Король писал с уверенностью человека, взращенного, чтобы занять причитающийся ему трон, человека, которому с детства прививали религиозную уверенность в его божественном праве на этот трон. Руперт, сын свергнутого короля, вырос в атмосфере претенциозной бедности двора в изгнании и страстно желал уберечь своего дядю от участи, которую слишком хорошо знал. Понимая, что значит потерять все, он думал, что разумнее «сохранить хоть что-то», пусть даже ценой подчинения. Карл, который не обладал ни знанием, ни воображением, чтобы представить себе худший вариант развития событий, считал, что лучше оказаться перед лицом тотальной катастрофы, чем пойти на компромисс. Короля и принца разделяло различие не только темпераментов, но и жизненного опыта.
В одном король был прав: если он намеревался драться до конца, то было бы в высшей степени нежелательно, чтобы Руперт хотел заключения договора. Однако Карл по-прежнему не осознавал, что недостаточно заявить о своей решимости не сдаваться. Он должен был перестать рассчитывать на несбыточное и предпринять практические шаги по сохранению того, что осталось от его армии. Ситуация в Уэльсе была лишь немногим лучше, чем на Западе. На юге валлийцы «становились дерзкими». Генерал Лохарн, снова собиравший свои войска в Пемброкшире, 1 августа разбил роялистов в Колби-Муре, вытеснил их из Хаверфордуэста и двинулся на замок Кэрью. В Северном Уэльсе архиепископ Уильямс из Конвея, как обычно, пребывал в ссоре с сэром Джоном Оуэном и лордом Байроном по вопросу о размере взноса с региона и о содержании гарнизона. Попытки короля примирить их ни к чему не привели. Тем временем Карл и его лейб-гвардия осторожно продвигались на север в сторону валлийской границы, начав тем самым запланированный поход в Шотландию.
Королю нравилась пасторальная простота их передвижения с едой на свежем воздухе под теплыми лучами летнего солнца или под крышей скромного фермерского дома. Все это напоминало горячо любимую им охоту, и временами он приносил ей в жертву свою обычную официальность. В Радноре в самом лучшем доме, который удалось отыскать, король поел в гостиной сыр и курицу, в то время как его голодные сопровождающие сидели перед кухонным очагом в ожидании, пока добрая хозяйка, не знакомая с протоколом, не высунула голову в гостиную с вполне резонным вопросом, «не закончил ли король с сыром, потому что джентльмены очень хотят его получить».
Из Брикона король написал принцу Уэльскому, что если он почувствует опасность попасть в руки мятежников, то ему следует отплыть во Францию и там слушаться свою мать во всем, кроме религии. Он снова послал письмо Ормонду в Ирландию с просьбой приехать лично со всеми, кого может собрать. Дигби, которому было велено написать правдивый доклад об их нынешнем отчаянном положении, добросовестно перечислил все катастрофы последнего времени, но не смог сдержать свой оптимизм, добавив в конце, что у Хоптона в Корнуолле 6000 человек и скоро он сбросит Ферфакса в море, как годом раньше это сделали с Эссексом.
Граф Ормонд уже весной трезво оценивал потребность короля в помощи. После Нейсби он понял, что помощь нужна отчаянно. Но что бы он ни делал сам или через своего агента католика-лоялиста Кланрикарда, достичь договоренности с Ирландской Конфедерацией не удавалось. Почти пять месяцев подписание договора натыкалось на одно и то же препятствие: Карл дал Ормонду разрешение предложить ирландцам терпимое отношение к римско-католической вере, но ирландские конфедераты под влиянием папского агента Скарампи и всеобщей Ассамблеи своего духовенства, собравшейся летом, требовали права открыто исповедовать свою веру и оставить им кафедральные соборы и церкви, которые они захватили в ходе войны. Тем временем граф Антрим, вопреки интересам короля и стараниям Ормонда, предложил несколько тысяч воинов из своего клана королю Испании для участия в войне, которую тот вел в Нидерландах.
Граф Гламорган, сначала задержавшийся по своим собственным делам в Уэльсе, а потом потерпевший кораблекрушение, в июле 1645 г. добрался наконец до Дублина. Он был тепло принят Ормондом, который ничего не знал о его секретной миссии, и с радостью принял его предложение разъяснить духовной Ассамблее в Килкенни разумность сотрудничества с королем. Но шли дни, и, насколько мог сказать Ормонд, Гламорган продвинулся к заключению договора не больше, чем Кланрикард. На самом деле Гламорган пообещал ирландцам, что король удовлетворит все их требования в секретном соглашении, которое будет опубликовано позднее, но поскольку Ирландская Конфедерация не спешила выполнять свою часть сделки и посылать королю войска или принимать в качестве необходимого внешнего оформления условия, предложенные Ормондом, участие Гламоргана оказалось далеко не таким успешным, как надеялся. Среди самих ирландцев не было единства. Некоторые (немногие) полностью доверяли тайным предложениям Гламоргана, но доминирующие лорды англо-ирландской партии считали, что в конечном счете силу будет иметь только официальный договор с Ормондом. Тем временем ни открытые, ни тайные переговоры не двигались вперед.
В Англии по мере того, как Карл продвигался на север, Бог продолжал благоприятствовать «бунтовщикам и предателям» на юге. Руперт тщетно пытался реорганизовать и укрепить гарнизон Бата, но его вмешательство лишь спровоцировало мятежное недовольство среди солдат и горожан, и, когда возле города появился Ферфакс, он сразу же сдался.
