му, а реверсом этих гитлеровских установок была надежда договориться о разделе сфер влияния с расово и политически родственной Англией. Впрочем, при всей разнице взглядов фюрера и Хаусхофера, и нацистские бонзы, и их приближённые геополитики указывали Германии путь на Восток.
Хотя в Третьем рейхе не появилось устойчивой формулы, которая напоминала бы эффектный американский лозунг Manifest Destiny, категория «судьбы» или «провидения» была крайне характерна для риторики нацистов и лично для Гитлера. В «Майн кампф» будущий фюрер, рассуждая о планах обрести земли на Востоке, ссылался именно на волю высших сил.
«Сама судьба указует нам перстом, — писал он.— Выдав Россию в руки большевизма, судьба лишила русский народ той интеллигенции, на которой до сих пор держалось её государственное существование и которая одна только служила залогом известной прочности государства»[230].
Для обоснования агрессивных планов Гитлер даже использовал категорию «божественности». Это определённо роднит его взгляды с пуританской религиозной этикой, хотя фюрер и воспроизводил её в образах модерна, на социал-дарвинистском фундаменте. Согласно ему, замысел природы способствует неограниченному деторождению, и лишь потом в ситуации естественного отбора выживают самые лучшие и сильные особи. Люди же ограничивают деторождение и затем «болезненно» борются за выживание каждого (даже самого слабого) родившегося. «Такая поправка к Божественным Предначертаниям, полагал Гитлер, кажется человеку очень мудрой и во всяком случае гуманной, и человек радуется, что он, так сказать, перехитрил природу…»[231] На деле же, по мысли автора «Майн кампф», эти действия уменьшают не только количество представителей своего вида, но и их качество. Из этого прямо следует, что божественный замысел в ином: увеличивать популяцию сильных и не стремиться к выживанию слабых[232]. Эта идеологическая заготовка, предложенная молодым Гитлером, была в ходе национал-социалистической практики распространена на целые народы: гитлеровцы пытались способствовать увеличению числа «сильных и лучших», то есть арийцев, и совершенно не считали себя обязанными бороться за жизнь всех прочих; напротив, обрекали их на смерть.
Интересно, что подобному провиденциализму фюрер оставался верен и гораздо позже. Так, выступая перед выпускниками военных училищ 18 декабря 1940 года (заметим: в день подписания плана «Барбаросса»), он по-прежнему утверждал, что ограничение рождаемости не для немцев, ссылаясь на высшие силы:
«Есть и другой путь. Это естественный путь, и он угоден Провидению: человек должен приспособить жизненное пространство к численности своего народа. Другими словами, он должен принять участие в борьбе за землю…»[233] Народ, проигравший это сражение, заключал лидер нацистов, «должен будет уйти»[234].
Риторика «предначертания судьбы» грядущей войны за пространство была характерна и для других нацистов. Даже Отто Штрассер — оппонент Гитлера внутри НСДАП и будущий эмигрант — в своей работе «14 тезисов о германской революции» писал: «Германская революция отказывается править другими народами и эксплуатировать их. Она хочет не больше и не меньше, чем достаточное жизненное пространство для молодой германской нации, и поскольку осуществление этого самого естественного права на жизнь вступает в конфликт с тем же правом других стран и народов, то германская революция считает, что война — это воля судьбы»[235].
Верным адептом фюрера был экономист Рихард-Вальтер Дарре, который много писал о неизбежности и законности завоеваний на Востоке. Излюбленный лозунг нацистского активиста, в итоге занявшего пост министра сельского хозяйства — «Кровь и почва». Этот слоган прочно вошёл в идеологический арсенал гитлеровского национал-социализма. Дарре развивал мысль, что главным хранителем немецкого духа и традиций является именно крестьянство. Кроме того, сельские семьи всегда многочисленнее городских. Соответственно, поддержка фермеров, то есть «почвы», означает укрепление «крови», то есть увеличение идейно и расово здорового населения. Но его рост в свою очередь требует новой «почвы», жизненного пространства, где можно будет расселить новых немцев. Между тем, восклицал Дарре, «cегодня мы “люди без пространства”. Поэтому у нас нет гармонии, а есть только разногласия: у нас слишком мало места»[236]. Он сурово порицал тех, кто боится говорить о «восточной проблеме», и решительно высказывался за то, чтобы положить конец этому молчанию. Выход, согласно нацистскому теоретику, был только один: биться за землю с Востоком и одержать абсолютную победу. «Идея крови и почвы, — публично заявлял Дарре, — даёт нам право забрать столько восточной земли, сколько необходимо для достижения гармонии между телом нашего народа и геополитическим пространством»[237].
