Однако для того, кто осенью 1645 г. наблюдал за происходящим на политической арене, самым глубоким по-прежнему казался раскол между пресвитерианцами и индепендентами, а самыми главными проблемами – реформа религии и будущее монархии. Тогда никто еще не предполагал, что индепендентов ожидает раскол в их собственных рядах, и лишь немногие смогли увидеть, насколько сильно во время войны пошатнулось отношение к собственности и социальной иерархии и какие пьянящие проблески лучшего мира для простых людей Англии можно было уловить сквозь эти потрясения.
Благодаря расколу в стане его врагов неиссякаемые надежды короля вспыхнули с новой силой, хотя, что касается осознания глубины и важности тех движений, которые начинали будоражить его народ, он был не более проницателен, чем его главные оппоненты. Для него политика по-прежнему являлась внешним проявлением, дипломатической игрой, вопросом получения помощи от своих зарубежных собратьев-государей, разобщения пресвитерианцев и индепендентов, шотландцев и англичан при помощи подкупа властью или благосклонностью, и зима прошла в суете прерванных переговоров и воображаемых заговоров. Летние реверансы со стороны шотландской армии прекратились сами собой, но сведения о них дошли до парламента и еще больше усилили недоверие между союзниками, что в конечном счете сыграло на руку королю. Карл непрерывно носился с идеей переманить на свою сторону индепендентов обещаниями терпимости в отношении их веры. Пытаясь, таким образом, соблазнить то одну группу, то другую, он способствовал росту недоверия и опасений в каждой, но не мог окончательно разрушить их альянс. Он слишком мало мог предложить, и ни его слова, ни его суждения не вызывали уважения.
Так же обстояло дело и с иностранными державами, к которым он напрямую или через свою жену обращался за помощью. Его судьба интересовала их только до тех пор, пока они могли видеть в ней какие-то преимущества для себя. В те годы король Карл пожинал плоды, посеянные в дни своей власти. И дело не в том, что его внешняя политика была эгоистичной, переменчивой и направленной лишь на получение материальной выгоды, великодушие и благодарность никогда не были широко распространенными чертами международной дипломатии. Но его политика была слабой, пустой и лживой. Другие правители знали его как монарха, у которого редко хватало твердости реализовать свои планы и чьи старейшие послы постоянно страдали от его переменчивых решений. Поэтому теперь, когда он был побежден собственным народом, те, кто по той или иной причине считал бы разумным вмешаться, сделали бы это только на своих условиях и так, как считали нужным, не обращая внимания на предложения и требования короля, давно утратившего их доверие.
Во внешней политике парламент с самого начала имел преимущество, поскольку контролировал военный флот, и попытка короля противостоять этому, используя дюнкеркских пиратов, заставила голландцев на время пересмотреть свое отношение к усиливающемуся коммерческому соперничеству с англичанами и действовать совместно с флотом парламента в борьбе с общим врагом. В самые критические годы войны адмирал Тромп и граф Уорик эффективно сотрудничали в противостоянии дюнкеркцам и их союзникам, ирландским пиратам, имевшим (или утверждавшим, что имеют) полномочия от короля на свои действия.
Для остального у парламента имелся сэр Гарри Вейн, достаточно способный дипломат, которому удавалось даже в худшие времена убедить различных иностранных представителей – французских, испанских, португальских и венецианских, – что в интересах их хозяев поддерживать хорошие отношения с парламентом. Даже самый отъявленный роялист из них, португалец Антонио де Соуза, мало что сделал для короля, разве что тайком передавал адресованные ему письма. Испанский посол быстро понял, что нейтралитет английского военного флота в отношении испанских кораблей и право набирать среди пленных роялистов рекрутов для испанской армии – это ценные преимущества. Забавно, что король Испании, которому Карл так много помогал в дни своей власти, стал первым европейским государем, официально признавшим парламент правительством Англии.
Французское правительство, на чью помощь с момента смерти враждебно настроенного к нему Ришелье тщетно надеялся король, время от времени вступало в споры с парламентом по поводу захвата французских судов, направлявшихся в порты, контролируемые роялистами, но не имело намерений воевать из-за того, что, в худшем случае, всего лишь доставляло некоторое беспокойство. Летом 1644 г. малолетний король Людовик XIV и его матьрегентша действительно подписали формальный договор о дружбе с королем Карлом, но это был просто жест вежливости, не имевший какого-либо значения.
К счастью для парламента и для Англии, гражданская война совпала с борьбой в Европе, которая не позволила ни Испании, ни Франции всерьез рассматривать какой-то иной вариант участия в английских событиях, кроме дипломатического. Возможно, любой из этих великих держав, соперничавших за доминирование в Европе, стоило вернуть Карлу власть силой оружия, чтобы, таким образом, обеспечить себе в Англии марионеточное правительство и контроль над Английским каналом. Но в 1640 г. ни одна из этих держав не располагала ресурсами для таких действий, поэтому в качестве альтернативы обе выбрали нейтралитет, с беспокойством наблюдая за движениями флота, а Англии предоставили возможность самостоятельно решать свою судьбу.
