К колониальной политике свои правительства поощряли, а в некоторых случаях и понуждали (через прессу и агентов влияния) юные транснациональные корпорации. Они также были заинтересованы в захвате ресурсов, рынков сбыта и рабочей силы для преумножения капитала. Именно алмазная корпорация «Де Бирс» и её лидер Сесил Родс вовлекли Британскую империю в англо-бурскую войну для захвата золотоносных жил Трансвааля. В других случаях бизнес приходил уже на готовое. Так, знаменитый резинотехнический гигант «Мишлен» приобрёл огромные плантации гевеи во французском Индокитае. На них за бесценок трудились местные жители, которые сохранили о влиянии корпорации такую память, что в 1954 году, во время войны вьетнамцев за независимость, солдаты Хо Ши Мина ругали французских военнопленных не просто оккупантами, но и «слугами Мишлен».
Империализм (и расизм в качестве его инструмента) виделся сильным мира сего как лучшее средство борьбы с внутренней смутой. Тяжёлое положение подталкивало рабочих к стихийным бунтам против властей и борьбе за свои права. Но империализм предлагал действенные лекарства от этой социальной болезни. Аристократы и буржуа узрели возможность умилостивить собственную «чернь» за счёт ограбления заморских дикарей.
Более всего в формировании этой концепции преуспели британцы. Реакцией на лозунги Великой французской революции «Свобода, равенство и братство» в Англии стала философия Эдмунда Бёрка (который, к слову, приютил у себя бежавшего из революционной Франции Огюстена Баррюэля). По словам Ханны Арендт, «не посягая на права привилегированных классов внутри английской нации, Бёрк распространил принцип…. привилегий на весь английский народ, представив англичан как своего рода дворянство среди других наций. Отсюда его презрение к тем, кто претендовал на освобождение как реализацию прав человека, претендовать на которые, по его мнению, подобало только как на права “английского человека”»[302]. Такой подход должен был преодолевать социальные противоречия.
Далее большой вклад в формирование представлений о национальной исключительности англичан внёс викторианский премьер-министр Бенджамин Дизраэли с его максимой «права англичанина для меня выше прав человека». Именно Дизраэли первым в политической риторике осуществил биологизацию ветхозаветных представлений о богоизбранности; по его мнению, Бог избирает тот народ, у которого чистая кровь. Или ещё проще: Бог есть кровь. Дизраэли мечтал о создании расы господ из англичан и призывал искоренить все вредные учения о естественном равенстве людей. Для среднего класса это означало, что отсутствие некоторых привилегий в рамках британского общества будет с лихвой компенсировано привилегиями в мировом масштабе.
Вскоре эта программа стала учитывать и английский рабочий класс. С пугающей откровенностью об этом говорил крупный колониальный деятель Британии Сесил Родс: «Я был вчера в лондонском Ист-Энде (рабочий квартал) и посетил одно собрание безработных. Когда я послушал там дикие речи, которые были сплошным криком: хлеба, хлеба!, я, идя домой и размышляя о виденном, убедился более, чем прежде, в важности империализма. Моя заветная идея есть решение социального вопроса, именно: чтобы спасти сорок миллионов жителей Соединённого Королевства от убийственной гражданской войны, мы, колониальные политики, должны завладеть новыми землями для помещения избытка населения, для приобретения новых областей сбыта товаров, производимых на фабриках и в рудниках. Империя, я всегда говорил это, есть вопрос желудка. Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами»[303].
В связи с фигурой Родса надо указать на весьма примечательный факт: один из главных британских империалистов состоял в близком знакомстве с первым рейхскомиссаром германской Юго-Западной Африки — Эрнстом Генрихом Герингом, сын которого станет близким сподвижником и официальным преемником Гитлера. Во время допроса на Нюрнбергском процессе Герман Геринг в числе вещей, повлиявших на формирование его натуры, назовёт отношения отца «с двумя английскими государственными деятелями — Сесилом Родсом и старшим Чемберленом[304]»[305]. Эта личная связь лишний раз подчёркивает преемственность двух идеологов и практиков колониальных агрессий.