В другой своей речи нацистский идеолог уточнил, сколько конкретно территории нужно Рейху: «Регион, предназначенный самой природой для поселения немецкого народа, — это область от восточных границ нашего рейха до Урала…. Мы поселимся в этом регионе в соответствии с законом, что более способный народ всегда имеет право захватить земли менее способного и владеть ими»[238].
Последний пассаж находит явную параллель и в рассуждениях Сепульведы, и в идеологии «доктрины открытия», когда маркер «более высокой культуры» становился обоснованием законности «вытеснения» индейцев с их родных земель. Та же идея нашла отражение в широко известной пропагандистской брошюре СС «Недочеловек»: «Бесконечно тянется степь Русской равнины — это Восточная Европа. Внезапный и резкий контраст, культурная пропасть в сравнении между Центральной Европой и этим огромным пространством. По обе стороны границы одна и та же земля — однако не один и тот же человек… У самого человека есть возможность наложить отпечаток на территориальный ландшафт. В то время как на немецкой стороне упорядоченное изобилие, спланированная гармония полей, хорошо продуманное размещение сёл, по другую сторону — непроходимые леса, степные просторы, бесконечные первозданные лесные массивы, через которые пробивают себе путь реки с песчаными отмелями. Плохо обрабатываемая плодородная почва могла бы быть раем… а в настоящее время это заброшенная, запущенная земля, которая катится в бездну культурного нигилизма»[239]. Читатель этой брошюры, таким образом, подводился к мысли, что необходимо передать запущенную землю «человеку цивилизации», который знает, как с ней обойтись.
В свою очередь речь Альфреда Розенберга от 20 июня 1941 года хорошо «рифмуется» с иезуитским обращением к чироки президента Джексона, который уверял, что депортация проводится для блага индейцев. За два дня до начала агрессии против СССР будущий нацистский министр восточных территорий рассуждал, что «возможно, будущая Россия одобрит когда-нибудь это решение [о завоевании немцами её европейской части], конечно, не в ближайшие 30 лет, а лет 100 спустя…. Если русские теперь будут изолированы от Запада, тогда они, возможно, вспомнят о своих первоначальных силах и о том пространстве, к которому они принадлежат»[240].
Нацистским идеологам весьма нравилась и сущность доктрины Монро — в том смысле, что они хотели для себя аналогичной доктрины, которая бы развязала им руки. Во время обострения отношений между США и Германией в апреле 1939 года, когда Франклин Рузвельт требовал от Гитлера разъяснения его планов, вождь нацистов поддел американского лидера ссылкой на концепцию американской экспансии:
«Мы со своей стороны тоже могли бы обратиться к Президенту США с вопросом, каковы цели американской внешней политики и какие намерения у него относительно, например, центрально- и южноамериканских государств. В этом случае г-н Рузвельт, надо признать, имел бы полное право сослаться на Доктрину Монро и отказаться выполнять такую просьбу, расценив её как вмешательство во внутренние дела американского континента. Мы, немцы, поддерживаем подобную доктрину для Европы и прежде всего для территории и интересов Великогерманского рейха»[241]. Влиятельный германский журналист Йозеф Виншух уверял своих читателей, что эта, по его выражению, «доктрина Гитлера» заслуживает полного признания, такого же «как и американская доктрина Монро»[242]. 1 марта 1940 года министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп повторил эту параллель в беседе со спецпредставителем Рузвельта Уэллесом: «Германия не желает иметь в Европе ничего больше того, чего Соединённые Штаты добились в Западном полушарии посредством доктрины Монро»[243]. Если перевести эти слова с дипломатического языка на обычный, то Третий рейх дерзко расписывался в планах господства над Центральной и Восточной Европой и требовал не мешать ему.
Импонировал нацистам и англосаксонский расизм — именно в нём гитлеровские идеологи усматривали причину успеха Британской империи и США. Так, нацистский философ Вархольд Драшер в книге «Превосходство белой расы» (1936) уважительно констатировал: «Религиозное учение о предопределении (почерпнутое ими из Ветхого Завета) трансформировалось у них в выраженное расовое сознание. Уже не как протестант, но как англосакс он (англичанин) считает себя избранным для власти над миром…. Власть над миром стала для него важнейшей частью его земного призвания»