твующих и проводника ищущих, святого Сейид-Ата, преемника Зенги-Ата, он (Узбек) в месяцах 720 года хиджры (12.02.1320-30.01.1321), соответствующего тюркскому году Курицы, удостоился чести принять ислам. Русские пишут гораздо короче. Став ханом, Узбек, по настоянию Кутлуг-Тимура, принял ислам (по Симеоновской летописи: «сел на царстве и обесерменился») и получил имя Мухаммед. Попытка ввести ислам в качестве государственной религии встретила сопротивление ордынской аристократии. Лидеры оппозиции Тунгуз, Таз и эмир Сарая Кутлуг-Тимур заявили Узбеку: «Ты ожидай от нас покорности и повиновения, а какое тебе дело до нашей веры и нашего исповедания и каким образом мы покинем закон и устав Чингисхана и перейдём в веру арабов?» Однако приверженцы старомонгольской партии – эмиры и царевичи – были казнены. Сообщается о казни 120 чингизидов. Против буддистов репрессии были самые жёсткие. Кстати, есть статьи о том, что главные убийства партия Узбека совершила либо на курултае, т. е. разовым переворотом, либо в значительной степени на курултае, а затем, завладев инициативой, какое-то время продолжали гонять чингизидов, не желающих признавать только за мусульманами право на административные должности. В любом случае первые 8-10 лет правления для Узбека были очень сложными. Вследствие чего первое важное решение, назовём его «об особо дружеском отношении с митрополитом Петром», было принято Узбеком и его сторонниками довольно быстро. Ведь главными оппонентами Узбека были не православные христиане, а язычники. И в Северной Руси язычество (правда, не степное, а лесное, славянско-литовское, да ещё и с примесью финского) было весьма распространено, хотя и не имело политических притязаний на власть. Поэтому Узбек был только рад даже впустить Петра на свою территорию силой закона, дав ему судебные полномочия, которых монголы нигде и никаким другим Церквям не давали. И, скорее всего, в русских с их церковью и торговыми укреплёнными городами он видел людей с совпадающими или схожими интересами. А потому в целом симпатизировал им. Тогда и разрешение на отъезд знатных чингизидов на Русь тоже осмысленно: эти люди там, скорее всего, и останутся. Но вот фигура русского Великого князя Михаила явно вызывала у него вопросы. Это – не Пётр. Тот был сильный, а стал ещё сильнее. Этот – хромая утка. И от Узбека как умного и образованного человека наверняка не укрылось общее отношение Петра к Михаилу (Да он свои сомнения и через своих Фандориных и Штирлицев проверить мог. Процедура-то стандартная. Чай, не бином Ньютона). Итак, шаткое положение князя сразу стало очевидно, а значит, сторонам было о чём поговорить. А между тем маховик неизбежных (связанных с противостоянием земель московских и тверских) событий неумолимо продолжал раскручиваться. Шведы в 1314 году снова напали на земли Новгорода. Началось с того, что новгородские власти, обеспокоенные шведской экспансией, нарушили традиции Новгородской республики – назначили главой администрации Карельской земли некоего служилого князя Бориса Константиновича. «Некоего» сказано потому, что ни в одном летописном или другом источнике сей князь не упомянут. По-видимому, он был младшим отпрыском тверской княжеской семьи, поскольку новгородцы жаловались на него великому князю Михаилу Ярославичу Тверскому. В этой грамоте сказано, что «Бориса Константиновича кормил Новгород Корелою…» Присутствие в Кореле русского служилого князя с дружиной должно было обеспечить оборону города на случай нападения из расположенных неподалеку захваченных шведами западных карельских погостов. Однако этот опыт оказался неудачным. Случилось то, чего всегда боялись новгородцы. За время пребывания в Кореле князь Борис Константинович купил себе какие-то карельские села, а другие попросту захватил силой, то есть попытался стать в Кореле удельным князем. Мало того, он, видимо, изрядно пограбил карел. Возможно, что у сего «невеликого князя» от всех богатых земель вокруг, на которые он был «поставлен», просто закружилась голова. И пропал всякий самоконтроль служивого православного русского человека. Ибо общим результатом его деятельности стало первое в истории восстание населения Карельского Приладожья против власти Великого Новгорода в 1314 году. Пограничные шведские феодалы не замедлили воспользоваться ситуацией и вторглись в русские земли. Шведский отряд с боем захватил город Корелу, а может быть, его впустили туда карелы. По крайней мере, на второй вариант указывает Карамзин. Новгородцы еще до восстания карел выгнали с позором князя Бориса Константиновича в Тверь и даже предложили тверскому князю его судить. Новым наместником был назначен новгородец Федор. Этот Федор быстро собрал в Новгороде сильный отряд, взял штурмом город Корелу, перебил всех шведов и изменников-карел. Кроме попытки захвата города Корелы в 1314 году, шведские феодалы, осевшие в районе Выборга, неоднократно нападали на торговые караваны в Финском заливе, на Неве и Ладожском озере. Так, в хронике города Любека сказано, что в 1311 году любекского купца Эгбертуса Кемпе ограбили шведы на Ладожском озере и отняли у него 23 предмета «прекрасной работы». В том же году шведы на Неве ограбили еще одно любекское судно и нанесли ущерб владельцу в 5 тысяч марок. Молодцы немцы – вот это точность! Разумеется, эти акции не были ответом шведов на поход новгородцев в Корелу в 1310 году, как предполагают наши глубокомысленные историки. Это был обычный грабеж, свойственный не только шведским рыцарям, но и всем их коллегам в Западной Европе. Городские власти Любека обратились с жалобой к герцогу Эрику, который в то время контролировал Финляндию, и пригрозили экономическими и силовыми