– Давай по обстоятельствам?
– Имей в виду.
Нас вывели во двор. Тут-то мы и ахнули: Павлов для транспортировки приготовил самый настоящий лошадиный станок. Из металлических труб. Около станка ожидали четверо солдат. Сам Павлов стоял чуть поодаль, курил вместе с капитаном. Глаза у обоих были одинаково пустыми.
Секундой позже вывели Марию и Весту. Мария билась в руках стражей и требовала, чтобы ей сказали, где дети. Билась здорово, они едва удерживали ее. Подошел Павлов, смерил ее взглядом, спросил, в чем дело.
– Где мои дети?! – кричала Мария. – Отдайте моих детей!
– Ты хочешь, чтобы сюда привезли твоих детей? – тихо, со значением спросил Павлов. – Уверена?
Мария замолкла, подавившись словами.
– Вы…
– Нет, – перебил Павлов. – Это вы. Заложники. Вы нужны для того, чтобы остальные не глупили. Ясно, да? Детей твоих могу привезти. Если ты хочешь, чтобы они разделили твою участь.
Мария смертельно побледнела.
– Я хочу знать, что они живы.
– Нет проблем, – согласился Павлов. – Вообще-то я решил не использовать их. Дети в безопасном месте. Я могу позволить тебе поговорить со старшим сыном. При условии: ты спросишь, как они себя чувствуют. Как младшие. Скажешь, что тебя пока не выпускают из клиники, куда отвезли вчера. Никаких слез, никаких прощаний, ясно? Скажешь им, что вы скоро увидитесь.
Он раскрыл свой сопряженный браслет в телефон, набрал номер. Дождавшись ответа, сказал:
– Виктор, твоя мама волнуется, поговори с ней, – и передал браслет Марии.
Мария провела разговор безупречно. Мне было жалко смотреть на нее, но я держалась ровно и невозмутимо.
В станок меня завели первую. Руки-ноги приковали к боковым перекладинам. За мной – Весту, потом Марию, последней завели Радху. Явно чтоб она вместо лиц видела только наши затылки и не могла угадать, о чем мы говорим. Чепуха, мы можем поворачивать голову, хоть что-то да разберет.
Павлову передали лазерный резак. Он подошел к Радхе, одной рукой скрутил ее волосы в жгут, запрокинул голову назад – и отхватил их резаком.
– Так-то будет лучше, – сказал он.
Радха не шипела и не ругалась. Молчала.
Капитан, который повсюду тенью следовал за Павловым, показал на меня.
– Зачем? – удивился Павлов. – Флинн, у нее волосы спутанные.
– И что?
– Они не путаются, если вклеены мономолекулярки. Одно время мода у баб такая была, на идеально прямые волосы. Клеили эти нитки. Расческа не нужна, хоть бы волосы до жопы были.
Капитан не унимался. Подошел ко мне, ухватил за прядь волос, потер в пальцах.
– Странное ощущение какое-то, – сказал он подозрительно.
– Скажи еще – на ощупь как шелковые, – съзвила я.
– Да, похоже.
– Придурок, они и есть шелковые. У меня свои чуть длинней твоих. И только попробуй их тронуть – я с тебя сдеру всю стоимость наращивания.
– Язык прикуси, – посоветовал капитан. – Мясо.
– Эй, Флинн, – негромко позвал Павлов, подходя к нему вплотную. Он глядел чуть исподлобья, как старший на оборзевшего, но еще не выпросившего трепку младшего. – Руки к ней не тяни.
– Сэр, нутром чую…
– Флинн, – Павлов понизил голос так, что их разговор слышала я, но не слышали солдаты, – ты поручишься за настроение командования?
Тот не ответил, только неприязненно сверлил взглядом Павлова.
– У него за неделю оно раз пять менялось. – Павлов сделал выразительную паузу. – Стриженая и сержантша – мясо. Можно было бы и не брать с собой, да я очкую их тут оставлять. Сам-то услежу. Они расходный материал. А вот этих двух надо беречь. За ними серьезные люди стоят, которым есть что предложить. И на тот случай, ежели они захотят предложить, девушки должны иметь товарный вид.
Капитан Флинн отошел от меня с таким видом, словно мечтал плюнуть под ноги, но сдержался.
Ворота откатились в сторону, и во двор задом въехал большой фургон. Подогнали погрузчик, и станок с нами четверыми водрузили в кузов. Сюда же запрыгнули двое солдат, после чего фургон был заперт снаружи.
Мы ехали в полной темноте.
– Дамы, если будем говорить, вы голову назад сильнее поворачивайте, чтобы Радха поняла. А то она глухая, по губам читает. Тут темно, конечно, но что-то она разглядит.
– Берг, я кое-что все-таки слышу, – тут же отозвалась Радха. – Если честно, я малость преувеличила свои проблемы. Просто говорите погромче и почетче.
Довольно быстро я почувствовала духоту. Сзади шепотом выругалась Веста.
– Что? – спросила я.
– Да рука затекла, – пожаловалась она. – Я ж не такая тренированная, как вы.
– Особенно тренированная тут я, – съязвила Мария. Подумала и добавила: – Надеюсь, обратно нас повезут в более комфортных условиях.
– Ага, лежа, – поддакнула Веста. – В гробах.
– Да какие гробы, о чем вы говорите, – откликнулась Радха. – Там же открытая шахта глубиной в несколько сот метров. В нее и скинут. Возиться еще с гробами… А с другой стороны – хорошая, глубокая могилка, и кости не разворошит никто, когда вздумает построить на месте кладбища свой дом.
– Девки, заткнитесь, а? – попросила я. – Юмор висельника я люблю, но у вас ни разу не смешно получается.
