Руперт в Ладлоу, оценивая угрозу всем своим надеждам, опасался нарушения поставок из Уэльса и, возможно, восстания противников короля в самом Уэльсе. Страна обеднела, а пертурбации войны практически остановили торговлю крупным рогатым скотом. Архиепископ Уильямс из замка Конвей пытался защитить людей и просил, чтобы была проявлена определенная осмотрительность в отношении «наших бедных погонщиков, этого «испанского флота Северного Уэльса», приносящего то немногое серебро, которое у нас есть». Но командиры гарнизонов по всему Уэльсу настаивали на своих требованиях о предоставлении еды и фуража и без разбора устраивали рейды, а недавно Руперт распорядился, чтобы кавалерийские патрули штрафовали тех, кто запаздывал с платежами. Добавьте к этому ссоры между соперничающими командирами, пренебрежение англичан к чувствам валлийцев, возмущение валлийцев поведением англичан и весь комплекс региональных междоусобиц. «Колыбель королевской пехоты» стала теперь местом раздоров, вражды и бедности.
В Оксфорде, судя по всему, родилось предложение перевести двор в Эксетер или Бристоль, чтобы придать позиции короля большую связность. Но оно никогда даже не обсуждалось Советом (по той причине, как считал Хайд, что дамы были против него), поскольку такое подчеркнутое отступление подорвало бы боевой дух сторонников короля и в Англии, и за ее пределами.
Руперт, подавленный тем, что перспектива победы становилась все более сомнительной, стал чаще не соглашаться с Дигби, сангвинический темперамент которого не желал признавать катастрофы и активно восставал против любого предложения возобновить переговоры. В последнее время Карл вернул свое расположение беззаботному лорду Коттингтону, когда-то занимавшему пост канцлера казначейства и в 1639 г. позволившему ему начать войну с шотландцами, не имея денег для оплаты войскам. Эти двое вернули Карлу его природный оптимизм, поэтому, когда французский посланник Сабран в марте посетил его в Оксфорде, то нашел его настроенным категорически против любого примирения, хотя король был уже не так, как раньше, уверен в своей английской армии. Вместо этого он верил в Монтроза и еще больше надежд возлагал на ссоры и раскол в стане противника.
«Раздоры в рядах самих мятежников усиливаются с каждым днем», – с удовлетворением писал Дигби Ормонду. В то же время распри среди королевских командиров не вызывали у него большого беспокойства, и в этом он сильно ошибался. Сабран указал королю, что он должен использовать разброд и шатание среди своих врагов, чтобы подтянуть свои войска и создать угрозу Лондону. Но силы роялистов действовали только на Западе, на границе с Уэльсом и на севере Мидлендса. К тому времени стало ясно, что реорганизация королевской армии не удалась. Руперт, несмотря на всю свою энергию, ум и преданность, не обладал ни опытом, ни характером, необходимыми для выполнения этой задачи. К марту 1645 г. все увидели, насколько провальной была его попытка объединить и скоординировать армии. От лорда Лафборо из Лестера, от сэра Ричарда Байрона из Ньюарка, от лорда Байрона из Честера и все громче и громче с Запада в Оксфорд приходили жалобы. В конце февраля приехал Горинг, который на повышенных тонах поговорил с Рупертом и уехал. За ним в марте последовал Байрон, угрожавший подать в отставку, если к его нуждам в Честере не отнесутся более внимательно.
Но самые большие проблемы скопились на Западе. Там король решил разместить резиденцию принца Уэльского с его собственным советом и двором. Хотя ему еще не исполнилось 15 лет и он был бы всего лишь номинальной фигурой, Руперт предвидел неприятности, если принц Уэльский, который в любом случае не мог быть реальным командующим, будет иметь совет и двор отдельно от своего отца. Такая конфигурация постоянно создавала бы благоприятные возможности для амбициозных офицеров-интриганов, которые могли настраивать один двор против другого и оба двора против Руперта. Карл не придал значения возражениям племянника. Верный своему старому обычаю одной рукой отбирать власть, которую давал другой рукой, он, вероятно, думал, что новый двор на Западе и замешательство, которое возникнет из-за его появления, станет полезным ограничителем власти Руперта.
4 марта 1645 г. принц Уэльский в сопровождении сэра Эдварда Хайда и лорда Калпепера покинул Оксфорд, чтобы занять свою штаб-квартиру в Бристоле. Зимой западное дворянство давало множество обещаний, которые подкреплялись заверениями западных генералов, но по приезде принц и его совет не обнаружили ничего, кроме беспорядка. К весне дворяне не собрали ни денег, ни людей и теперь рассыпались в извинениях и обвиняли друг друга. Гренвилл, которого еще осенью оставили осаждать Плимут, захватил расположенные по соседству поместья своей жены (которая давно с ним рассталась) и жил на широкую ногу, хватая богатых горожан и дворян для получения выкупа. Время от времени терроризировал сельских жителей, бесконтрольно вешая тех, кто ему не нравился, – привычка, которую завел в Ирландии. Он так и не взял Плимут, но и в этом провале обвинил губернатора Эксетера сэра Джона Беркли, который, как он утверждал, из зависти создавал ему проблемы при определении солдат на постой и интриговал, пытаясь заставить его уйти в Сомерсет. Ни Гренвилл, ни Беркли не исполняли приказы друг друга. При этом оба требовали, чтобы их не ставили в зависимость от Горинга, хотя в этом вопросе их можно было понять. Горинг не являлся командующим войск Запада. Его полномочия касались расположенного восточней Хемпшира, однако после его неожиданного броска на Фарнхем в графстве Суррей, к которому он подошел 9 января, он не сумел закрепиться на этой передовой позиции и отошел со своей армией на запад. Теперь он без особых успехов осаждал Тонтон и донимал Гренвилла, утверждая, что его полномочия делают его старшим офицером на всем Западе.
