Тем временем, стоило ему отдышаться, как он опять вскарабкался на нашу крошку. Она еще не отошла от прошлого раза. А он снова ей вставил. Но она уже почти ни на что не реагировала, настолько неудержим был этот шотландец. Даже из глубины моего ящика были слышны пушки вдали, теперь громыхало еще и с другой стороны от города. У меня встал. В ушах шумело. Я едва не задыхался в своем закутке, особенно в согнутом положении, какое мне пришлось принять, чтобы за ними наблюдать. Порой я начинал всерьез волноваться, а не укокошит ли он в итоге малышку, с таким остервенением он вставлял ей между бедер, этот крепыш. Но все обходилось. Под конец она вообще перестала сопротивляться. Совсем вся обмякла. Только слега постанывала, и все! Он посадил ее себе на живот, а сам соответственно лег на спину. Она была очень бледная. А меня это зрелище так захватило, что я еще плотнее приник к двери, и тут вдруг она распахнулась, прямо в самый разгар этого буйства, в непосредственной близости от них. Ну все, подумал я, мне конец. Такой бугай в два счета меня уделает… Но нет. Он и бровью не повел. А продолжил себе обрабатывать Анжелу. Даже еще энергичнее, как мне показалось, из-за того, что я на него смотрел. Признаюсь, такого я не ожидал. Малышка восседала на этом совершенно голом заросшем волосами типе, состояние у нее было близким к обмороку. На меня она тоже никак не отреагировала. Ее обессиленное тело ритмично сотрясалось от сопровождавшихся громким хрипением толчков. Вот что бывает, когда самец не трахается несколько месяцев! Оп! Он снова на нее взгромоздился и пустился в галоп. Она попыталась отстраниться от него и закричать. Но он едва не придушил ее своим ртом. Наконец он кончил мощнейшим и диким образом, аж со слезами на глазах и судорожно дергая ногами, словно ему самому засадили сзади в дырку в жопе.
Я по-настоящему испугался, что он ее сейчас раздавит, когда он спускал. На его ягодицах с двух сторон образовались глубокие борозды, так сильно он скорчился на бедняжке. А потом он вдруг полностью затих и обмяк, мертвец мертвецом, и оставался так совершенно неподвижно на ней лежать минуты три минимум. Я не двигался. Он захрипел, а после посмотрел в мою сторону и очень дружелюбно мне улыбнулся. Без малейшего раздражения. Он опустил одну ногу на пол, и вот он уже стоит и одевается рядом с окном и по-прежнему ничего мне не говорит. Потом роется у себя в кармане, достает один фунт и кладет его в руку малышке, которая все еще не пришла в себя и валялась на спине.
Нащупав фунт, она осматривает его, а затем переводит взгляд на нас с ним. Она явно удивлена. Шотландец снова надел на себя юбку, нацепил портупею и свой стек[32], вид у него чрезвычайно довольный. Он наклоняется, чтобы ее поцеловать, целует и уходит, не проронив за все это время ни слова. Дверь за ним бесшумно захлопывается. Этому амбалу все было до фени. Анжела с трудом встала на ноги. Она двумя руками ощупывает себе низ живота. И пошатываясь делает несколько шагов, чтобы помыть свою вульву в биде. Она охает и тяжело вздыхает, я тоже.
— Это было, как гроза, — сказал я, я же всегда остаюсь поэтом.
— Возможно, — ответила она, — но ты же просто дебилом оказался.
Мне, как ни странно, было нечего ей возразить.
— Завтра, — сказала она, — ты не будешь ждать в чулане. Ты устроишься на противоположном углу, на террасе Гиперболы и оттуда будешь внимательно следить за окном, дожидаясь, когда я отодвину занавеску… ты же увидишь? После чего ты поднимаешься… В дверь ты не стучишь. А прямо сразу входишь. Ты понял?
— Да, — сказал я.
— Тогда вали.
Я хочу ее поцеловать.
— Слышь, на вот спермы его попробуй.
И она протягивает мне полную ладонь, столько из нее вылилось… Я не настаивал, мне не хотелось ее злить, я реально оценивал свои возможности.
Я провел не лучшую ночь. Я все время думал о том, что будет, если я снова облажаюсь с этой фигней со смачной еблей, как на это отреагирует Анжела. Анжела была для меня очень важна.
Из Пердю-сюр-ла-Лис начали эвакуировать больных и раненых, особенно тех, что уже могли ходить.
Оставаться в городе становилось все более опасно. На Большой площади из-за постоянных взрывов царил полный хаос. Питьевой фонтанчик был сломан. К ней настолько уже пристрелялись, что проходившим мимо полкам то и дело приходилось сломя голову разбегаться кто куда по соседним улочкам. Еще на подступах к площади многие начинали паниковать так, будто они приближались к передовой, при этом вокруг ни на секунду не прекращалось веселье, поскольку кафе там работали до последнего. При мне один боец, зуав, заскочил в Гиперболу и устремился прямиком к стойке, подгоняемый дружным хором целой толпы пешедротов, которых крупнокалиберный снаряд только что уложил штабелями под арками. Этот тип, улучшив момент, решил заказать себе белое с сиропом! Опрокинул стакан. И готово. Так что там за столиками мы все находились под прицелом. Выпить можно было и не успеть. Лично я пас.
