Кроме того, он был страстным поклонником музыки Вагнера. Это фанатичное увлечение привело его в Байрейт, где работал театр великого немецкого композитора. Англичанин охотно включился в вагнеровское движение, добровольно собирая деньги для знаменитых музыкальных фестивалей, которые проходили в Байрейте ежегодно с 1876 года, и пропагандируя Вагнера в печати. В конце 1880-х годов Чемберлен окончательно вошёл в ближний круг семьи почившего гения, подружившись с его вдовой Козимой. Через несколько лет он развёлся со своей первой женой и заключил брак с дочерью Вагнера Евой. Остаток жизни Хьюстон Стюарт провёл в Байрейте.
На Чемберлена повлияла не только музыка, но и мировоззрение Вагнера. То, что композитор разделял идеи Гобино, направило его новоявленного зятя к изучению расовой теории. В героях вагнеровских опер на сюжеты древнегерманского эпоса философ увидел истинных «господ», способных защитить Культуру от низших рас и морлоков из рабочих кварталов.
Также Чемберлен черпал вдохновение из максим Дизраэли и мыслителя-антидемократа Томаса Карлейля. Теория философа всецело наследовала пуританским установкам «общества, которое исключает». Чистота арийской расы и крови, по мнению этого автора, подвигала человека творить, грязнокровие ввергало в пучину разрушения. Все созидатели мировой истории были объявлены им арийцами; Чемберлен настаивал на том, что к арийцам принадлежал даже Христос. Евреи же в писаниях этого автора выступали расой самой «вредной» (но тоже чистой) крови, которая испокон веков разрушала арийскую культуру. Русских расистский теоретик ненавидел как народ, созданный в результате чудовищного кровосмешения. «Русские — новое воплощение вечной империи Тамерлана», — говорил он[311]. Курьёзным следствием этой ненависти был категорический отказ философа…. от чтения Достоевского.
При этом Чемберлен был не столь пессимистичен, как Гобино. Он видел надежду на спасение арийского или, как он выражался иначе, германского начала в его ограждении от атаки вредной крови. Эту миссию должна была выполнить юная Германская империя, где сохранялись императорская власть (в отличие от европейских демократий) и — пока еще — расовое единство (в отличие от России с её сословной моделью империи).
Вильгельм II весьма почитал нового подданного, который отвечал ему горячей поддержкой. Расизм философа широко использовался в государственной пропаганде Второго рейха. Как верно отмечает современный историк, «для имперской элиты существовала нежелательная возможность того, что социально более низкие слои германского общества, исходя из закона “жизненной борьбы”, предпримут самостоятельные политические действия. Но объявляя субъектом этой борьбы “расу” и определяя нацию по “общности крови”, Чемберлен стремился доказать бесперспективность классовых выступлений: “одинаковая кровь” не пойдёт против самой себя — это было бы противоестественным и к тому же грозило самоуничтожением в схватке с враждебной “расой”»[312]. Естественно, подобные выводы в берлинских коридорах власти пользовались исключительной благосклонностью.
В 1913 году состоялось знакомство Чемберлена с влиятельным политиком Генрихом Классом[313], одним из основателей «Пангерманского союза» — организации немецких националистов, которая в известном смысле была предтечей НСДАП. Совместно Чемберлен и Класс начали выпускать журнал «Обновление Германии», одна из главных тем которого — расовое превосходство немцев. Это издание пришлось по вкусу императору и было дозволено к распространению в армии. Тем временем Чемберлен решительно поддержал вступление рейха в мировую войну и приветствовал успехи немецких войск. На родине философа заклеймили за это предателем и «английским перевёртышем».