Между тем новый виток эксплуатации народов, естественно, был сопряжён не только с насилием, моральным унижением и экономическим обманом, но и с прямым геноцидом. Так, с 1865 по 1908 год было уничтожено от трёх миллионов африканцев в Свободном государстве Конго, личном владении бельгийского короля, из которого Леопольд II методично выкачивал каучук и слоновую кость[306]. В указанные годы эта страна представляла собой огромный Освенцим, где всё население принуждали к рабскому труду на плантациях Его Величества, а за невыполнение нормы отрубали кисть руки или ступню, не исключая малолетних детей, — одна из ужасных фотографий запечатлела конголезца, смотрящего на отрезанную конечность своей шестилетней дочери. Это изуверское наказание неминуемо обрекало человека на смерть, поэтому командирам карательных отрядов, ещё по колумбовской традиции, рекомендовалось отсекать руки и жителям бунтующим деревень — из экономии, ведь патроны стоят денег. Огласка всех этих гнусностей вынудила монарха, сказочно разбогатевшего к тому времени, продать страну государству Бельгия, что не слишком изменило колониальные порядки. О душевных муках короля, на счету которого миллионы жертв, нам ничего не известно. Марк Твен, возмущённый вскрывшейся правдой, опубликовал на эту тему горький сатирический «Монолог Леопольда II», в котором приписал венценосному людоеду такие слова: «Как уже не раз бывало, люди опять начнут спрашивать, неужто я надеюсь завоевать и сохранить уважение человечества, если буду по-прежнему посвящать свою жизнь грабежам и убийствам. (Презрительно.) Интересно знать, когда они от меня слышали, что я нуждаюсь в уважении человечества? Не принимают ли они меня за простого смертного? Уж не забыли ли они, что я король?»[307]
Не исключено, что эта сатира не была далека от истинных мыслей бельгийского государя. А уважения Леопольд II, между прочим, и не лишился: cегодня в центре Брюсселя ему стоит памятник как выдающемуся государственному деятелю.
Другим чудовищным примером колониального геноцида на рубеже XIX и XX веков стало истребление войсками германского кайзера племён нама и гереро в Намибии. Бунт аборигенов против немецкого гнёта на алмазных приисках привёл к тому, что экспедиционный корпус, профинансированный «Дойче Банком», частично расстрелял мятежные племена без определения личной вины, а частично загнал намибийцев в пустыню Калахари, где люди тысячами гибли от голода и жажды. Когда канцлер фон Бюлов намекнул Вильгельму II, что подобные действия не соответствуют правилам ведения войны, император красноречиво ответил: «Правилам ведения войны в Африке это соответствует»[308]. Запомним цитату: всего через тридцать с лишним лет Адольф Гитлер скажет своим генералам примерно то же самое, но уже по поводу России.
Очевидно, империалистические державы очень нуждались в расистско-колониальной идеологии с научным фундаментом, которая оправдывала бы такое положение дел. С одной стороны, тут очень пригодились теория Дарвина и новая наука об улучшении наследственных свойств человека как вида — евгеника, основанная кузеном Дарвина Фрэнсисом Гальтоном: постулаты о естественном отборе вульгарно переносились на отношения стран и народов. С другой — на свет божий был извлечён уже изрядно подзабытый труд Жозефа Артюра де Гобино, который привязывал развитие к чистоте и качеству крови, псевдонаучно ранжировал расы и косвенным образом оправдывал деспотизм цивилизаторов.
В этих условиях у Гобино появилась масса последователей. Самый талантливый из них — английский философ Хьюстон Стюарт Чемберлен, которого сами нацисты называли своим духовным отцом.
Чемберлен происходил из известной в Европе семьи, представители которой были знаменитыми офицерами и учёными. Его прадед по матери, сэр Джеймс Холл, учился во французской военной академии вместе с Наполеоном, но славу стяжал не на поле брани — он остался в истории как основатель экспериментальной геологии. Дед, Бэзил Холл (в русской традиции — Галль), прославился как путешественник, побывавший с экспедициями в Корее, Японии, Южной Америке и других уголках земного шара. Он красочно описал свои странствия в популярных многостраничных мемуарах, которые издали в том числе и по-русски[309]. С Россией капитана Холла связывало ещё одно обстоятельство: он тесно общался с русским историком, другом Пушкина Александром Ивановичем Тургеневым. Дочь знаменитого мореплавателя Элиза вышла замуж за морского офицера Уильяма Чемберлена, участника Крымской войны, который дослужился до чина контр-адмирала Королевского флота. Дядя философа — фельдмаршал Невилл Чемберлен — был видным деятелем колониальной Индии и отличился при подавлении сипайского восстания.
Родственник всех этих ярких мужей провёл детство во Франции; его мать умерла рано, и за воспитание её детей взялась тётка Гарриэт, жившая в Версале. Тем не менее «тётя и родственники воспитывали в Хьюстоне ощущение английского превосходства, национального высокомерия, а всё французское (от кухни до красноречия) было в их среде источником для шуток»[310]. В 1870 году Гарриэт и её племянник отправились в Пруссию, и визит их совпал с началом франко-прусской войны, которая произвела на Чемберлена ошеломляющее впечатление. С той поры он буквально влюбился в Германию; именно с ней, а не с формальной родиной будущий философ решил связать будущее.