До Марии наконец дошло:
– Вы хотите сказать, нас там убьют?!
– Конечно! – хором ответили Веста и Радха.
– О господи… – выдохнула Мария, и голос у нее сорвался. – А я еще хотела детей увидеть… Господи!
Они еще несколько минут болтали, выговаривая свой страх. Мне нравился их настрой. Никто не впал в панику и истерику, хотя Мария, если верить интонациям, глотала слезы.
– Берг, ты чего там притихла? – позвала Радха.
– Пытаюсь вспомнить хоть одну молитву, – мрачно ответила я.
– Хреново ж тебя учили в университете, – съехидничала Радха. – Я вот все помню.
– Это католические. Я ж не католичка на самом деле, я лютеранка. Причем лютеранка только по названию, в церкви последний раз несколько лет назад была.
– А что, у лютеран еще и молитвы есть? – удивилась Веста.
На нее зашикала Радха, сочтя это высказывание по меньшей мере глупым.
– Я могу помолиться за всех, – чистым и звонким голосом сказала Мария. – Господь един, и перед Ним все мы равны, и Его милосердие простирается на всех.
Мы замолчали, а потом сзади послышался сдавленный голос Радхи:
– Помолись, если можешь.
И дальше мы ехали с Божьей помощью. Кроме шуток, мне показалось, что нас даже трясти перестало и не так ныло тело от неудобной позы. Мария молилась звучно, на классической латыни, и вскоре я услышала, как тихонько, вполголоса, ей вторит Веста. Глядишь, к концу пути она раскается в вероотступничестве и вернется в лоно родной католической церкви. Надо будет посоветовать ей – пусть даст обет в случае избавления вернуться.
Говорят, иногда помогает.
Я старалась ни о чем больше не думать. Я сделала все, что было в моих силах.
Но, увы, никакие мои действия и приготовления не гарантировали, что я сама останусь жива.
Грустно, но факт.
Я надеялась, что хотя бы при перегрузке в самолет нас вынут из фургона и дадут глотнуть свежего воздуха. Как бы не так. Фургон загнали в трюм, не открывая. Сквозь обшивку я услышала рев турбин. Конечно, здесь же не такая мощная звукоизоляция, как в салоне. И за все века развития воздухоплавания никто так и не изобрел бесшумных турбин. А остальные двигатели еще громче.
Нас протрясло на взлете, потом самолет оторвался от земли. Через минуту Мария успела пробормотать «извините», и ее вырвало прямо под ноги. Разумеется, никаких упреков с нашей стороны не последовало – а куда деваться, мы все прикованы. Фургон мгновенно заполнился кислой вонью.
– Сейчас еще и я проблююсь, – мрачно пообещала Веста. – У меня цепная реакция.
– Постарайся не забрызгать меня, – попросила я.
Конвоиры доложили начальству. Вскоре послышался стук отпираемых замков, створки фургона распахнулись. Воздух! Глоток свежего воздуха!
Вошел Павлов, посветил себе фонариком, осмотрел нас.
– Хорошая идея, – одобрил он. – Но ничего не выйдет, дамы. Сами натворили, сами и нюхайте.
– Вы думаете, я это нарочно?! – возмутилась Мария.
– Именно так, мэм.
– Но у меня слабый желудок!
– Да, это недостаток. Но даже недостатки можно обратить себе на пользу, когда очень хочется угнать самолет.
Он ушел, и двери снова заперли. Наши конвоиры глухо ругались, а мы уже не обращали на них внимания.
– Мария, идея действительно годная, – подала голос Радха, – но вообще-то в таких случаях не мешает сначала узнать: а кто-нибудь из нас может управлять грузовым самолетом? Потому что я, например, не справлюсь. Взлететь не проблема, а вот сесть… Не знаю, если только Берг умеет…
– Я умею, – выпалила Мария. – Я водила самолет. Правда, не такой…
– Вот именно. Ты учти, что у землян техника другая, – сказала Радха.
– Я бы справилась… наверное. В конце концов, ведь можно спрыгнуть с парашютом! Я не прыгала, нет, но вы трое – точно умеете, вы же военные. Подсказали бы мне.
Радха аж закашлялась. Веста похмыкала и уточнила:
– Мария, судя по времени, какое нас везли, мы вылетели из Инвернесса. В Москву. Из Шотландии в Россию. Знаешь, что это означает? То, что практически весь маршрут проходит над морем!
– Кстати, девочки, хочу вас огорчить, – Радха хохотнула. – Нам лететь еще минимум два часа. А там… Делла, бункер далеко от аэродрома?
– Это смотря где сядем.
– Так я о чем и говорю. Сколько мне помнится, Москва третий по величине гигаполис мира. Она ж с четверть Шотландии размером.
– Примерно, – согласилась я. – Точно не скажу, но от ближайшего аэропорта до бункера километров тридцать.
– Мужайтесь, девки, – встряла Веста. – Раньше чем через три часа подышать нам все равно не дадут.
А подышать нам дадут только перед смертью.
Лично я была рада, что добираться нам еще долго.
Последний этап пути я провела в полузабытьи. Так было проще. Я как могла расслабилась, повиснув на цепях, и закрыла глаза. Мозг отчаянно страдал от гипоксии и на этой почве очень нервно реагировал на перепады атмосферного давления при летных маневрах. Несколько раз нас проветривали – Павлов жалел солдат, поэтому менял конвоиров каждые полчаса. Один из солдат не выдержал вони, впал в истерику и попытался нас поколотить. Схлопотал по зубам сначала от товарища, потом от лейтенанта, а там пришел Павлов, молча оценил ситуацию – неуправляемый молодой мужик с оружием на борту самолета – и застрелил его.