Теперь Ферфакс шел в направлении замка Шерборн, где 2 августа сводный брат Джорджа Дигби сэр Льюис Дайв оказал ему успешное сопротивление. На тот момент из-за нехватки боеприпасов Ферфакс не смог ничего сделать, но он разбил лагерь под стенами замка и стал ждать поставки. Местные «зловредные клобмены», как их называл Кромвель, снова проявляли активность, и было известно, что королевские офицеры поддерживают с ними связь. Полковник Флитвуд, посланный Кромвелем с отрядом всадников, неожиданно напал на их лидеров в Шафтсбери, где они совещались с посланцами роялистов, и, захватив их в плен, привез в лагерь под Шерборном. На следующий день поступило сообщение, что клобмены собирают большие силы для нападения на лагерь парламентских войск и освобождения своих лидеров. Кромвель выехал к ним и поговорил с передовым отрядом, который после этого разошелся по домам. Вторая и более многочисленная толпа не поддавалась ни на какие уговоры. Клобмены открыли беглый огонь из своих охотничьих ружей и стали кричать, что ждут Хоптона, чтобы записаться в армию короля. На это Кромвель приказал отряду драгун атаковать их. Они сразу же дрогнули и обратились в бегство, однако отставших схватили и привезли в лагерь.
Встревоженный Лондон преувеличивал угрозу со стороны клобменов, опасаясь чего-то вроде крестьянской революции, поэтому о неудаче Ферфакса сообщалось в необоснованно мрачных тонах. Однако отпор, который дал им Кромвель, предотвратил дальнейшее разрастание страхов. По мере того как хорошая дисциплина в Армии нового образца становилась очевидна сельским жителям, число клобменов таяло. С исчезновением неорганизованной армии короля исчезала причина для их протестов. В некоторых районах до конца того лета продолжали существовать отряды, поджидавшие возможности отомстить побежденным кавалерам, но как третья сила, способная предложить существенную помощь или нанести значительный урон, они перестали существовать.
Вестминстерский парламент оказался перед лицом более серьезной проблемы. Победа стала началом, а не концом трудностей. Лондон бурлил недовольством и пресвитерианцев, и сектантов. Принн изливал потоки ученых угроз на Лилберна, а Генри Бертон с кафедры церкви Сент-Мэри Олдермэри сыпал доктринами индепендентов. Более благородным, деликатным и более влиятельным был голос Джона Гудвина, проповедовавшего на улице Святого Стивена Колемана. Существовали связи между конгрегацией Гудвина и Джоном Лилберном, которого в течение лета уже дважды задерживали за клевету на Принна и дважды отпускали. Очередная атака, теперь на спикера Лентхолла, закончилась для него заключением в Ньюгейтскую тюрьму, но паства Гадвина поддержала Лилберна в его мытарствах и стала возносить молитвы: «Господь, верни слугу твоего Лилберна из тюрьмы». Богатый купец Уильям Уолвин, состояние и ум которого представляли равную ценность для сектантов, организовал петицию за его освобождение.
Когда вокруг собирались такие бури, Вестминстерская ассамблея, когда-то представлявшая собой влиятельный центр, откуда исходили все религиозные изменения, выглядела какой-то несмелой и даже неуместной. Таверна Уиндмилл, где обычно встречались наиболее яркие представители интепендентов, могла в конце концов стать более важным местом. Уже летом 1645 г. таверна бросила вызов Ассамблее, когда на встрече, где присутствовали Уолвин и Лилберн, группа сектантов составила петицию, что богословы из Вестминстерской ассамблеи должны вернуться домой к своим обязанностям проповедников – почти неприкрытое требование роспуска Ассамблеи.
Как и предсказывали старые консерваторы, теперь не только власть короля, но и любая власть в церкви и в государстве стала объектом атак. Парламент, взлелеявший восстание, тщетно старался ограничить его результаты. Лишь немногие члены палаты общин не были шокированы, когда Mercurius Britanicus опубликовал объявление, что разыскивается человек по имени Карл, предатель и беглец, особыми приметами которого являются заикание и неспособность говорить правду. Французский посол выразил протест. Палата лордов предприняла меры, отыскав авторов оскорбительного параграфа и отправив их в тюрьму. Ими оказались два офицера Армии нового образца – Мервин Одли и Роберт Уайт.
Тем временем король в ходе своего северного марша благополучно дошел до Личфилда. Здесь он отправил под арест лорда Лафборо, который с самого начала войны поддерживал дело короля в Мидлендсе со страстью и немалым успехом и после взятия Лестера был назначен его губернатором, но после Нейсби сразу же сдал его. Едва ли он мог сделать что-нибудь еще, но король был настроен считать преступлением любую капитуляцию. Кроме того, Лафборо, возможно, как и Руперт, сомневался в окончательной победе, а король со всей твердостью заявил, что не потерпит вокруг себя «меланхоликов». Дигби, который еще больше короля был убежден, что достаточно продержаться зиму, чтобы потом весной с обширной ирландской и иностранной помощью выиграть войну, очень беспокоило, что теперь лишь немногие (если таковые вообще были) военные соглашались с ним. Ему с трудом удавалось не допустить, чтобы они разуверили короля.