В войсках всех трех генералов хромала дисциплина, но самая плохая репутация была у людей Горинга. Его запои приобрели всеобщую известность. «Дорогой генерал, – писал Джордж Дигби, – будьте осторожней с дебошами». Вместе с тем как солдат Горинг хоть трезвый, хоть пьяный имел блестящую репутацию и, благодаря своим способностям и боевым качествам, несомненно, производил на врага более сильное впечатление, чем любой другой генерал на Западе. «Да благословит вас Господь, вы самый веселый сосед из всех, кого я когда-либо встречал», – писал ему Уоллер, делая вид, что с легкостью воспринимает серию беспокоящих рейдов на его квартиры на границе Уилтшира и Сомерсета. Чтобы обсудить обмен пленными, эти два галантных воина встретились в Шафтсбери в атмосфере такой роскоши и дружеского расположения с обеих сторон, что местные жители восприняли это не иначе как заключение мирного договора и окончание войны. Горинг пренебрегал Советом принца Уэльского, не выполнял его приказы, терял его шифры и проявлял опасную нескромность в отношении того, что говорил. Но временами он действовал умело, и его друзья не спешили верить, что пьянство и болезнь лишили его храбрости и умения оценивать ситуацию, оставив лишь безграничные пустые амбиции. «Милорд, – шутливо умолял его сэр Артур Кейпел, – если вы дадите мятежникам хорошего пинка, я буду рад проиграть вам в пикет свое месячное жалованье».
В недобрый для кавалеров час Кромвель, оставив свои парламентские обязанности в Вестминстере, прибыл в расположение своего бунтовавшего полка, навел порядок и выступил походным маршем на запад. Соединившись с Уоллером, он застал врасплох роялистского шерифа Уилшира в Девайзесе и взял в плен и его, и 300 его солдат. Оттуда двинулся в Дорсет, чтобы воспрепятствовать снабжению роялистов и помешать им набирать рекрутов для Западной армии короля. Несмотря на то что Горинг в один из приливов энергии выбил «железнобоких» из Дорчестера, положение роялистов в западных графствах подвергалось теперь большой опасности.
«С запада я не жду ничего хорошего», – писал Руперт 20 марта из Оксфорда своему близкому другу полковнику Леггу. Через несколько дней он повторил свои опасения, поскольку западные генералы определенно восприняли приезд принца Уэльского как освобождение от любой необходимости подчиняться его приказам. Во имя интересов короля он спрашивал, не пора ли ему взять на себя обязанности принца Уэльского и, таким образом, одним властным решением ликвидировать опасность раскола в командовании. Вопрос был риторическим, поскольку он был всем сердцем предан королю и не мог на это пойти. Но его письмо демонстрировало окончательный провал попытки объединить королевские силы под единым командованием.
Несмотря на все его старания, интриги и соперничество разобщали роялистскую армию, как никогда. Это вызывало тем большее сожаление, что боевой дух и умение роялистов никуда не делись. Сэр Мармадьюк Ленгдейл со своей кавалерией успешно вошел в Йоркшир и долгое время держал в осаде Помфрет, что заставило Ферфакса задуматься о возможном оживлении роялистов на Севере и на какое-то мгновение привело в смятение Лондон. В валлийских болотах Руперт и Мориц, нанеся поражение Эдварду Мэсси в Ледбери, положили конец его налетам и усилили позиции роялистского гарнизона Херефорда, который по-прежнему успешно обеспечивал королю контроль над южными болотами.
В графствах Вустер, Херефорд и Дорсет последние месяцы внесли в ход войны новый элемент. Измученные поборами со стороны обеих армий в виде регулярных взносов, обеспечения фуражом и размещения войск, местные жители – в основном йомены и их сыновья, к которым иногда примыкали мелкие дворяне и служители церкви, – собирались в отряды, чтобы отбиваться от обеих сторон. Появление этих клобменов[32], как их стали называть, поскольку часто у них не было лучшего оружия, чем дубина, стало тревожным сигналом как для роялистов, так и для сторонников парламента. Несмотря на жестокость, грабежи и другие нарушения дисциплины, обе стороны стремились скорее успокоить местных жителей, чем запугать их. Взносы в виде денег или продуктов могли собираться, только если люди еще могли сеять и жать, если им хватало на жизнь и они без особых проблем продавали свои продукты. Разорение села неизбежно привело бы к гибели армий. По всей стране командиры жаловались, что собирают мало взносов, поскольку невозможно взять ни денег, ни продуктов у людей, у которых нет ничего лишнего. Нарушение функционирования рынка крупного рогатого скота в Северном Уэльсе или рынка шерсти в Западном Райдинге сразу же отражалось на армиях. По всей Англии обе стороны в большей или меньшей степени сталкивались с одной и той же проблемой. Они не могли обеспечить дисциплину в армии и, хотя нормальная жизнь страны не прекратилась полностью, ее пульс стал слабым и неровным. Клобмены винили в своих проблемах военных. Это было широко распространенное и неуклонно растущее движение, предполагавшее противодействие силе силой и отказ от дальнейшего снабжения войск самым необходимым.