Впрочем, от идеи прямо сейчас поругаться с домовладелицей я отказалась. Лень и противно. Опять же, а вдруг она мстительная? Еще запретит мне котенка держать, и куда тогда девать несчастного Тито? Тео с Луизой материально не потянут содержание – это я поняла, поглядев вчера на предварительный счет за визит к врачу.
Страшно недовольная всем миром, я поехала на работу. Выполнила обычные для понедельника заказы, обнаружила, что вся середина дня у меня свободна. Я заглянула к ветеринару, проведала Тито. Котенок безмятежно дрых, ветеринар встретил меня, как особу королевской крови, честное слово. Поведал, что котенок страдал от нескольких видов паразитов, но лечение начато, через недельку можно будет забрать пациента домой. Я заподозрила, что накануне поступила неправильно, оплатив счет полностью. Похоже, я была редким исключением среди клиентов. Надо было дать процентов десять и сказать, что на продолжение банкета лучше не надеяться. Ничего, у меня еще все впереди.
Я взяла у ветеринара контакт предполагаемой заводчицы, сделала несколько снимков Тито – благо он как раз проснулся, – попросила собрать необходимые для идентификации котенка анализы. Зажав под мышкой симпатичный и тщательно запечатанный контейнер с пробирками, я, насвистывая, вышла на парковку и села в машину. Тут-то меня и настигло сразу шесть писем. Одно от Арриньо, пять от Энрике. Что мне там желал сообщить Энрике, я даже читать не стала, а Арриньо просил о встрече в кафе при Музее Литературы. Я прикинула, что мне совсем не помешает книжка о породе мейн-кун, ответила, что буду в этом кафе к двум часам. Затем написала вероятной заводчице и поехала в фелинологический клуб.
В клубе мне выкатили такой безумный счет за составление генной карты котенка, заключение о его породности и происхождении, что я не выдержала и устроила скандал в лучшем эльдорадском стиле. Нет, я все понимаю – порода дорогая, редкая, но не может же анализ ДНК кошки стоить дороже, чем анализ ДНК человека! Компьютеру глубоко по фигу, кошка породистая или нет, он затратит одинаковое количество времени и энергии на анализ что мейн-куна, что дворняжки. Дать заключение по мейн-куну даже проще, потому что этих кошек мало и база данных крохотная. Я еще понимаю – родословная может быть дорогой. Но не анализ! И не надо мне твердить, мол, в счет включена стоимость родословной. Во-первых, я этого пункта не увидела. Во-вторых, котенок мог оказаться и беспородным. А в-третьих, это навязанная услуга – я ведь могу и не захотеть получать родословную.
Потом явилась заводчица, и скандал набрал повышенные обороты. Меня обвинили в том, что я украла котенка, – это еще до результатов анализов, ага-ага. В том, что я помогала мерзавцу убивать кошку и ее приплод. Нет, мне тоже интересно, каким образом котенок преодолел почти пять километров от места гибели своей матери до моего дома. Но при чем тут я? Я подобрала его, когда он уже несколько дней жил в доме. В общем, заводчица мне не понравилась, я ей тоже. Хорошо хоть у секретаря клуба хватило мозгов не вызывать полицию, как того требовала заводчица.
Конечно, я понимала ее мотивы. Убитая кошка была ценным племенным животным. Ее потенциал при продаже недооценили, она выглядела очень скромно на фоне своих братьев и сестер. Впоследствии заводчица пыталась выкупить кошку обратно, но безрезультатно. Тогда она убедила владельца свести кошку с лучшим котом с условием, что всех котят он продает ей оптом, со скидкой. Владелец не очень-то хотел связываться с котятами, но поддался на уговоры. Теперь весь драгоценный помет погиб вместе с мамой, зато появилась чудесная возможность забрать единственного выжившего котика совершенно бесплатно.
В долгу я не осталась, наговорив порядочно гадостей. Заводчица заткнулась, всем своим видом показав, что затишье временное, что война объявлена и реванш не заставит себя долго ждать. Я уже почти мечтала, чтобы тест ДНК дал отрицательный результат.
Мне пришлось ждать полчаса, затем секретарь клуба с фальшивой любезностью сообщила: ответ положительный, это действительно тот самый котенок. И теперь мне придется собрать массу документов, чтобы подтвердить свое право владеть этим животным. А если я хочу получить родословную, то мне необходимо заплатить вступительный взнос в клуб, а также гарантировать участие котенка во всех зоотехнических мероприятиях клуба. Лучшей гарантией, как считалось в клубе, была оплата этих самых мероприятий авансом. Сумму мне назвали такую, что я дар речи потеряла. Секретарь при этом безразличным тоном обронила: я в любой момент могу вернуть котенка заводчице, раз уж мне не по карману его содержание. Прошипев, что в таком случае буду держать его как беспородного, я покинула клуб.
На парковке у Музея Литературы я была за пять минут до назначенного Арриньо времени. И сразу же увидела его – выходящего из машины. Он приветливо поздоровался, я бы даже сказала, контрастно приветливо на фоне того, как меня приняли в кошачьем клубе.
– Вы чем-то огорчены, – весьма проницательно заметил он.
– Прошу прощения. Это личное.
