Шотландцы, упорно следовавшие по пятам Ньюкасла, и Ферфаксы, наступавшие из Селби вверх по течению реки Уз, встретились 20 апреля близ Уэтерби. В следующие два дня они окружили Йорк с обеих сторон от Уза и встали двумя лагерями меньше чем в миле от стены города, для преодоления которой у них имелись «отличные стенобитные штуковины». Вместе две армии насчитывали около 16 000 пехотинцев и 4000 кавалеристов. Чтобы оттеснить их, по самым оптимистичным подсчетам, требовалось по меньшей мере 10-тысячное войско.
Маркиз Ньюкасл, а вернее, лорд Эйтин организовал оборону и с исключительной тщательностью распределил запасы провизии. Паек для гражданских был ограничен одной плотной едой в день, солдатам полагалась унция сливочного масла, хлеб на один пенни и порция бобов. Эль, мясо и сыр добавлялись к этому по мере возможности. При такой системе с адекватным запасом патронов и хорошей артиллерией Йорк, окруженный своими мощными древними стенами, смог бы выдержать длительную осаду.
Когда до него дошел призыв Ньюкасла, принц Руперт находился на своем посту в Шрусбери, где усиленно тренировал рекрутов из Уэльса и из Ирландии. После этого снятие осады с Йорка стало его главной задачей. Дигби, который частенько брался давать военные советы, после освобождения Ньюарка убеждал его оставаться в Мидлендсе, чтобы, таким образом, снять угрозу для Йорка со стороны Юга. Совет был бы хорош, если бы король располагал достаточно большой армией, чтобы одновременно с этим обслуживать и другие потребности, но Руперт не мог больше нескольких дней держать войска, которые он собрал для похода на Ньюарк, вдали от западной части Мидлендса и границы Уэльса, где у них имелись неотложные обязанности. Если бы он дольше оставался в Ньюарке, то мог бы предотвратить катастрофу в Селби, но это не значит, что проблемы не возникли бы в других местах. Правда заключалась в том, что война распространилась слишком широко, и принц Руперт, как самый активный из роялистских командующих, был нужен в слишком многих местах. После битвы в Орлесфорде его немедленно вызвали в Оксфорд для консультации по поводу обороны города, который оказался открыт для возможного нападения. Потом его вызвали снова, поскольку королева была беременна и хотела удалиться в Бат. Не успел он подчиниться, как этот нелепый приказ был отменен, но опасность, грозившая Оксфорду, оставалась тревожным фактором в его планах на предстоящую кампанию.
Армию, посрамленную и разбежавшуюся в Орлесфорде, снова собрали, и 11 апреля в Олбурне король провел смотр 6-тысячной пехоты и 4-тысячной кавалерии. Возвращаясь в Оксфорд, он объявил перерыв в работе своего парламента, чтобы уменьшить количество ртов в и без того переполненном городе. 17 апреля в Великий четверг Карл с двумя сыновьями проводил королеву, переезжавшую в Бат, до Абингдона. Там они расстались. Королеву преследовал страх, что она умрет в предстоящих родах, но ей предстояла более долгая пытка, которой суждено было навсегда разлучить ее с супругом.
Внешне король сохранял присутствие духа. По возвращении в Оксфорд он довольно холодно принял посланцев из Дублина, которых прислал Ормонд, чтобы они разъяснили ему сложность ситуации в Ирландии. Они ясно дали понять, что лояльные ему ирландские подданные-протестанты не согласятся ни на какой окончательный мирный договор с Ирл андской Конфедерацией, который не будет предусматривать возвращения всей их собственности, восстановления протестантской религии и суда над главарями мятежников.
На Пасху Карл вместе с двумя своими милыми мальчиками прогуливался в саду церкви Христа, где за ним с восхищением наблюдал Джон Тейлор, впоследствии сочинивший следующие строки:
Тогда в саду церкви Христа я наблюдал радостное зрелище:
Там был мой господин-король и много пэров и рыцарей,
Принц, полный надежд, и Джеймс, герцог Йоркский,
Которых Бог хранит от посягательств мятежников.
Но в тот самый день король получил сообщение разведки об отступлении Ньюкасла в Йорк. Тем временем Эссекс созвал генеральное совещание в Эйлсбери. Силы противника замыкали кольцо вокруг Оксфорда. Королевские командиры хотели ответить на эту угрозу атакой, чтобы смыть позор Ор-лесфорда. Однако Руперт, прискакавший из Шрусбери, чтобы принять участие в военном совете, рекомендовал проявить осторожность. Было бы глупо рисковать, давая большое сражение на юге, когда положение дел на севере по-прежнему оставалось таким неопределенным. Оксфордской армии следовало ограничиться оборонительными действиями. Гарнизоны на внешнем периметре – Рединг, Бенбери, Абингтон и Уоллигфорд – следовало насколько возможно усилить пехотой. Небольшим силам кавалерии необходимо было патрулировать местность, прилегающую к Оксфорду, а все остальные войска следовало отправить на соединение с силами, которыми командовал принц Мориц. С зимы они удерживали оставшиеся крепости на западе, но их число неуклонно сокращалось. Если бы король, таким образом, резко сократил свои оксфордские войска, то неизбежно должен был ограничиться обороной, в то время как Руперту предстояло идти на выручку Йорку. Год еще только начинался, и, если бы дела на севере пошли хорошо, у них осталось бы время до конца лета справиться с Эссексом и Уоллером.
