5 июля в Крюкерне авангард Ферфакса вступил в столкновение с войсками Горинга, которые, не оказав почти никакого сопротивления, обратились в бегство. Люди «нового образца» прошли больше 80 миль за пять дней, что было достаточно напряженно для тяжеловооруженных солдат, идущих походным маршем в самый разгар лета по плохим незнакомым дорогам. Но в Крюкерне, где Ферфакс приказал остановиться на отдых, они стали кричать, что, если надо, готовы идти дальше всю ночь, лишь бы освободить Тонтон. Но Горинг снова прервал осаду, и Тонтон не нуждался в освобождении. Поскольку теперь никакой спешки не было, они всю субботу отдыхали в Крюкерне. Потом повернули на север в поисках Горинга.
У Горинга имелся свой план. Он понимал, что необходимо не дать Ферфаксу добраться до Бристольского канала, чтобы, таким образом, отрезать Западную армию от сил короля. Учитывая численное превосходство противника, особенно в кавалерии, задача Горинга состояла в том, чтобы своими действиями сбить Ферфакса с толку и заставить его разделить свою армию на части. В этом он преуспел. Он предпринял ложный бросок в направлении Тонтона, заставивший Ферфакса послать туда Мэсси с 4-тысячным отрядом кавалерии, чтобы посмотреть, что происходит. В середине пути Мэсси попался шурин Горинга Джордж Портер совершенно без охраны. Его люди, спешившись, купались в реке и грелись на берегу в Илминстере. Но хотя Мэсси разогнал его людей, а часть из них взял в плен, теперь от Ферфакса его отделяли 10 миль и три реки.
Тем временем Горинг, отослав свои орудия и обоз назад в Бриджуотер, закрепился в Ленгпорте, где Ферфаксу пришлось бы драться с ним (не дожидаясь возвращения Мэсси), если он хотел не дать ему отойти со всем своим снаряжением в Бриджуотер. Местность была холмистой, и из-за сильных летних ливней все дороги представляли собой глубокие, наполненные водой траншеи в мягкой красной земле, которые густая сень орешника, боярышника и ивы местами превращала в тоннели. «Местность, – писал капеллан Ферфакса, – изобилует узкими проходами, так что очень трудно вызвать на бой врага, который этого не хочет». Такие «узкие проходы» – тропы среди изгородей из колючих кустарников, по колено покрытые водой и настолько узкие, что рядом могли ехать только два всадника, тянулись от места постоя войск Горинга в Ленгпорте через ручей и снова вверх в сторону расположения Ферфакса в Лонг-Саттоне.
Утром 10 июля 1645 г. парламентские разведчики сообщили о движении Горинга. Он установил две пушки на самом высоком месте тропы и разместил за живыми изгородями мушкетеров, полагая, что если Ферфакс захочет напасть, ему сначала придется иметь дело с этим смертоносным тоннелем. Дисциплина и решимость Армии нового образца делали возможным даже это. Отборные отряды мушкетеров пробивались через изгороди, нападая и вытесняя роялистов, в то время как кавалерия, форсировав переправу через ручей, начала продвигаться по тропе вверх и, несмотря на небольшую численность и нехватку места, где можно было бы сформировать строй для атаки, бросилась на кавалерию Горинга. После короткой схватки на мечах их отбросили назад, но атака дала их товарищам время выйти на открытое пространство и построиться для нападения на врага с фланга. Кавалерия роялистов начала сдавать назад и вскоре, нагнав пехоту, которая до этого момента организованно отступала в сторону Бриджуотера, сломала ее строй, и «все они побежали». В последней попытке остановить наступление Ферфакса Горинг поджег Ленгпорт, но «железнобокие» Кромвеля «пошли за победой сквозь огонь». Он сам вел своих людей вперед, «по обе стороны окруженный пламенем», пока они не дошли до дальнего конца деревни и не продолжили преследование кавалерии роялистов. Оно закончилось на полпути до Бриджуотера.
По подсчетам Кромвеля, в бою у Ленгпорта он взял 2000 пленных и по меньшей мере 1500 хороших лошадей. Орудия и большую часть пехоты роялистам удалось спасти и благополучно доставить в Бриджуотер, однако отставших безжалостно били и уничтожали клобмены – по иронии судьбы те самые банды, которые Горинг снабдил офицерами и оружием. С сильно потрепанными остатками своих войск Горинг больше не пытался поддерживать свободную линию коммуникаций с Бристолем и, предоставив гарнизону Бриджуотера самому заботиться о себе, ушел дальше в Барнстейпл, объявив, что его люди не в том состоянии, чтобы снова драться. Победоносные офицеры «нового образца» смотрели друг на друга с удивлением и изумлением. Полковника Харрисона посреди битвы охватил экстаз, и он принялся неистово славить Бога, а Кромвель в тот день написал: «Разве видеть это не значит узреть лик Божий?»
Для счастливых обитателей Реглана известия о несчастье в Ленгпорте были словно гром среди ясного неба. Испугавшись, король поехал в Кардифф посмотреть, как его новые валлийские рекруты обретают боевую форму. Затем, в четверг 22 июля, провел короткую консультацию с Рупертом, который снова переплыл Бристольский канал, чтобы встретиться с ним в Крике. У принца выдалась очень напряженная неделя. В предыдущую среду, чтобы ободрить павшие духом Западные войска, он провел со своей кавалерией успешный ночной рейд в расположение противника в Уэльсе. В пятницу в окрестностях Бристоля он встретился с представителями клобменов Сомерсета и попытался уговорить их записаться в армию короля, но безрезультатно. В понедельник на холме Ленсдаун он разговаривал с другой группой сельских жителей, а потом постарался реорганизовать пребывавший в унынии гарнизон Бата. Ночью он переправился через Северн, в четверг беседовал с королем и в тот же день вернулся в Бристоль, чтобы закончить дела по укреплению и обеспечению продовольствием города, который король предлагал сделать своей штаб-квартирой.
