Ланс сказал близнецам, что будет сторожить ночёвку первым. Они вначале отнекивались, пытаясь уговорить счастливо обретённого хозяина спать спокойно всю ночь, но менестрель оставался непреклонным. Он не платил им жалование, а напротив, путешествовал с братьями на всём готовом, не испытывая нужды в пище и питье, а потому считал обязательным равное участие в походных заботах. Уговаривать пришлось почти что четверть стражи. В конце концов, многословный Бато и не менее болтливый Бето угомонились и улеглись спать, закутавшись в плащи, и сразу стали похожими на двух медведей, завалившихся в спячку. Они сопели, похрапывали и шумно вздыхали.
Ковыряясь палочкой в багровых углях остывающего костра, Ланс пытался прислушиваться к звукам леса и размышлял о жизни, вернее, о своей невезучести. С первым получалось не слишком хорошо — во-первых, близнецы, спящие слишком шумно, а во-вторых мешали топающие и фыркающие неподалеку кони. Зато второе дело удавалось от души. У менестреля вообще хорошо получалось последние месяцы рассуждать о превратностях судьбы и невезении, наслаждаться собственной несчастливостью, как дорогим вином, смакуя по маленькому глоточку. Возможно, слишком много шишек набил он с того дня, как заколол сына браккарского посланника, а может, просто приближалась старость. К старости любой человек, даже самый честный и мудрый, становится ворчливым и недовольным, способен раздуть склоку на пустом месте, если разглядит малейшее, и зачастую мнимое, неуважение к своей особе со стороны будь то младших товарищей или родни, а то и Вседержителя.
Глава 10Ч. 2
Таким образом, Ланс с головой погрузился в любимое занятие, когда вдруг чья-то жёсткая ладонь зажала ему рот, запрокидывая голову назад, а к кадыку прижалась холодная сталь. И наверняка, очень острая.
— Тихо! — прошипели ему в ухо. — Руки поднял!
Менестрель поднял руки, ругая себя последними словами. Мысленно, конечно, поскольку рот ему зажимали весьма надёжно, можно сказать, мастерски. Хотя, что толку в самобичевании? тут же пришла спасительная мысль, позволившая оправдать все просчёты и ошибки. Под аккомпанемент храпа близнецов, к их лагерю могла подобраться рота ландскнехтов в полном доспехе.
Выходит все размышления о преследующих неудачах — не подозрительность на пустом месте.
Размечтался — свобода, свобода…
Вот она — хвалёная свобода. Сейчас накинут петлю на шею. Или ножичком по горлу.
— А теперь слушай меня внимательно, — продолжал тот же голос. — Я отпускаю руки. И поговорим. Только кричать не надо. И будить этих мордоворотов тоже не надо. Люди часто спросонку делают глупости. Мне не хотелось бы их убивать.
Удивлённый Ланс кивнул, насколько позволяла сталь у кадыка.
— Вот и хорошо.
Хватка исчезла, как и холодок у горла.
Человек, больше похожий на чёрную тень, шагнул из-за спины менестреля и уселся на валежину напротив. Стянул платок, закрывающий лицо по глаза, дунул на тлеющие угли. Кинул на них пучок хвороста. Веточки весело вспыхнули. Языки пламени зазмеились, сплетаясь и усиливаясь, и осветили лицо — нос с горбинкой, густые чёрные брови, тонкие усики с подкрученными концами.
— Коло́⁈ — едва не закричал Ланс, но вовремя вспомнил, что его просили не шуметь, и сорвался на хриплый шёпот.
— Да, это я, — улыбнулся наёмный убийца. — Рад встрече.
— С ума сойти! — менестрель покачал головой. — Вот уж не ожидал.
— Я тоже. Ланса альт Грегора успели похоронить на родине.
— То есть как?
— Дважды.
— Как?
— Первый раз слух пошёл, что сгинул великий менестрель на Браккарских островах. А второй раз, когда узнали о битве за Эр-Трагер.
— Там Регнар погиб. А я остался… — прошептал Ланс.
— Я вижу, что остался. И я рад.
— Как ты меня нашёл?
— Да вы топали в кустах, как толпа пьяных кринтийцев. Только глухой не нашёл бы.
— И что теперь?
— Не понял вопроса, — нахмурился Коло.
— Ты меня нашёл. Что дальше? Ты за кого? За Кларину или за Маризу? Что делаешь здесь?
— Знаешь, Ланс альт Грегор… Я мог бы задать те же вопросы. И ждать ответа. Но я к тебе очень хорошо отношусь. Поэтому отвечу первым. Я ни за кого. Но вот прямо сейчас выполняю задание главнокомандующего армией Вожерона. Его зовут Пьетро альт Макос. Помнишь такого?
— Помню… — Менестрель ощутил подступающую к горлу ярость. — Я бы проверил, какого цвета у него потроха…
— Уверен, что такого же, как и у всех.
— А почему ты называешь его главнокомандующим? — спохватился Ланс. — Он же лейтенант в Роте прана Жерона!
— Во времена перемен люди очень быстро растут по службе. Был лейтенантом, стал генералом. Кого этим сейчас удивишь? А ты куда путь держишь? Только не говори мне, что спешишь в Вожерон, чтобы вызвать на дуэль Пьетро альт Макоса.
— Спешу в Вожерон.
— Не пугай меня, дружище. Я знаю, что музыканты немного не от мира сего, но…
— Да не нужен мне этот Пьетро! Плевать я на него хотел. Я хочу увидеть Реналлу.
— Кого? — прищурился наёмный убийца. И тут же хлопнул себя ладонью по лбу. — Ах, да! Как же я не сообразил сразу! Ну, точно не от мира сего. Мчаться через полмира ради зелёных глаз.
