Первые официальные новости от Ферфакса пришли в Лондон вечером 5 июля, после того как палата провела долгий и бесполезный день, выслушивая свидетельские показания против архиепископа Лауда. Шотландские представители распознали руку Божью в том, что возмездие настигло нечестивцев. Доктор Бейли писал: «Принц Руперт сослужил славную службу, но кровь Болтона не даст ему покоя до тех пор, пока вся слава, которую он снискал, не будет утрачена в одночасье». Не последним объектом благодарности для шотландских представителей были их собственные войска за ту роль, которую они сыграли в этом большом конфликте, подтвердив свою репутацию и показав – после всех весенних разочарований, – чего стоит их армия на поле боя. Об Оливере Кромвеле они забыли.
Мысли Кромвеля были обращены к действиям его людей, которых теперь начали называть «железнобокие», поскольку утверждалось, что этим словом назвал их Руперт в тот миг, когда его сбили с лошади. «Если не считать горстки шотландцев, стоявших у нас в тылу, наша собственная кавалерия разбила всю кавалерию принца», – писал он своему осиротевшему шурину. Кромвель не собирался преуменьшать заслуги шотландцев, а просто говорил, что видел собственными глазами, – о решительной атаке своих людей из Восточной Англии. Он гордился своими людьми и считал себя одним из них телом и душой. Особенно душой. Весь прошлый год он отбивался от сердитых жалоб парламента и других командиров на то, что его люди анабаптисты, а его офицеры – «бедные простолюдины низкого происхождения». Теперь эти анабаптисты, эти простолюдины, эти простые парни одержали блестящую победу. Кромвель со всей искренностью и решимостью настроился добиться, чтобы его «драгоценных благочестивых людей» оценили по заслугам. «Воздайте славу, всю славу Богу», – писал он, но имел в виду «Богу и моим „железнобоким“».
Он отправил в Лондон посыльного, чтобы сообщить о своем триумфе. Капитан Томас Харрисон, смуглый молодой человек с сияющими глазами, был сыном стаффордширского йомена, прежде служившим клерком у адвоката. Харрисон боролся за Царство Божие на земле и всей душой верил, что скоро наступит тысячелетнее правление святых. Еще верил, что это Бог и индепенденты одержали победу в Марстон-Муре, и с жаром повторял это как заклинание каждому встречному или, как жаловался доктор Бейли, трубил по всему городу хвалу сектантам и их командиру Кромвелю.
Шотландские уполномоченные с испугом смотрели, как плоды долгожданной и с таким трудом завоеванной победы уплывают от них к индепендентам. Эти опасные и презираемые ими сектанты были героями дня. У каждого на языке вертелись слова: «С каким мужеством дрались неустрашимый Кромвель и его доблестные парни!» На тот момент репутация индепендентов не уступала их неизменному рвению.
В последние три недели работе над новым «Справочником богослужений», обсуждавшимся в Вестминстерской ассамблее богословов, препятствовал Филип Най и его друзья-сектанты, которые настаивали, что причастники должны проходить таинство на своем месте, а не собравшись вокруг стола, как у пресвитерианцев. Если бы идеи индепендентов ограничились формой поклонения, перспективы соглашения были бы лучше. Но их вера, что каждый человек имеет право на собственную интерпретацию слова Божьего и собственную волю, противоречила всей кальвинистской доктрине и, как считали некоторые, била по самым основаниям праведности.
Спустя две недели после битвы в Марстон-Муре мимо цензоров проскользнула книга «Кровавый догмат преследования за убеждения», поразившая и напугавшая всех, кто опасался индепендентов. На ней не стояло имен ни автора, ни издателя, но это была работа Роджера Уильямса, кроткого экстремиста из Новой Англии, изгнанного из кальвинистской колонии Массачусетса за свои возмутительные взгляды, который с группой последователей основал поселение на Род-Айленде. Он приехал в Англию прошлой зимой для получения патента на свою колонию и, получив его, вернулся в Америку до того, как его книга была опубликована. На ее напечатанных крупным шрифтом страницах шокированные пресвитерианцы прочли, что «догмат преследования за убеждения самым очевидным и плачевным образом противоречит доктрине Иисуса Христа – Князя мира». Уильямс не был первым человеком, высказавшим эту идею, точно так же анонимно она была выдвинута за несколько месяцев до этого жителем Лондона Генри Робинсоном, но не привлекла такого большого внимания, как это второе аналогичное заявление. Роджер Уильямс «позволяет каждому человеку служить Богу самостоятельно, вообще без всякой церкви», – прокомментировал доктор Бейли скорее изумленно, чем гневно, поскольку ошибочность этого мнения представлялась ему самоочевидной.
Для большинства образованных людей того времени связь между властью в религии и властью в светском обществе являлась само собой разумеющейся. Англиканская и пресвитерианская религии, каждая по-своему, устанавливали и поддерживали некую форму общественного порядка. Но анабаптисты и, как считалось, многие другие секты, с тех пор как они веком раньше появились в Германии, проповедовали равенство, анархию и общность владения имуществом. Их английские проповеди и молитвы, призывы к покаянию и публичное крещение в Хекни-Маршес еще не были такими грозными, чтобы угрожать социальной иерархии или неприкосновенности собственности. Но утверждалось, что если бы каждый человек был свободен в выборе и отправлении своей религии, если бы любая доктрина могла быть принята, то в итоге у общества не осталось бы способов отстоять право собственности и иерархию от пророков и миссий, которые непременно появились бы.
