В Нейсби король потерял всю свою пехоту, все пушки и большую часть обоза. Когда спустя три дня его гарнизон в Лестере сдался, Ферфаксу передали оставшиеся запасы оружия и 500 лошадей. Катастрофа была тотальной.
Ферфакс в лаконичном донесении объявил обеим палатам о величайшей победе, которой Бог удостоил дело парламента. Кромвель был красноречивее в благодарности как Всевышнему, так и своим людям. После несколько более подробного, чем у Ферфакса, описания битвы он заключил: «Это не что иное, как рука Божия; и ему одному принадлежит победа, которую никто не может разделить с ним… Честные люди верно послужили вам в этом деле. Им вы можете доверять. Молю вас именем Бога, не препятствуйте им… Я хотел бы, чтобы тот, кто рискует жизнью за свободу своей страны, доверил Богу свободу своей совести и свободу того, за что борется».
Палата общин велела отпечатать это письмо, опустив последнее предложение. Им хватало проблем с неистовыми спорами шотландцев с сектантами, чтобы не добавлять к этой шумихе личные взгляды генерал-лейтенанта Кромвеля на свободу совести. Однако палата лордов в какой-то момент оказалась не столь внимательной и опубликовала текст полностью, чем выдала эту попытку цензуры к большому возмущению и пресвитерианцев, и сектантов.
В Марстон-Муре Кромвель смело приписал победу своим войскам. В Нейсби он сделал это с еще большим правом. После Марстона он гордо противопоставлял своих людей тем, кто с презрением называл их сектантами и простолюдинами. Его письмо после Нейсби содержало в себе угрозу. Люди Кромвеля сражались за свободу совести, как бы не отрицали это узколобые богословы и назойливые шотландцы.
Предупреждение было вдвойне уместно. На той неделе Джон Лилберн по просьбе Уильяма Принна был вызван в Комитет по проверке (Committee of Examinations) и опрошен в связи с его недавней атакой на религиозные взгляды Принна и «египетское рабство» пресвитерианской системы. Комитет отпустил его с предупреждением, которое, похоже, не ограничило его красноречия, и разозленный Принн ушел домой писать очередной ядовитый памфлет против свободных ораторов.
Тлеющая ненависть между пресвитерианцами и индепендентами то тут то там давала яркие вспышки. Роберт Бейли в момент несдержанности открыто усомнился в преданности индепендентов общему делу. И не без оснований, поскольку король не однажды выказывал желание помочь им против пресвитерианцев, и интрига, затеянная лордом Сэвилом, которого король освободил специально для этой цели, снова вышла на свет. Неправильно истолкованные слова Бейли дошли до палаты общин почти одновременно с тем, как известия из Нейсби были доставлены в Лондон офицерам армии нового образца, одним из тех, на кого Бейли и другие пресвитерианцы жаловались, как на страшных людей, не верящих в Троицу. Но такие страшные люди были среди тех, кто только что одержал великую победу. Очевидно, что момент был неподходящий для обвинения сектантов в нелояльности, и бедному Бейли пришлось извиняться в палате за свои инсинуации в отношении индепендентов.
Настроение Лондона менялось от мрачности, накрывшей город после взятия королем Лестера, к всеобщему ликованию. Унылая процессия больных и раненых солдат, появление которых знаменовало поражение сил парламента, теперь уступила место бравым благочестивым молодым всадникам из армии нового образца, ежедневно прибывавшим в город со свежими новостями о победе. Армию, в отношении которой еще месяц назад делались удручающие прогнозы, теперь шумно приветствовали как спасителя общественного блага. С ростом популярности армии положение индепендентов в парламенте и вне его становилось все более надежным. 21 июня в город привели пленных, взятых при Нейсби, всего 4000 человек. Впереди несли 50 захваченных там штандартов. Глядя на них из окна, французский посол был поражен: они выглядели здоровыми и крепкими, лишь немногие были ранены. Эти солдаты не были похожи на людей, болевших душой за свое дело, людей, которые дрались до конца. На Тотхилл-Филдс, где разместили их лагерь, им читали проповеди на валлийском. Одни тут же записывались в армию парламента, другие давали клятву больше никогда не вступать в бой и были отправлены домой. Но испанский посол Алонсо де Карденьяс, который, как и его французский соперник, отметил хорошее физическое состояние этих людей, попросил разрешения рекрутировать некоторых из них на службу своему господину. Ответ был достаточно благоприятным, чтобы всполошить Сабрана и заставить его обратиться с такой же просьбой. Португальскому послу повезло меньше, поскольку из писем короля, захваченных при Нейсби, стало ясно, что он пользовался своими дипломатическими привилегиями, чтобы пересылать королеве и от королевы письма из штаб-квартиры короля.
Теперь королевская корреспонденция, оказавшись в руках парламента, спустя более чем два года вернулась назад. В основном это были письма к королеве и от нее. Из них стали очевидны попытки короля получить деньги и людей от королей Дании и Франции, от принца Оранского и герцога Лотарингского. Но главное – это его намерение привезти в Англию силы Ирландской Конфедерации. Невозможно было бы выковать более убийственного оружия против Карла. Парламентарии не колебались. В течение месяца после их победы при Нейсби публикация книги «Королевский кабинет открыт» представила перед потрясенными и возбужденными читателями самые интимные и нескромные подробности политики, которые обсуждали между собой король и королева.