План Руперта был принят, хотя это, как, вероятно, опасался принц, не гарантировало того, что он будет исполнен, поскольку военный совет не был ни единодушным, ни надежным. Руперт, когда он там присутствовал, мог заставить замолчать любого, даже Уилмота, который обычно не соглашался с ним и мог кричать почти так же громко; лорд Форт дипломатично пользовался своей глухотой, чтобы ни с кем не ссориться; сэр Джейкоб Астли почти в любом споре отставал от других на несколько доводов; король следовал совету того из своих советников, кто на данный момент был его фаворитом, и лорд Дигби впоследствии менял неудобные решения на более подходящие лично для него. В такой непростой обстановке лучшее, что мог сделать Руперт, – это надеяться, что его друг герцог Ричмонд, теперь вернувшийся из Франции, не допустит изменения плана после его отъезда. Тем временем он ускакал назад в Шрусбери, где его вновь созданная армия была почти готова к походу на север.
«Шотландцы – вот главное зло», – писал лорд Дигби. Однако пока Руперт в Шрусбери готовился к походу на север, зашевелились шотландские роялисты. Они посчитали, что настало благоприятное время. Отовсюду слышалось ворчанье людей, недовольных введением акцизов и давлением, которое оказывали на них, побуждая вносить свой вклад в поддержку армии. Недовольство тем, что их так «ощипывают и неволят», было сильнее в тех регионах, где ковенантеры никогда не пользовались популярностью, особенно в Абердине, но чувствовалось по всей стране.
Жесткая политика правительства в сфере религии, ставшая более эффективной после учреждения Церковной комиссии, транслировалась вниз через региональные синоды, местные пресвитерии, старейшин и служителей церкви и затрагивала каждого. Малейшее сопротивление в виде полива капусты и отбеливания полотна в субботу или еще каких-либо «трудов в поле» во время церковной службы могло привести к публичному порицанию или наказанию. На традиционные праздники и суеверия смотрели хмуро, как на покушения на моральные устои, а межевые знаки, пережившие иконоборчество Реформации, грубые резные изображения и древние каменные кресты валили на землю. Насаждение пресвитерианской дисциплины иногда приглушало фамильную вражду и межличностные ссоры, но иногда усиливало их. Знати и дворянству было особенно трудно принять нарушение их привилегий и вторжение в их личную жизнь, что временами приводило к неповиновению. «Как бы тебя ни сравнивали с собакой, здесь ты лаять не будешь», – сказал Дейм Гризел Гамильтон, преграждая непопулярному проповеднику путь к своей кафедре. Доносчики множились, преследования за колдовство расцветали особенно пышно. Однако значительная часть Шотландии признавала достоинства этой жесткой дисциплины, даже если ее применение часто не приветствовалось. И если людей раздражало требование пресекать игру на волынке и времяпровождение в хорошей компании, то пьянство, блуд и драки действительно следовало прекратить, а таких шлюх, как «Хайленд Мери, служанка Джеймса Бальфура», проводившая свое свободное время, «скандальным образом беседуя» с солдатами в Стерлинге, нужно было как следует отчитать и отослать домой. В Лоуленде лишь меньшинство населения по религиозным, политическим или личным причинам было категорически против всевластия церкви. Но любой, кто критиковал правительство, вероятно, заслужил бы тайную симпатию со стороны соседей, потому что лишь немногие особо стойкие могли жить, строго следуя утвержденным теперь нормам. Однако оппоненты ковенантеров обманывали себя, когда принимали эту пассивную случайную симпатию за признак повсеместной ненависти к власти священников. Это было не так. Большинство тех, кто слушал жалобы других и изливал свои беды за кружкой эля, в более трезвом состоянии были убеждены в правильности или, по меньшей мере, в полезности нового устроения.
Оппозиция Ковенанту концентрировалась в определенных районах Хайленда. Чтобы искоренить древние кельтские обычаи и католическую веру, которая упрямо продолжала существовать, правительство убеждало студентов, говорящих на гэльском, становиться священнослужителями. Но чтобы результаты этой политики стали ощутимы, должно было пройти много лет. Между тем старый антагонизм между кельтским Хайлендом и саксонским Лоулендом вызывал в горах естественное возмущение правительством ковенантеров и в особенности тем, что синоды пытались покончить с беззаконием кланов, используя в качестве оружия отлучение от церкви. Вместе с тем часто деление по политическим и религиозным причинам еще больше запутывалось из-за соперничества и личных интересов отдельных вождей.
Кэмпбеллы, доминировавшие в Западном Хайленде, были беззаветно преданы своему вождю Аргайлу. Однако это только сильнее настраивало против Ковенанта многочисленные кланы, которые враждовали с Кэмпбеллами, а именно Макдоналдов с островов и основной территории, Маклинов из Ардгура и Дуарта, и такие объявленные вне закона кланы, как Мак-Грегоры и Мак-Набы. Враждебность Кэмеронов по отношению к Кэмпбеллам сдерживал тот факт, что Аргайл забрал их молодого вождя на учебу в Инверэри, но Стюарты из Атолла, запуганные и обиженные внезапным нападением Аргайла в 1640 г., были в лучшем случае ненадежными союзниками правительства.