– О-о. Надеюсь, вас огорчил не наш общий знакомый?
Я вынужденно рассмеялась:
– Нет.
– Могу ли я помочь вам?
– Думаю, что нет.
– И все-таки?
Я посмотрела ему в глаза.
– Я бы хотел помочь вам, – произнес он с нажимом.
Я пожала плечами, потом показала фото котенка:
– Вот причина.
– Гм. Симпатичный. И чем же столь крохотное животное могло огорчить вас?
Я рассказала всю историю – с того момента, как нашла котенка, и до визита в клуб.
– Люди, – вздохнул Арриньо. – Некоторые слабые души становятся поразительно заносчивыми, если видят, что в них заинтересованы. Отвратительное качество, как по мне. Вы правильно ответили им. А сейчас еще я добавлю. Ну-ка, дайте мне контакт этого клуба.
Прямо при мне он позвонил секретарю, представился, сказал, что подумывал приобрести котенка у одной известной заводчицы мейн-кунов, но теперь отказался от этой идеи. Ему рассказали, какова эта заводчица в общении, и он не верит, что у столь мелочного, завистливого, жадного и безжалостного человека могут быть хорошие кошки. Ей бы радоваться, что после ужасной трагедии один котик выжил, ей бы облизывать спасительницу котенка, объяснять, как растить и воспитывать драгоценное животное, помогать советом и делиться опытом, а она как поступает? Определенно, с нею невозможно иметь дело. И он, пожалуй, купит не котенка, а щеночка, поскольку фелинологический клуб проводит нездоровую политику, поддерживая скандальных заводчиц, а не приличных покупателей.
– Вот и все, – сказал он мне со слабой улыбкой, – считайте, вашей проблемы больше нет.
– Благодарю вас.
– О, не стоит. Покажете мне потом вашего красавца. Я и в самом деле подумываю кого-нибудь завести, внучка просит. У одного знакомого есть попугай жако, девочке нравится птица, но птице не нравятся дети. Я склонялся скорей к небольшой собачке, благо у другого моего знакомого целый выводок пшеничных терьеров, и наблюдать за играми собак – одно удовольствие. Но, возможно, крупная кошка будет даже лучше. Надеюсь, в этом клубе не единственная заводчица, поскольку меня совершенно не тянет общаться с особой, которая отнеслась к вам так плохо.
Тем временем мы вошли в здание музея. Арриньо внезапно спросил:
– Скажите, сеньорита Кастро, нравятся ли вам стихи Роберта Бернса?
Я не вздрогнула. Первая из кодовых фраз для распознавания своих в агентурной сети. А с другой стороны, Бернс в Эльдорадо считался борцом за независимость Шотландии от Британского Содружества, и на этом основании в школьную программу были включены три его произведения. На мой взгляд, ни за что Бернс не боролся, он просто до одури любил свою страну. Не одно и то же. Но Бернс давно умер, ему уже наплевать, что там о нем думают эльдорадцы и как они толкуют его лирику. Хочется им видеть подоплеку в умении просто радоваться жизни – да пускай.
Несколько смущало, что в деревенской и даже пригородной школе литературу по расширенной программе не давали. Но тут многое зависело от личности учителя. Мог воткнуть факультативно, по своему желанию. Как и тех, кого полагалось упомянуть в ответе на первую фразу кода.
– Кажется, его поэзия есть в школьной программе, – уточнил Арриньо, видя мою заминку. – По крайней мере, в мое время была.
– В моей школе не было. Но мне повезло, я попала к учителю, искренне увлеченному предметом, и за пределами уроков он довольно много рассказывал нам о мировой литературе. Пожалуй, Бернс мне нравится, но не так сильно, как Пушкин. Вообще, из иностранцев мне больше всех по душе Пушкин как поэт, Сигрид Унсет как прозаик и Шекспир как драматург.
– Неплохой вкус, – кивнул Арриньо, слегка успокоившись.
И нараспев произнес две строки из Гегеля. Я ответила цитатой из «Троецарствия». С полминуты мы перекидывались фразами кода, причем я могла бы покляться, что моему собеседнику доставляет истинное удовольствие цитировать великих авторов прошлого.
– Признайтесь, сеньорита Кастро, – смешливо прищурился Арриньо после того, как наш «обмен любезностями» завершился, – вы в самом деле читали хоть кого-то из них?
– Вы не поверите – почти всех. Честно говоря, я не читала «Троецарствие», но смотрела фильм, и Гегеля прошла в виде выжимки.
– Что, неужели же и Сигрид Унсет читали?! Поразительно. На мой взгляд, у нее нет чувства меры. Ее эпичность в какой-то момент переросла в занудность.
– Я читала ее еще в школе, и она произвела на меня очень сильное впечатление.
– Ну, если только так. Ребенка и подростка этот сумрачный мистицизм действительно мог впечатлить. И, пожалуй, соглашусь, что на фоне некоторых немецких авторов она не очень занудна. Но, конечно, меня всегда смешило, когда авторы старой тесной Европы пытались исследовать бытовые чувства своих героев, отыскать в них нечто великое, или ужасное, или даже волшебное. Не зря же во все эпохи за великим и волшебным люди ехали в Латинскую Америку. Нет в Европе волшебства.