Роялисты изобразили ужас от такого вторжения в частную жизнь короля. Афиняне, говорили они, возвращали нераспечатанными захваченные письма Филиппа Македонского к его жене, потому что считали «постыдным и бесчестным» выведывать супружеские секреты. Впрочем, имелись и недавние примеры такого поведения. В 1620 г. в битве на Белой Горе в окрестностях Праги главный советник протестантского короля Богемии (шурина короля Карла и отца принца Руперта) потерял его личные бумаги. Опубликованные победившим императором, эти документы показали интриги и сомнительные маневры, благодаря которым были обеспечены выборы в пользу этого короля. Публикация стала тяжелым ударом по делу протестантизма в Европе, не в последнюю очередь потому, что с тех пор осторожные монархи и предусмотрительные дипломаты не желали доверять бумаге секреты политики, которые позднее могли быть раскрыты. В более узком кругу друзей и потенциальных союзников короля Карла публикация «Королевский кабинет открыт» произвела тот же эффект. Она уничтожила добрую волю и углубила недоверие именно в тот момент, когда после серьезного поражения королю больше всего требовалась помощь. В Париже королева-изгнанница делала храбрый вид по поводу произошедшей катастрофы и уверяла всех, что ее супругу нужно только немного помочь, и он выиграет войну. Но с того момента все умные государственные мужи Европы стали считать его дело проигранным.
Король со своей кавалерией через Личфилд, Вулверхэм-птон и Бьюдли благополучно добрался до верного ему Херефорда. С трудом скрываемая неприязнь Руперта к Дигби резко прорвалась наружу. Ирония судьбы заключалась в том, что после поражения все бремя позора выпало на долю Руперта, который не советовал вступать в бой, тогда как Дигби, по настоянию которого роялисты решились на битву, никто не винил в ее исходе. Руперт ратовал за то, чтобы остатки кавалерии немедленно присоединились к Западной армии, которая на тот момент оставалась целой и невредимой. Это нужно было сделать до того, как Ферфакс и Кромвель, пользуясь своим огромным преимуществом, бросят все силы на юго-запад. Но король, которого не смутил тот факт, что его валлийская пехота сдалась практически целиком, хотел, чтобы на ее место в Уэльсе набрали новых рекрутов и объединили их с валлийскими силами Джеррарда, не считаясь с тем, сколько времени на это уйдет. Руперт, страдавший от недосыпа, стал тревожным и раздражительным, его охватила утомительная лихорадочная активность.
Дигби, через пять дней после Нейсби объявив Ормонду о «прискорбном проигрыше в самой многообещающей битве», продолжил говорить, что, объединив свои силы с войсками Горинга на Западе, король при помощи войск, которые он ожидает получить из Ирландии, быстро восстановит понесенный урон. «Последствия этой катастрофы не будут особенно масштабными… Мы все здесь считаем само собой разумеющимся, что в Ирландии заключен мир». Мир, согласно которому конфедераты должны помочь королю, еще не просматривался на горизонте, но король по-прежнему рассчитывал на него и, воспользовавшись возможностью, убедил своего секретного агента графа Гламоргана поторопиться с путешествием в Ирландию. Что же касается его собственных перспектив, король писал: «Я ничуть не унываю из-за нашей последней неудачи… Надеюсь в скором времени с лихвой восстановить свои потери, если ко мне придет помощь от того королевства (Ирландии), которую у меня есть основания ожидать». Между тем, пока Руперт при поддержке хмурого труженика Ленгдейла – «креатуры принца Руперта», как презрительно именовал его Дигби, – делал все, что мог, чтобы восстановить утраченную мощь короля, Карл пренебрегал его советами, предпочитая успокаивающие посулы Дигби. Еще ничего не потеряно. Скоро с ним будут ирландцы, тысячи ирландцев. К тому же из Шотландии Монтроз прислал известия о своих новых успехах за последние недели.
После рейда в Данди Монтроз отошел в Спейсайд. Генерал Бейли, которого изводили злобные окрики эдинбургского правительства, попытался выманить его с помощью осторожного наступления на Атолл, но Монтроз повернул вниз по течению реки Спей в направлении побережья. Бейли отправил в погоню своего заместителя, которым был не кто иной, как перебежчик сэр Джон Харри, теперь поступивший на службу к шотландцам. 9 мая недалеко от моря, между Нэрном и Олдерном, он под покровом густого тумана настиг Монтроза. Когда до его ни о чем не подозревающей добычи оставалось несколько минут пути, он велел своим людям выстрелить из мушкетов, чтобы освободить гильзы от слежавшегося пороха, и приготовиться к атаке. Приглушенные звуки выстрелов оповестили Монтроза об опасности. До нападения Харри оставалось меньше десяти минут.