Руперт был благодарен своему дяде за его запоздалое решение перебраться ближе к Западу и, таким образом, консолидировать там свою позицию. Но сразу же по возвращении в Бристоль узнал, что Бриджуотер после короткого обстрела сдался Ферфаксу. С учетом значительных запасов оружия, боеприпасов, продовольствия и других ценностей, которые свозили туда на хранение из всех окружающих регионов, его капитуляция стала очередным тяжелым ударом для роялистов на Западе. Но еще более серьезные последствия имело то, что была перерезана линия связи Бристоля с Западной армией в Девоне и Корнуолле, и потому Бристоль больше нельзя было рассматривать как место безопасной штаб-квартиры короля. Карл принял решение консолидировать свои силы на Западе, когда было уже слишком поздно. Очевидно, что теперь он должен был изменить свой план. Однако в течение некоторого времени не давал Руперту никаких указаний относительно своих новых прожектов.
Когда король был в Кардиффе, инспектируя своих валлийских новобранцев, те заявили, что отказываются служить ему, если он не отправит в отставку сэра Чарльза Джерарда, который за те 18 месяцев, что он являлся комендантом Южного Уэльса, вызвал возмущение местных жителей отсутствием дисциплины и жестокостью своих людей. Король попытался угодить всем, но не угодил никому. Сначала он позволил Джерарду в высокомерных выражениях ответить на обвинения валлийского дворянства, а затем отправил его в отставку с поста коменданта. Валлийцев, которых разозлили его слова, это не успокоило. В результате валлийские дворяне со своими арендаторами разошлись по домам, не желая служить королю. Джерарду, который тоже оскорбился, пришлось дать титул барона, что вызвало обиду другого верного слуги короля, сэра Томаса Глемхэма, только что прибывшего из Карлайла, который он со своим гарнизоном в течение многих месяцев удерживал на пределе сил, постоянно получая обещания помощи, которая так и не пришла.
За падением Карлайла в конце июля последовала сдача Пофрета и Скарборо, тоже не дождавшихся помощи от побежденного короля. В таких обстоятельствах хорошие новости, которые Карл по-прежнему получал из Шотландии от Монтроза, будили в нем напрасные надежды, поскольку теперь не только шотландские низменности, но и вся Англия отделяла короля от его северного защитника. Однако Карл был в плену другой опасной иллюзии. В течение всего лета отношения между ковенантерами и их союзниками ухудшались. В Лондоне шотландские представители постоянно и безуспешно спорили с парламентом о транспортировке морем угля из Ньюкасла, о своих правах и прибыли, об оплате за постой их армии, которой пренебрегали и которую использовали не так, как должно. Некоторые из шотландских лордов в армии настаивали, чтобы королю было послано сообщение с намеком на союз против индепендентов, теперь контролировавших армию парламента. Карл, не видевший никакой иной возможности альянса с шотландскими ковенантерами, кроме принятия им пресвитерианской религии, начал мечтать о большом союзе в своих интересах между Монтрозом и ковенантерами против английских мятежников. Если бы две эти партии объединились с 10 000 человек, которых он уверенно ждал из Ирландии, у него хватило бы сил выиграть эту войну.
С этой напрасной надеждой Карл тайно решил ехать в Шотландию. Его намерение, как и все его секреты, вскоре стало предметом широко распространившихся слухов. Руперт уловил его еще до того, как до него дошло какое-либо официальное подтверждение, и в смятении написал своему ближайшему другу в окружении короля, герцогу Ричмонду: «Теперь все только и говорят, что король едет в Шотландию. Должен признать, что это странное решение с учетом не только того, в каком состоянии он все здесь оставляет, но и того, что надеется там получить. Если бы меня попросили высказать свое мнение, которое вы могли бы сообщить королю, то сейчас у Его Величества остался только один способ сохранить свое потомство, свое королевство и свое величие – это заключить договор. Считаю, что более благоразумно сохранить хоть что-то, чем потерять все». Что же касается армии, которую Карл ждет от Ирландской Конфедерации, добавил Руперт про себя, «очевидно, что они обманут короля, поскольку у них нет и пяти тысяч человек».
Ответом короля стал документ, в котором благородная готовность принять худшее проглядывала сквозь неистребимую надежду на лучшее. «Что касается вашего мнения о моих делах и вашего совета, – писал он, – если бы у меня была какая-нибудь другая причина для войны, кроме защиты моей религии, моей короны и моих друзей, то вы имели бы все основания давать мне такой совет, поскольку признаюсь, что, рассуждая только как солдат или государственный муж, я должен сказать, что не вижу иной возможности, кроме своего падения. Однако как христианин должен сказать вам, что Бог не позволит бунтовщикам и предателям преуспеть, и мое дело не может быть проиграно. И какое бы наказание Ему ни было угодно навлечь на меня, я не должен роптать, а тем более отказываться от этой борьбы. Не вызывает сомнений, что любая договоренность с ними сейчас означала бы не что иное, как подчинение, которое я, слава Богу, решительно отвергаю, чего бы мне это ни стоило, потому что теперь моя обязанность по совести и чести – это не бросать дело Божье, не причинять вреда моим преемникам и не покидать моих друзей… Тот, кто будет со мной в это время, должен быть готов либо умереть за благое дело, либо (что хуже) вести жалкое существование, поддерживая его, насколько позволит оскорбительная жестокость мятежников… Поверьте мне, что даже представить вас сторонником договора уже означает потерять вас. Что же до ирландцев, то они не станут меня обманывать, но, возможно, могут ошибаться сами».