы попытались изменить слово «круглоголовые» на «здравомыслящие»[20] и, если непременно нужно упомянуть голову, то называть роялистов Rattlepates (пустоголовые) или еще каким-то унизительным именем, не подразумевающим никакого благородства. «Пусть мы круглоголовые, но мы не бессердечные», – утверждал один памфлетист. Однако их пропаганда и даже рассказы о зверствах были чрезвычайно скучными: жуткие истории об изнасилованных девицах и зажаренных младенцах, о сделках с дьяволом и небесном правосудии, а иногда о кавалере, который заживо сгорел, потому что пламя из его пистолета подожгло его локоны, и это показало, что думает Господь о таких неподобающих прическах.
Естественно, лучшими сочинителями баллад были роялисты. Популярный сочинитель дурацких стишков Тейлор и самый известный автор песенок на злобу дня Мартин Паркер были убежденными сторонниками короля, и вскоре Паркер преподнес своей нетерпеливой публике балладу, которая, будучи положена на знакомую мелодию, стала неофициальным гимном кавалеров: «Когда король снова возьмет свое».
Парламентарии в своих людях поощряли – поначалу не очень успешно – торжественную набожность. «Разве кому-нибудь весело? Пусть поют псалмы», – советовал один автор, и для удобства использования войсками было выпущено много маленьких книжечек, из которых услужливый пастор составил «духовный рюкзак», а командующий лондонской милицией Филип Скиппон опубликовал свои личные молитвы под заголовком «Христианский центурион». Если Мартин Паркер и Джон Тейлор отдали свои бойкие таланты на службу королю, то парламент использовал Джорджа Уайтера, чтобы праздновать свои победы и пропагандировать свои идеи. Однако им нечего было противопоставить Aulicus, пока в Лондоне не появился – не санкционированный официально, но поощряемый – Mercurius Britanicus, «прелестная новая вещица, родившаяся на этой неделе», – насмехался Aulicus. Он вместе с его неправильно написанным названием стал самым долгоживущим сатирическим изданием со стороны парламента. Его успешные редакторы Томас Одли и Марчмонт Недхем так же стремительно, как Биркенхед, вцеплялись в слабости оппонентов и поднимали их заявления на смех. Пока шла война, дуэль между Aulicus и Britanicus продолжалась. Они бросали друг другу вызов, высмеивали друг друга и забивали друг другу голы. Это длилось неделя за неделей и стало привычным аккомпанементом конфликта.
В ту первую зиму войны роялисты получили возможность ведения своевременной и разумной пропаганды. Определенный эффект имело осуждение парламента, сделанное королем в декабре по случаю первой попытки парламентариев собрать налоги. В январе анонимный памфлет, в котором обсуждалась та же тема, получил в Лондоне широкое хождение и совпал с ответом короля на предложение Сити о мире.
«Жалоба в палату общин», как предполагалось, была написана теми в Лондоне и Вестминстере, кто хотел мира. В ней парламент обвинялся в затягивании ненужной войны, поскольку больше года назад король провел ряд «хороших и полезных законов» и положил конец тирании епископов и Звездной палаты. Тирания по-прежнему существует, как и ограничение свобод подданных, но король не имеет к этому отношения. Теперь парламент без суда сажает людей в тюрьму, отбирает их землю и имущество. Парламент принимает и насильно собирает налоги и пошлины. Парламент, отменивший монополии и изгнавший из палаты общин монополистов, которые были друзьями короля, теперь благоволит и поощряет монополистов, предложивших ему деньги. Поскольку всех депутатов, которые были в оппозиции Пиму и Хэмпдену, заставили молчать или изгнали, теперь у нас нет ни законного, ни справедливого, ни свободного парламента, а есть фракция, которая покупает и продает власть в зависимости от «поддержки той или иной стороны», которая грабит граждан, чтобы вести несправедливую войну, и продвигает «сектантов-раскольников и попрошаек» на должности офицеров своей армии, которая с помощью хитроумного сочетания силы и мошенничества «под видом защиты наших законов и религии»… нашла «новый способ лишить нас законов, свободы и собственности».
В то время как аргументы, подобные приведенным выше, стимулировали рост политического недовольства, посланец, который привез ответ короля на мирные предложения Сити, распространял сказки о том, какие опасности сгущаются вокруг Лондона. Он рассказал венецианскому послу, несомненно, с намерением, чтобы тот пересказал это другим, что весной войска Карла начнут одновременное наступление в Эссексе и в Кенте и зажмут Лондон в клещи, завладев обоими берегами устья Темзы выше Сити и перекрыв любые поставки.
Ответ короля на мирные предложения был официально оглашен в Гилдхолле 13 января 1643 г. К тому времени в городе сложилась очень напряженная обстановка. Казалось бы, Карлу следовало еще больше расшатать своими убедительными словами настрой и без того обеспокоенных горожан. Вместо этого он обвинил лорд-мэра и трех олдерменов в измене. Пим, который находился в Гилдхолле вместе с другими представителями парламента, использовал это, чтобы показать, насколько опасно вести переговоры с королем. Этот ответ ослабил с таким трудом созданные позиции роялистов в Сити. Несмотря на это, спустя три дня они предприняли еще одну отчаянную попытку переломить ситуацию на заседании Городского совета, созванного для сбора денег. Возглавил атаку олдермен Гаррауэй (который, будучи лорд-мэром, так старался помочь королю в 1640 г.). Он обвинил парламент в ограблении горожан и, заявив, что король – истинный защитник и свободы, и собственности, потребовал ареста тех, кого король назвал тварями, продающими Сити коррумпированной фракции парламента. После его слов поднялся страшный шум, раздались крики: «Никаких денег! Мир! Мир!», и заседание пришлось закрыть из-за беспорядков.
Однако Гаррауэй недооценил реальную силу парламента в Сити. Филип Скиппон был предан ему, и, пока он командовал милицией, друзьям Пима в Сити ничего не угрожало. Исаак Пеннингтон остался лорд-мэром, и главным результатом беспорядков стало укрепление позиций Пима за счет замены строптивых фермеров-традиционалистов на людей, имевших большую готовность служить делу парламента. Таков был неоднократно повторявшийся паттерн попыток роялистов вернуть себе Сити. Им хватало сил для того, чтобы устроить беспорядки, но не для того, чтобы пересилить противника, поскольку колеблющиеся, чья помощь была им необходима, всегда оказывались ненадежны. В решающий момент они отворачивались от роялистов, и каждая новая попытка перехватить контроль над Сити служила предлогом для новых арестов и преследований сторонников короля.