, бросая раз за разом короткие взгляды, рассмотрел его как следует. Ведь эйджи, если придираться, не идеально гладкие, на их коже тоже растут волосы, только очень редкие и тонкие. Хотя это как сказать — Габар видел мужчин-эйджи, которые разводили на лице такие заросли, что им бы позавидовал любой кудлатый тьянга. Бывал Габар и в общем бассейне, куда ходили и эйджи (здесь абонемент дешевле), и яунджи; там Габар тоже видел ребят, покрытых по плечам, по груди, по ногам черным коротким волосом, что, по мнению Габара, выглядело гораздо хуже, чем если бы сплошь. Габар — тогда он еще водился с крутыми ребятами — сделав это открытие, презрительно сплюнул и произнес: «Эйджи — это облезлые яунджи».
Будем снисходительны к Габару — ему тогда было одиннадцать лет; но все равно, если бы это высказывание услышал кто-нибудь из Этического Комитета, не избежать ему цикла принудительных нравоучительных лекций. С тех пор Габар повзрослел и разобрался в некоторых мелочах. В том, в частности, что люди произошли от обезьян и страшно этого стесняются. У людей большой комплекс, что шерсть — это дикость, и они любым способом от нее избавляются — стригутся, бреются, мажутся эпиляторами, чтобы достигнуть идеала. Идеал им показывают на экране — это эйджи, на котором нет ни единого волоса, за исключением прически, ресниц и бровей.
Еще Габар прочитал книжку; она называлась «Скрытые причины ксенофобии эйджи», и раздел про яунджи там был самый большой и обидный. Действительно, что делать, если ты с самого рождения мохнатый. Преодолеть это, советовала книжка, можно только добротой, вежливостью и умом. Любят же эйджи умных и ласковых собак… Но стоит только огрызнуться, закричать — как эйджи подсознательно пугаются тотально волосатого субъекта, принимая его за зверя, и, объединившись — а эйджи вокруг много, гораздо больше, чем всех других, — тотчас же дают мощный согласованный отпор. Хоть эйджи и летают в Космос, а по-прежнему боятся нападения хищников, словно они все еще живут в пещерах. «Стремясь подчеркнуть свой ум и противопоставить себя природе, люди выводят шерсть на теле», — писал автор. Судя по этому, рядом с Габаром сидел один из самых больших умников, с которыми Габару приходилось встречаться. Габар внимательно разглядел его исподтишка, и все не переставал удивляться. Он думал, что такие люди бывают только в кино — их там гримируют и показывают в рекламе. Ни один из близко ему знакомых эйджи не был на него похож. Хиллари, может, был и не особенно красив, но поразительно чист; рубашку он словно специально купил час назад в магазине; гладкое, ровное лицо, белая с розоватым отливом кожа, белые, с блестящими, словно лакированными, ногтями, руки. Эти руки прямо-таки отпечатались в памяти Габара — именно они и жили; длинные, тонкие пальцы перелистывали страницы альбома, придвигали альбом ближе к Габару, взлетали в воздух, снова ложились на стол — Габар смотрел на них как зачарованный. И еще — он совершенно не пах, ничем, как призрак. Габар извелся с этим запахом; вы же все прекрасно знаете, как шерсть хорошо впитывает и как долго удерживает запахи, а если ты живой, да еще имеешь свой собственный индивидуальный аромат?.. Книга его успокоила и на этот счет — нечего, дескать, комплексовать и мыться по пять раз на дню; достаточно обычной гигиены, ведь у эйджи очень слабое обоняние…
А рядом с этим Габар испытывал смущение и сильную неловкость — и за свою всклокоченную шерсть, и за запах, в котором он, казалось, купается. Габар очень и очень отчетливо ощущал свою неполноценность, и ему хотелось плакать. Почему так оно было, Габар и сам не понимал, и уж тем более не мог он объяснить той пропасти между собой и Хиллари Хармоном, которую видел. Эта пропасть разделяла не только эйджи и яунджи, она глубоким разломом разрывала мир людей на те 70% централов, которые едят синтетическую суррогатную пищу, и те 30%, которые потребляют натуральные продукты. Более того — Хармон относился к тем 15%, которые питаются только высококачественными деликатесами, ведут здоровый образ жизни и регулярно отдыхают на шестизвездных курортах. Синтетический белок, конечно, насыщает (в него даже включены витамины и микроэлементы), а карбонгидрат дает энергию, — но никогда они не дадут тот здоровый цвет лица, ту наливную упругость кожи, которая была у Хиллари, ту сильную пластику и ловкость. Габар привык видеть хлипких, костлявых ребят, тощих, визгливых, прыщавых девчат — и считал это за норму. Хиллари был другой — чистый, уверенный, словно представитель иной расы, и своей непохожестью на прочих, обычных, пугал Габара. Габар от волнения путал слова линго, говорил коряво и неграмотно и, угнетаемый мыслью о том, как все о нем сейчас скверно думают, еще больше терялся, запинался и блуждал глазами по комнате… все плохо, все отвратительно. Наверное, его принимают за асоциала и за умственно недоразвитого…
Вроде бы все уже закончилось, но никто не расходился. Все — и отец, и господин Шуань — молчали. Два следователя, которые все это время здесь присутствовали — один из полиции, а другого, как понял Габар, привез с собой этот Хармон, — ушли и больше не показывались. Вскоре им принесли один на всех поднос с бутербродами и чаем. У Габара пересохло во рту, есть не хотелось. Ладно, хоть чаю попьем. Но чего мы ждем?.. Что, будет новый допрос?.. Ыыыыйууу…
Хиллари мог бы объяснить, чего, точнее, кого они ждут — его адвоката, чтобы подписать все необходимые бумаги; Хиллари вовсе не собирался еще раз срываться с работы, а адвокат запаздывал. «Должно быть, в воздушной пробке застрял», — издевательски подумал Хиллари, взяв чашку. Пластины карбон гидрата, изображающие хлеб, Хиллари принципиально не ел, а вот горячий чай будет очень кстати.