Разногласия между богословами в Вестминстерской ассамблее и очевидная напряженность, возникшая в альянсе с шотландцами, были всего лишь внешними признаками раскола, доходившего до самых глубин общества. Еще в начале войны молодой Хотэм предсказал, что если нынешние беспорядки приведут к тому, что простые люди «отобьются от рук», начнется такое, что и словами не описать. Из-за растущей силы индепендентов простые люди с каждым днем становились все своенравнее, в то время как власть дворянства над ними слабела.
Сам Оливер Кромвель, этот «любимец сектантов», не имел никаких намерений ломать общественный порядок. Он прежде всего думал, как выиграть войну, и в то время не рассматривал ее возможные последствия в других сферах. Он присягнул Торжественной лиге и Ковенанту, поскольку считал военную помощь шотландцев жизненно необходимой. Он продвигал благочестивых людей – даже если они оказывались сектантами – за их достоинства, потому что видел, что это нужно для победы в войне. Но в этой войне Кромвель сражался за сохранение традиционного общества, которое понимал и ценил, выступая как против давления на него сверху, так и против подрыва его снизу, и еще не задумывался над разрушительной силой религиозных и военных инструментов, которые использовал.
16 июля 1644 г. Йорк сдался. В качестве специального условия сдачи защитники выставили сохранность Минстера, многих церквей и их неповторимого витражного убранства. Ферфакс разделял справедливую гордость Йоркшира за памятники его славного прошлого. Роялисты вышли из города, подписав почетные условия капитуляции, которые в том, что касалось города, были скрупулезно исполнены, хотя имели место случаи ограбления обоза проигравших. В Минстере в лучах радужного света, лившегося из витражных окон, капеллан Ливена Роберт Дуглас произнес проповедь, в которой были следующие слова: «Повсюду ходят нечестивцы; когда они превозносятся, дети человеческие подвергаются порицанию».
Два дня спустя, 18 июля, Ферфакс, Манчестер и Ливен отправили парламенту письмо с требованием как можно скорее урегулировать в этих местах вопрос с религией. Со стороны армий это могло показаться требованием установить пресвитерианские каноны, на что так надеялись шотландцы. Но для парламента, как и для генералов, было бы затруднительно исключить из своих расчетов Кромвеля, когда дело дойдет до окончательного урегулирования и различия мнений станут очевидными для всех. Однако, чтобы выиграть войну, по-прежнему необходимо было единство и согласованность действий. Через несколько дней в Феррибридже три армии, совместно разгромившие Руперта и взявшие Йорк, разделились. Шотландцам нужно было подавить Ньюкасл-на-Тайне на севере, Ферфаксу – разделаться с оставшимися роялистскими крепостями в Йоркшире, Манчестеру и Кромвелю – очистить местность, располагавшуюся южнее.
Между Манчестером и Кромвелем почти сразу возникли разногласия. Манчестера, который после попытки короля в январе 1642 г. арестовать его вместе с пятью членами палаты общин и который был твердым приверженцем дела парламента, похоже, стали одолевать сомнения, а Кромвеля, который всего за год до этого просил парламент назначить Манчестера командующим, теперь с каждой неделей все больше возмущали его действия. По характеру они не соответствовали друг другу: Манчестер, несмотря на свою искреннюю набожность, был мягким, светским, хорошо воспитанным человеком, в высшей степени аристократичным, разборчивым и элегантным в одежде, вкусах и манерах и ничем не походил на грубоватого грозного Кромвеля. Но у Манчестера была реальная причина для сомнений и апатии, охватившей его после завершения осады Йорка. Возможно, для него стал потрясением короткий визит, который в июне нанес в лагерь осаждавших молодой Вейн. Вейн приехал, чтобы проконсультироваться с высшими командирами – и английскими, и шотландскими, так удобно собравшимися под стенами Йорка, – по поводу крайне важного на тот момент политического вопроса. Речь шла ни больше ни меньше как о свержении короля. Вполне возможно, в качестве замены называлось имя старшего брата Руперта, курфюрста Палатина. Этот принц, теперь находившийся в Голландии, имел свои личные каналы связи с Вейном, чей младший брат и шурин входили в ближний круг его матери в Гааге. Недавно он, желая продемонстрировать свою солидарность с парламентом и шотландцами, представил Ковенант на религиозном собрании в Дельфте. Впрочем, Вейн, личные симпатии которого склонялись в сторону республики, мог и не дойти до того, чтобы предлагать нового короля, поскольку лорд Ливен, Ферфаксы и Манчестер единодушно категорически отказались от идеи свержения Карла. Если Кромвель участвовал в этих консультациях, то маловероятно, чтобы он выразил несогласие с единодушным мнением старших командиров, но было известно, что он питал дружеские чувства к Вейну и разделял многие из его радикальных политических идей. Именно вскоре после визита Вейна в Йорк Манчестер стал тревожиться о будущем короля, с подозрением относиться к Кромвелю и чувствовать усталость от тягот войны.