— Которые, вполне возможно, меня давно забыли, — грустно подтвердил альт Грегор.
— И ты делаешь это не в первый раз, — словно не услыхал его слов Коло. — Но ятебя огорчу. Реналлы нет в Вожероне.
— А где она? — Ланс готов был закричать, но собеседник жестом призвал его соблюдать тишину.
— В замке Ониксовой Змеи. Гостит у прана Гвена альт Раста.
— Эта ищейка короны что здесь делает?
— В этом я и сам хочу разобраться. Если хочешь, поезжай со мной. Нем только нужно доставить один груз в форт Аледе, а потом главнокомандующий Пьетро позволил навестит прана Гвена. Представляешь, как он обрадуется?
— Плевать я хотел на прана Гвена, как и на Пьетро. Я хочу видеть Реналлу.
— Попридержи коней, Ланс альт Грегор. Ты же великий менестрель, а не влюбленный юноша. Я слышал, Реналла нездорова. Ты не думаешь, что сильное волнение способно её добить?
— Если моё присутствие пойдёт ей во вред, я избавлю её от такой обузы, — скрипнул зубами менестрель. — Но я должен её повидать.
— Повидаешь. Если поедешь со мной. — Коло улыбнулся. — Нет, я не настаиваю и не уговариваю. Решаешь ты.
— Да тут и рассуждать нечего. — Ланс, в самом деле, не понимал, почему его собеседник так осторожен? Кажущаяся неудача сменилась везением. Сколько времени он потратил бы, пробираясь в Вожерон, собирая там сведения о Реналле, потом путешествуя в замок прана Гвена… Будь он неладен. — Я еду с тобой.
— Не сомневался. Даже самый завалящий менестрель всегда выберет хорошее приключение, а уж Ланс альт Грегор и подавно!
— Ты мне льстишь. Я уже давно не гоняюсь за приключениями, а, напротив, бегаю от них.
— Зато теперь они гоняются за тобой. Это как с хорошенькими женщинами. Покажи, что они тебе безразличны и красотки из кожи вон вылезут, чтобы понравиться.
— Не уверен, что ты прав, но поверю на слово, — Ланс сокрушённо покачал головой. — Мне будить своих?
— Буди. Только осторожно, чтобы за железо не схватились. Неохота их калечить. Кстати, это твои слуги?
— Когда-то были. Сейчас, скорее, друзья.Они вытащили меня из рук «правых».
— Молодцы, — хмыкнул Коло. — А так и не скажешь. Со стороны похожи на два деревянных башмака, наделённых даром речи. Буди! А что нам предстоит сделать в форте Аледо, я расскажу позже.
Наёмный убийца предусмотрительно шагнул прочь из освещённого круга, позволяя Лансу без помех растолкать близнецов.
Любой человек, оказавшись в замке Дома Ониксовой Змеи, невольно попадал в прошлое.
В правление герцога Лазаля аркайлские праны начали стремиться к утончённой роскоши, соперничая в этом с подданными корон Трагеры и Кевинала. Дорогие гобелены работы унсальских ткачих, которые являли изображения сцен охоты или сражений, приветствовались так же картины из жизни и деяний Первосвятителей и Великомучеников. Гравюры тонкой работы. Шпалеры, расшитые шёлком по-голлоански. Картины — от миниатюр до огромных, в полстены. Предметы мебели оббивались бархатом, покрывались инкрустацией. Шнуры с золотой нитью и пышные кисти. Гнутые ножки и затейливая резьба. Всё кричало — посмотрите, как мы любим искусство и нам хватает денег на него.
Здесь же, в родовом гнезде альт Растов, всё дышало замшелой стариной. Всё напоминало о тех бессчётных поколениях предков, которыми так гордятся праны на Северном материке. Вдоль стены стояли доспехи. Их вполне мог надевать пра-пра-пра-прадедушка Гвена альт Раста, получив их в наследство от своего деда. Покрытые вмятинами, полученными в боях или на турнирах, и ржавчиной, которую просто некому было счищать. Обветшалые знамёна каких-то Домов, побеждённых славными предками прана Гвена. разобрать гербы не представлялось возможным — ткань от времени превратилась в кисею и пропиталась пылью так, что все цвета заместились серым. Головы зверей, убитых на охоте.
Офра в первый же день посчитала — два вепря, один зубр, три благородных оленя, две лани и шесть косуль. Вряд и это была вся дичь, добытая за время существования Дома Ониксовой Змеи. Скорее всего на большее не хватило денег в оплату труда чучельника. Или остальные успели завоняться и их выбросили от греха подальше. Скорее всего, оставшихся ждала та же участь, но немного позже. Во всяком случае, шерсть на многих головах облезла. В одной кабаньей морде постоянно роились черви, временами выглядывая из ноздрей. Между рогами крупного оленя натянул густую сеть паук. В ней находили свою кончину серовато-бурые мотыльки, вившиеся тут же превеликом множестве. наверное, они кормились старой шерстью и плохо выделанной кожей. пауку стоило только позавидовать. Уж очень удачное место для жилья он себе нашёл.
Другие гости замка не замечали грязи, пыли, паутины и ржавчины. Не ощущали вони. Может, привыкли так жить? Офра не знала кринтийских обычаев, но допускала, что мужчины, носящие юбки, могут чудить и по-другому. А возможно, замечали, но молчали, чтобы не обидеть хозяев. По крайней мере, взгляд Морин несколько раз останавливался на «пятачке» червивого вепря, а ученик лекаря Гвидо каждый раз, входя в зал, морщился и кривился.