Среди тех, кого Брауни взял в плен, были пятеро офицеров, служивших в Ирландии. Руперт действовал быстро. Он приостановил обмен пленными до тех пор, пока не сделал все, что мог, для их освобождения. Тем не менее опоздал. Брауни уже повесил их всех на рыночной площади Абингтона.
Короля ждали и другие неприятности. Сэр Ричард Гренвилл, который с осени держал блокаду Плимута, тщетно пытался взять его штурмом, но был отброшен и понес серьезные потери, поскольку гарнизон получил сильное подкрепление с моря. Джордж Горинг, получивший несколько странные полномочия генерал-лейтенанта в Хемпшире, Суссексе, Суррее и Кенте, двинулся вперед через южные графства и 9 января добрался до Фарнхема, чем на мгновение привел в смятение силы парламента. Однако не мог удержаться на этой позиции, и после неудачной атаки на Крайстчерч в Хемпшире отступил к Солсбери, оставив после себя плохую репутацию на всей территории, через которую проходил. Пока он и Гренвилл были заняты своими делами, у роялистов не оставалось войск следить за подступами к Тонтону, и главная пуританская твердыня Сомерсета со всеми имеющимися там запасами была благополучно освобождена молодым перебежчиком Энтони Эшли Купером.
Несмотря на эти неудачи, король совсем не думал о поражении. Он практически открыто рассматривал мирные переговоры всего лишь как способ пережить зиму и продолжал их вести, как он писал королеве, в основном чтобы успокоить членов того, что он называл своим «беспородным парламентом», – несчастных парламентариев-лоялистов, которые снова приехали в Оксфорд, чтобы провести там свою вторую неустроенную сессию. Несмотря на их присутствие, теперь облик Оксфорда полностью определяла война. Гражданским домохозяевам было велено сделать запасы на шесть месяцев или покинуть город. Всех работоспособных горожан обязали участвовать в строительстве оборонительных укреплений. Два раза в неделю король лично проводил осмотр фортификаций, а на берегах Айзиса его люди репетировали переправку тяжелых орудий через реку на плотах.
Руперт по-прежнему следовал своей политике продвижения тех людей, в чьих способностях и согласии с его собственными идеями был уверен. Вслед за Генри Кейджем он сделал губернатором Оксфорда Уильяма Легга, а своего ведущего инженера Бернарда де Гомма – главным квартирмейстером. Оба назначения оказались удачными, если единственным критерием считать способности. Но Гомм был очень молодым, иностранцем и полностью зависел от Руперта, а Легг был его близким другом. Все выглядело так, словно он создает свою группировку. Сэр Артур Астон, которого отстранили от управления Оксфордом из-за перелома ноги, полученного, когда он «гарцевал на лошади перед какими-то дамами», сделал все, что было в его силах, чтобы подорвать власть своего преемника сэра Генри Кейджа, и теперь, когда Кейдж погиб, очень надеялся снова стать губернатором. В результате Руперт приобрел еще одного злейшего врага в армии. При дворе ему приходилось считаться с раздражением графа Саутамптона, поскольку тот надеялся получить должность шталмейстера, которую король пожаловал своему племяннику.
Беспокоила принца и другая критика. Во-первых, проблемы на Западе, где Эдмунд Уиндем не желал служить под началом Хоптона, «который со мной не считается». Во-вторых, недовольство в Ньюарке, где сэр Ричард Байрон отказал своей матери взять какого-то выскочку Родоса для участия в управлении городом. Были и другие жалобы, справедливые и несправедливые, серьезные и пустяковые. Если бы реорганизация роялистской армии принесла победу, вся критика тут же затихла бы, но пока Руперт с угрожающей скоростью плодил себе врагов, готовых наброситься на него в случае проигрыша. Королева была далеко, но теперь в Париже с ней были два его самых лютых врага: маркиз Ньюкасл и лорд Уилмот, который одно время, похоже, подумывал состряпать против Руперта обвинения, которые могли представить оксфордскому парламенту Маркиз Хертфорд и лорд Гламорган – два представителя знати, чьи военные способности Руперт явно не оценил. Из этого заговора ничего не вышло, но подобные вещи создавали неприятный фон усилиям принца по реорганизации королевских армий.
Временами король обнаруживал, что даже его самые близкие друзья, за исключением Дигби, «со странным нетерпением ждали мира». Так он писал королеве. Но одна группа во главе с другом Уилмота Гарри Перси, как он полагал, может быть опасна, и он велел их арестовать. Согласно донесению, им вменялся заговор с целью похищения принца Уэльского и отправки его в Лондон, а также то, что они предупредили генерала Брауни о нападении принца Руперта на Абингтон. Но несомненной причиной была их заинтересованность в плане, который не без ведома Дензила Холлеса передала из Лондона сестра Перси леди Карлайл. План состоял в том, что король должен заключить мир с пресвитерианцами и шотландцами, чтобы таким образом уничтожить сектантов, – план, о котором Карл не желал даже слышать. «Будьте уверены, – писал он королеве, – что я не откажусь ни от епископства, ни от меча, который Бог вложил в мои руки».