На следующий день еще и часу не было, как я подошел туда, где мне велела быть Анжела. Стою, жду, что будет. Вокруг было непривычно спокойно. Мимо проходила колонна моторизованных частей, тянулась бесконечная череда утопающих в пыли автомобильных конвоев, дребезжание малотоннажных грузовиков сопровождает все армии мира от начала до конца всех войн, стоило затихнуть одному колесу, как начинало повизгивать другое, лязг спадающей цепи сменялся тарахтением барахлящих и глохнущих двигателей, две тысячи триста осей вопили, умоляя о смазке, в то время как улица все еще оставалась пуста в ожидании, когда окончательно смолкнет эхо недавней бомбардировки. [Неразборчивая фраза]. Проходит час. Так, думаю я, Анжела до сих пор не приступила к делу. Уже и время сиесты закончилось, когда англичане обычно трахаются, все-таки вечером они бывают слишком пьяны. Впрочем, люди возле английского штаба продолжали курсировать, причем все достаточно холеные. Толстые, старые, молодые, всякие, на своих двоих, верхом, а некоторые даже на автомобилях. Может быть, я уволен? — вот такие мысли роились у меня в голове.
Я прождал еще час. Ко мне подходит Дестине. Она ничего не знает. И я не собираюсь ей ничего объяснять. Она пытается со мной кокетничать. Пускай, мне не жалко.
Ага. Занавеска отодвигается, так и есть, на третьем этаже. Я кидаюсь туда со всех ног. Разумеется, я переполнен непреклонной решимости. У меня даже голова ни разу не закружилась. Второй этаж. Третий. В дверь я не стучу. И прямо сходу вваливаюсь внутрь. Тип, который находился в постели на Анжеле, аж подскакивает. Это какой-то старпер, и на нем только штаны цвета хаки. Сверху по пояс он был голым. На его лице отображается ужас. Как и на моем, впрочем. Мы оба были испуганы. Анжела же вдруг внезапно развеселилась.
— Это мой муж! — несколько раз повторила она ему, давясь от смеха. — Это мой муж!
Свой член он быстренько прибрал обратно в ширинку. Руки и ноги у него тряслись. Меня тоже трясло, но он был слишком напуган, чтобы это заметить. Он боялся, и это придало мне уверенности.
— Money! Money![33] — говорю я ему наконец. — Money! — я трясся, но действовал решительно и [неразборчивое слово].
А наша Анжела все продолжала твердить:
— Мой муж! Да! Это мой муж! My husband! My husband![34]
Она по-прежнему лежала на кровати, раздвинув ноги, да и еще и жестикулируя, как долбанутая. Ей явно нравилось произносить словосочетание с husband, это слово она хорошо запомнила…
— Ну этот просто зайчик. Врежь-ка ему по роже, Фердинанд, — подначивала она меня, перейдя на чистый французский.
Он и вправду был настоящим подарком для новичка вроде меня. День на день не приходится, как говорится. Я отвожу левую руку назад, но скорее для вида. И слегка хлопаю его по щеке. На самом деле, мне совершенно не хочется причинять ему боль.
— Двинь же ему как следует, придурок, — говорит она мне.
Я повторяю. Мне не сложно, он же не сопротивлялся. Судя по седым волосам, ему наверняка было не меньше пятидесяти. На сей раз я угодил ему прямо в носопырку. У него пошла кровь. И тут Анжела меняет пластинку. Она начинает плакать. А потом и вовсе бросается ему на шею.
— Защити меня, защити меня, — шепчет она ему. — А теперь возьми меня. Трахни меня сейчас. Давай, трахни меня сейчас, — тихонько говорит она, обращаясь уже ко мне, — ты совсем тупой, что ли. Трахни меня.
Я в нерешительности.
— Да делай же, что тебе говорят, уебок. Доставай свой хуй.
Я его достаю. Однако она по-прежнему держит этого мужика за шею. Я обнимаю ее, а она обнимает его. Она принимает позу поудобнее, чтобы я мог ей вставить. Ее слезы льются ггрямо ему на лицо. Она кончает бурно фонтанируя. В результате он получил гораздо больший заряд эмоций, чем рассчитывал, можно не сомневаться. Он держится за свой нос. Она шарит в его ширинке. Мы все тяжело дышим.
— Теперь дай мне несколько пощечин, — приказывает она мне.
Ну тут уж я отвел душу. Отвешиваю ей дюжину таких, что и осла можно свалить. И он вдруг решает, что сейчас ее будут убивать.
— Нет! Нет! — протестует он.
Он кидается к карману своего мундира на стуле. И показывает мне бабки, целый комок банкнот.
— Не бери их, — говорит она. — Одевайся и сваливай.
Я застегиваюсь и привожу себя в порядок. А он продолжает настаивать, ему очень хочется, чтобы я их взял. Что именно он говорит, правда, я не слышал. У меня слишком шумело в ушах. Я направляюсь к ведру в туалете, чтобы поблевать. Он следует за мной и сочувственно, безо всякой злобы, придерживает мою голову.
Анжела опять переходит на английский. Она ему все объясняет:
— My husband! His[35][честь] задета! Он очень переживает! Sick!..[36]
Она меня так рассмешила, что я чуть не захлебнулся блевотиной. Этот тип зарос волосами до самых плеч. Особо стоит отметить совершенно седую грудь. И надо было видеть его глаза, он прямо не знал куда их деть от стыда.