санкциями. Эрик и его брат Вольдемар оказались в весьма неудобном положении. Они только что, 15 августа 1312 года, отправили в город Любек грамоту с гарантией свободного проезда немецким купцам в Новгород и обратно, причем безо всяких ограничений, которые шведы ранее пытались установить, например, на провоз оружия. А тем временем два судна ограбили. Благородный и справедливый герцог 3 ноября 1312 года послал в Любек покаянную грамоту, где клятвенно обещал вернуть все награбленное владельцам и больше не проказничать. Грамота сия сохранилась в немецких архивах, Вернули ли награбленное любекским купцам, установить не удалось, но разбои шведских феодалов не прекратились. В 1313 году шведская флотилия прошла через Неву, Ладожское озеро и по Волхову добралась до города Ладоги. В это время ладожский посадник с городской дружиной был в каком-то походе, и шведам удалось «пожгеша Ладогу». Всё это привело к новым жалобам новгородцев на Михаила, уже конкретно указывающих на то, что князь Михаил надолго засел в Орде и забывает свои долги по защите Отечества. И у этих жалоб оказались весьма внимательные и очень подготовленные слушатели. Из Москвы. Если бы Борис Михайлович исполнял свои обязанности повнимательнее как-то, почутче к людям, которым он должен «служить и защищать», новгородцы, вполне вероятно, и забыли бы свои размолвки с Михаилом Ярославичем. Ну накопились у человека дела в Орде – или новые какие открылись. Там тоже неспокойно, клан на клан восстал. А кому сейчас легко? Но оболтус Борис, словно новый русский из 90-х годов, своей безответственностью, жабой ненасытной в стиле Попандопуло из «Свадьбы в Малиновке» не просто был выгнан с позором, но и крепко подставил этим Великого Князя. И теперь новгородцы кричали на вече, что Михаил именно засиделся в Орде и «забывает Отечество». О как, не меньше! И действительно, до Михаила никто из русских князей не сидел в Орде по году. Туда-обратно, 2–3 месяца – и дома. Даже задержка Александра Невского в 1263 году не была столь длительной, во-первых, а во-вторых – князь не просто не дал хану Берке войска, но и объяснил свой отъезд тем, что, во-первых, хочет навестить больного брата Андрея, а во-вторых, ему надо готовиться к зимнему походу против Ордена совместно с литовским князем Миндаугасом. И с тех пор (Вс. Махнач) [190] русские войска в Орде появлялись только как наёмники или союзники (как при походе на мятежный, с проникшими в него сторонниками ильханских несториан высокогорный Дедяков). Правда, когда Александр приехал к Андрею (а у того в окружении было достаточно шведов и немцев), то как-то резко заболел. Вину за это некоторые сваливали на монголов, пока не было оглашено и сопоставлено, что в эти же дни, когда умирал Александр, был убит и Миндаугас. И поход после гибели сразу двух таких харизматичных и уважаемых вождей сорвался. НО – рассудили новгородцы: Михаил-то никакой поход за освобождение ещё одного Дедякова или другого какого славного и очень нужного места на глобусе вроде никак не готовит. Иначе бы гонцы скакали туда-сюда, и новгородским опытным латникам тоже предложили бы поучаствовать в походе ради денег и трофеев. Но нет. Значит, князь и впрямь занят своими делами и… «забывает Отечество». А потому Юрий Московский, весьма внимательно следивший за новгородской ситуацией, твёрдо решил действовать. Расположение новгородцев к Москве становилось явным. Родственник Юрия [191] князь Фёдор Ржевский приехал в Новгород и взял под стражу деморализованных изгнанием Бориса наместников Михаила [192]. Дальше – больше. Начинаются громкие митинги на вече. Фёдор действует уверенно, осознавая что козыри у него и вообще московской партии на руках, так обольстил новгородских граждан [193], что они, признав Юрия своим князем, начальником [194], объявили даже войну великому князю [195]. Вскоре же едва не дошло и до битвы: на одном берегу Волги стояли новгородцы [196], а на другом сын Михаила Дмитрий [197] с верной тверской ратью. К счастью, осенние морозы, покрыв реку тонким льдом, отменили кровопролитие [198], и новгородцы согласились на мир [199]; а князь московский сел на престоле Святой Софии [200]. Этого Узбек и Михаил, несмотря на своё продолжительное общение с малопонятным на тот момент результатом, совсем не заметить никак не могли. Во-первых, новгородцы не изгнали Михаила решением веча, а заковали и выгнали наместников явочным порядком. Не дав Михаилу даже как-то объясниться за столь непристойное поведение и моральное разложение средневекового Попандопуло – князя Бориса. Ну и объявление войны – на ровном месте, при отсутствии фактора казуса белли (лат. Casus belli – «случай (для) войны»), то есть формального повода для объявления войны. Объективно это подрывало общий интерес и Михаила, и Узбека к единству Северной Руси ради эффективной торговли. Митрополиту, бывшему на стороне Москвы, после объявления новгородцами войны – и не просто сгоряча, а под явным обольщением и влиянием московской династии (а именно так это выглядело со стороны) – было нечего сказать. И если союз Великого Новгорода с московской династией ему лично, скорее всего, был по душе, то вот «игра в войнушку» взрослых дяденек, массово вываливших на берег Волги и только силой природы остановленных в своем неумном «молодечестве» [201], явно добавила ему седых волос. Как, впрочем, и Михаилу. И чтобы решить все проблемы, князь понимает, нужен сильный ход, способный перевернуть ситуацию. Так получилось, что Михаил Тверской поссорился со всеми: сначала – с Москвой, потом – с Новгородом и, наконец, на Поместном Соборе 1311 г. – ещё и с митрополитом Петром Волынцем. Теперь ссора с Новгородом снова вернулась. А недруг сразу новгоро