К тому времени Генриетта Мария, выздоровевшая после болезни, которая длилась несколько недель, снова стала собой и засыпала его письмами, полными любви и упреков. Она спрашивала, почему он позволяет, чтобы мятежники назывались «парламентом», как следует из его последнего послания к ним? Она сокрушалась, что в его действиях присутствует видимая нерешительность, и его репутация человека непостоянного в своих целях создает ей самые большие трудности при попытке заручиться помощью за рубежом. Кроме того, мятежники с большим успехом оповещают всех о своих победах. Королева рисовала заманчивые картины получения иностранной помощи. Герцог Лотарингский, амбициозный военный с безграничной способностью давать обещания, предлагал около 10 000 человек, которые, если решить небольшую проблему с транспортом, могли бы быть отправлены в Англию. Она сама через своего англиканского капеллана Стивена Гоффе обращалась к принцу Оранскому и попросила дать корабли для войск герцога, к которым хорошо бы добавить 3000 голландских пехотинцев и объявление войны английским мятежникам. Если он согласится на эти просьбы, она обещала вознаградить его, женив принца Уэльского на его дочери при условии, что он даст за ней достаточно большое приданое. Принц Оранский, который считал войска герцога Лотарингского плодом его воображения и вовсе не собирался связывать кого-то еще из своих детей с домом Стюартов, был вежлив, но оставил ее предложения без ответа.
Король в Оксфорде надеялся на более крупный куш для своего сына из Португалии, и, когда из Лондона снова приехал португальский посол Антониио де Соуса, его ждал теплый прием. Ему сообщили, что приданого в один миллион дукатов достаточно, чтобы выдать инфанту Екатерину Брагансскую за принца Уэльского.
Хотя Карл соглашался с многочисленными планами королевы, его надежды на получение из-за рубежа денег и войск были не такими отчетливыми, как ожидание, что ирландские конфедераты согласятся прислать ему тысячи свирепых и доблестных воинов. Но месяц шел за месяцем, а переговоры в Ирландии затягивались, потому что конфедераты требовали больше, чем Карл мог открыто им дать. Прекращение – перемирие, подписанное осенью 1643 г., продлевалось уже несколько раз, но постоянный договор так и не был заключен. Тем временем Ормонд и войска, находившиеся под его контролем, соблюдали перемирие, шотландские ковенантеры на севере продолжали войну, а английские и англо-ирландские командиры в Манстере под предводительством Инчиквина отреклись от короля, Ормонда и Прекращения, и теперь сражались с ирландцами от имени парламента. Правительство Ирландской конфедерации в Килкенни, как и Ормонд, зная о слабости короля и о том, как отчаянно он нуждался в помощи, считало, что надо просто еще немного подождать, чтобы продиктовать ему те условия, которые им нравятся. Сама королева писала, умоляя их, как своих единоверцев-католиков, принять условия ограниченной толерантности, предложенные Ормондом. Однако уже достаточно большое число членов Ассамблеи Конфедерации, подстрекаемых папским агентом Скарампи, не желало рассматривать ничего, кроме реставрации католической церкви на всей территории Ирландии.
Напрасно Ормонд умолял Дигби дать ему более определенный совет относительно желаний короля. «Мне необходимо получать ясные указания, – писал он, – иначе может статься, что из-за своего незнания или в случае каких-то внезапных изменений… я невольно совершу пагубную ошибку». К осени 1644 г. он попросил, чтобы его освободили от обязанностей лорда-лейтенанта ввиду очевидной невозможности добиться того, чего хотел король. Карл заверил его в своем неизменном доверии и велел заключить договор на любых условиях, которые Ормонд сможет выторговать, но так, чтобы он в течение зимних месяцев, когда моря относительно свободны от парламентских патрулей, прислал в Англию войска. Одновременно с этим он снова подтвердил полномочия Гламоргана и приготовился послать его с приказом вступить в тайные переговоры с ирландцами на случай, если Ормонда постигнет неудача.
С такими надеждами король отправил своих уполномоченных во главе с герцогом Ричмондом в Аксбридж на встречу с представителями парламента. Перспективы договора выглядели очень мрачно. Король категорически не желал называть своих оппонентов «парламентом» и уступил только потому, что большинство его Совета проголосовало за использование этого термина. Парламент, со своей стороны, с большим трудом соглашался признавать титулы некоторых представителей роялистов, поскольку они были заверены большой королевской печатью после того, как парламент признал действующей свою большую печать. Среди его представителей Вейна и Сент-Джона все считали сторожевыми псами, поставленными охранять своих более умеренных коллег, чтобы они не проявили к роялистам излишнего дружелюбия. Один из парламентских капелланов, Кристофер Лав, отслужил по случаю начала переговоров службу, рассчитанную на то, чтобы оскорбить королевскую делегацию и исключить любую серьезную попытку заключения мира. Со своей стороны, король решительно настроился не обсуждать ничего связанного с Шотландией без консультации с Монтрозом, который был очень далеко и имя которого было проклято шотландскими уполномоченными. Кроме того, он велел своим делегатам не упускать возможность в приватных беседах говорить представителям парламента, «что они отъявленные мятежники и, если не покаются, их ждет проклятие, гибель и бесславие». Карл считал, что такие разговоры «могут пойти на пользу». Даже те, кто не обладал дополнительной информацией о политике двора и парламента, могли понять, что из этой встречи в Аксбридже, скорее всего, ничего не выйдет. «Мир, – писал в Лондон барристер Джон Грин, – это невероятное чудо, на которое едва ли стоит надеяться».