Однако поражение короля ставило как минимум вопрос о престиже французской короны, и в конце осени 1645 г. Мазарини решил, что будет разумно отправить нового представителя со специальной миссией для выяснения, что можно сделать, чтобы восстановить короля на троне и наделить его хотя бы внешними атрибутами достоинства и власти. Одновременно с этим положение короля побудило к действию римского папу, но не чтобы помочь Карлу, а чтобы обеспечить ирландцам, вернее, ирландской церкви максимальные преимущества в случае, если ирландские войска придут ему на помощь. Бедственное положение короля давало Ирландии возможности, которые нельзя было упустить.
Таким образом, осенью 1645 г. на королевские призывы об иностранной интервенции наконец последовал ответ, хотя и не тот, на который надеялся Карл. Трудно сказать, какая из двух дипломатических вылазок стала для него более фатальной.
Нельзя считать, что вмешательство папы в дела Ирландии не было спровоцировано. Сэр Кенелм Дигби, ученый, натурфилософ и кузен Джорджа Дигби, с ведома короля и при поддержке королевы отправился в Рим с секретной миссией. По дороге туда он рассказал об отчаянном положении короля нескольким итальянским принцам, но обнаружил, что они принадлежат к «бережливому поколению». В Риме он понял, с каким презрением относятся к его господину, когда испанский посол отказал ему в аудиенции, велев дожидаться своей очереди в прихожей с толпой других просителей. Основная идея сэра Кенелма заключалась в том, чтобы убедить папу снабдить оружием и деньгами ирландскую армию, которую лорд Гламорган набирал для помощи королю. На эту просьбу Иннокентий X ответил, что поможет королю, только если тот сначала объявит о своем подчинении Риму.
К несчастью для Карла, это был не конец, а только начало папского вмешательства. В течение двух лет у ирландских конфедератов находился представитель Ватикана Пьер Франческо Скарампи, но сами они просили, чтобы к ним прислали по меньшей мере папского нунция. Иннокентий X, который в 1644 г. стал преемником Урбана VIII, решил проводить в отношении ирландцев более активную политику и летом 1645 г. удовлетворил их желание. Его выбор пал на архиепископа Фермо Джованни Баттиста Ринуччини, видного пожилого флорентийца, честного, преданного, трудолюбивого, имевшего некоторую юридическую подготовку, мало интересовавшегося политикой и ничего не знавшего об Ирландии. По природе своей Ринуччини плохо подходил для такой трудной миссии, а инструкции, данные ему папой, только ухудшили дело.
Самое меньшее, что могло устроить Ватикан, – это исчезновение протестантизма в Ирландии. Никакой компромисс не допускался. Королева Генриетта Мария подвергалась суровому осуждению, поскольку в последние месяцы подталкивала ирландцев к заключению договора с Ормондом. В глазах папы это означало, что интересы своего мужа она ставит выше интересов святой церкви. Ринуччини было велено не соглашаться ни с каким урегулированием, предложенным протестантом Ормондом, и не давать санкции на заключение договоров между ирландцами и королем Карлом, если они не предусматривают полного восстановления католической церкви в Ирландии и в будущем обязывают короля назначить лордом-лейтенантом католика. В результате, не пытаясь никоим образом ускорить заключение договора и побудить конфедератов помогать королю, Ринуччини должен был любой ценой не допустить подписания договора с Ормондом. Кроме того, в его обязанности входило серьезное реформирование церкви в Ирландии. Угнетение, которому так долго подвергались ирландцы, породило злоупотребления, и их нужно было прекратить. Священники приобрели опасную привычку к независимости, монахи и монахини, которые не жили вместе, а тайно скрывались по частным домам верующих, разучились подчиняться общей дисциплине. Людям, привыкшим слушать мессу тайком, не выходя из дома, стало казаться хлопотным идти в церковь, и они не желали расставаться с практикой прежних лет. Нунций обязан был покончить с этой распущенностью.
Получив такие указания, Ринуччини выехал из Италии. По пути, в Париже, он утвердился в своем негативном мнении о королеве Генриетте Марии, как не слишком ревностной католичке, окруженной советниками, желавшими получить помощь от Ватикана, но не готовыми следовать его политике. Здесь же он встретился с секретарем Высшего совета Ричардом Беллингсом, который последние шесть месяцев находился в Европе, пытаясь получить финансовую помощь для Ирландской Конфедерации. «Все желали добра нашему делу, – писал Беллинге позднее, – но никто не был в состоянии нам помочь». Лишенный иллюзий реализм секретаря и его связь с ирландскими пэрами из