Молчание затягивалось. Первым его нарушил Хиллари:
— А сколько ему лет? — спросил он, беззвучно отпив глоток.
— Габару четырнадцать с половиной лет, — с готовностью отозвался господин Шуань. — Яунджи физически созревают быстрее, поэтому по закону он считается достигшим совершеннолетия I ступени, что равно 16 человеческим годам, но я должен сказать, что в психологии есть свои нюансы — в этом возрасте еще сильно выражена неравномерность и неравнозначность форм сознания. Скажем, подросток хоть и считается дееспособным, но не понимает, что происходит, и не осознает отдаленных последствий своих поступков.
— Да-а, — протянул Хиллари, разглядывая чашку.
— Мальчик попал в сцепленную ситуацию, — продолжал тем временем Шуань, — это когда один поступок непосредственно проистекает из предыдущего и жестко детерминирован ситуацией. Даже взрослые не всегда могут вырваться из этой цепи, а подростков такая ситуация поглощает полностью.
— Я знаком с этой теорией, — не меняясь в лице, заметил Хиллари.
Габар слушал, затаив дыхание. Похоже, сейчас его судьбу разыгрывают, как карту. А Шуань-то играет на моей стороне; зря я о нем думал, что он расист…
— Ответьте честно, господин Хармон, — Шуань улыбнулся, — неужели вы сами никогда за свою жизнь, в том числе и в подростковом возрасте, не нарушали закона, не попадали в такие ситуации, из которых невозможно выбраться без посторонней помощи?
— Ну, — Хиллари еще отпил чаю, — это что считать нарушением закона… Если переход улицы на красный свет…
— Я не о том, — продолжал настойчиво улыбаться Шуань.
Габар перестал ежиться и чуть поднял голову. Интересно, что Хиллари скажет.
— Если честно, — Хиллари сел поудобнее, выпрямил спину и оперся локтями о край стола, — то в шестнадцать с небольшим лет у меня тоже были кое-какие трения с законом.
Габар совсем поднял голову и впервые посмотрел на Хиллари с нескрываемым любопытством.
— А поконкретней можно?
— Можно. Меня обвинили в шантаже службы безопасности Macrodyke Line…
Шуань широко раскрыл глаза, а Габар фыркнул, постаравшись, чтоб это выглядело как кашель; непроизвольно у него вырвалось:
— Чиа! (Круто!)
— Да, — покивал Хиллари, слегка усмехаясь, — тоже вот оказался не в том месте и не в тот час…
— А ты… вы, — Габар смутился, но продолжил: — по правде…
— Понимаешь, Габар, — серые глаза эйджи смотрели пристально, — любое обвинение надо доказать. А доказать никто ничего не смог. Шефу службы безопасности, вскрыв защищенную сеть, позвонил какой-то хакер и сообщил, что он нашел дыры в защите и мог бы помочь закрыть их, назвал дни и часы контакта. В один из этих дней я и явился к директору с предложением поработать на них. Дальнейшее нетрудно представить.
Габар неожиданно для себя рассмеялся и тут же, спохватившись, закрыл рот ладонью. Вот это да! А Хармон-то! Каков! И тут же Габар смутился, оценив всю ситуацию — в шестнадцать ихних лет, в Macrodyke Line? С предложением работы?! Он посмотрел на Хиллари новыми глазами.
— И ничего не доказали?
— Нет.
— А хакера нашли?
— Нет.
— А это был не… — Габар замялся.
— А ты как думаешь? — Хиллари победно рассмеялся, и обстановка разрядилась. Все начали оживленно переглядываться, и разговор пошел легче. Габар смотрел на него с восхищением. «Вот так-то, — словно сказал Хиллари, — пока ты по чужим флаерам электронику крадешь, я в твои годы вон какие дела проворачивал».
Хиллари было о чем вспомнить. Это было… да, двадцать лет назад. Он учился и работал — писал по заказу фирм программы, чистил сети, составлял сводки и отчеты. Работы было много, заказы ему давали охотно, ведь курировал его отец, Хармон-старший, уже известный тогда системщик; но как-то Хиллари обратил внимание, что заказы ему дают мелкие и средние фирмы, работа — рутинна и однообразна, а платили тоже очень средне. «Потерпи, — говорил отец, — повзрослеешь, вот тогда… Сейчас ни одна солидная фирма не будет связываться с подростком». «Ах, так!..» — решил Хиллари. Это была его первая крупная акция. Они не дадут заказ подростку? Ну, это как себя показать!.. Он вскрыл сеть компании и взломал пароли доступа к промышленным тайнам, а потом вывел на экран директора по безопасности: «Ваша система ненадежна, я могу предложить свое сотрудничество» и перечислил ряд дней и часов. Когда он пришел к директору по кадрам, его ждали — но, похоже, не предвидели, что это будет мальчишка. Хиллари все отрицал с каменным лицом: «Совпадение случайное. Докажите». Хармон-старший был в смятении. Вокруг Хиллари вились безопасники, но он был неп