Но пока немецкие войска бились с британцами насмерть, в доме Вагнеров наблюдалось полное англо-немецкое согласие. В 1915 году в Байрейте появилась ещё одна уроженка Британских островов — 19-летняя Винифред Уильямс, молодая жена 46-летнего Зигфрида Вагнера. Эта красивая юная особа оказалась расисткой и антисемиткой едва ли не большей, чем сам Чемберлен. В 1923 году пассионарная Винифред познакомилась с радикальным лидером НСДАП Адольфом Гитлером и быстро привязалась к нему. Их тёплые отношения длились много лет: после поражения «пивного путча» Винифред приезжала в тюрьму поддержать друга. Об их близости говорит, например, такая любопытная деталь: Винни дала Гитлеру прозвище Вольф («Волк»), и с тех пор, звоня в Байрейт, лидер нацистов в шутку представлялся капельмейстером Вольфом. Дети Винифред писали «дядюшке Волку» трогательные письма, сам фюрер, вероятно, с оглядкой на то, как звали его в Байройте, позже назвал свою ставку в Восточной Пруссии «Волчьим логовом» (Вольфсшанце). В начале 1930-х, после смерти мужа Винифред, жёлтая пресса намекала на её скорый брак с набирающим популярность правым политиком. Этого не случилось, однако своеобразную верность фюреру Уильямс хранила всю жизнь и защищала его даже в конце 1970-х.
Именно эта женщина убедила престарелого Чемберлена, что не кто иной, как Гитлер, воплотит наяву его фантазии о защите арийцев от наступления низших рас. В 1923 году тяжелобольной, наполовину парализованный философ принял своего наследника незадолго до событий «пивного путча». По легенде, которая сложилась потом, Чемберлен протянул Гитлеру руку для приветствия, но фюрер упал на колени и поцеловал её. Это неправда, однако преемственность идей, которые нацисты бережно заимствовали у «английского перевёртыша», миф отражает абсолютно верно. На следующий день после знакомства мыслитель написал будущему фюреру: «Вам предстоят великие свершения… В одно мгновение Вам удалось перевернуть мне душу. То, что в суровый час испытаний Германия произвела на свет Гитлера, свидетельствует о её жизнеспособности; это же подтверждает исходящее от Вас влияние; ибо эти два явления — личность и влияние — неразделимы…. Да благословит Вас господь!»[314]
Ключевая роль Чемберлена и его предшественника Гобино в том, что они «освятили» расизм авторитетом науки и философской мысли. Эти авторы убеждали, что низшие расы могут угрожать не только копьём или луком, пистолетом или ружьём. Их самое опасное оружие — это их кровь, которая, смешиваясь с более ценной кровью, портит её и приводит к умиранию высшего народа. Для нацистов эти сомнительные рассуждения были научной истиной, и своё государство они выстраивали в соответствии с ней. Принимая закон, лишавший евреев, позже цыган, а впоследствии и славян-остарбайтеров возможности вступать в брак с арийцами, гитлеровцы собирались «защитить» немцев от «расового хаоса», то есть от деградации.
Ростки расового мышления, характерного для Гобино и Чемберлена, пока ещё малозаметные, проявились в ходе русской революции, в среде противников большевизма. Максим Горький в 1918 году с негодованием писал о прокламациях Центрального комитета Союза христианских социалистов, который обращался «ко всем русским гражданам с призывом очистить себя от той скверны иудейской, которой насквозь пропитана наша родина…. Особенно поражена этой скверной наша интеллигенция, наше так называемое образованное общество, воспитанное на иудейской прессе, проповедующей ложные принципы равенства и братства всех народов и племён. Но каждый разумный человек знает, что ни равенства, ни братства нет и не может быть, а следовательно, не может быть и одинакового отношения ко всем людям, ко всем национальностям… Арийская раса — тип положительный как в физическом, так и в нравственном отношении, иудеи — тип отрицательный, стоящий на низшей ступени человеческого развития. Если наша интеллигенция… поймёт это и уразумеет, то отбросит, как старую, негодную ветошь, затрёпанные фразы о равенстве иудеев с нами и о необходимости одинакового отношения как к этим париям человечества, так и к остальным людям»[315].
Не получив особенного распространения на русской почве, идеи Гобино в начале XX века были творчески развиты за океаном, где остро стояла проблема цветного населения и куда массово переезжали мигранты из Европы и Азии, включая евреев. Американский расизм этой эпохи представлен в первую очередь именами Мэдисона Гранта и Лотропа Стоддарта. Первый — востребованный адвокат, друг президента Теодора Рузвельта — всеми силами участвовал в выработке американского расового законодательства; свои воззрения он изложил в работе под названием «Закат великой расы»[316] (1916), основной посыл которой — угроза нордическому человеку от накатывающих волн испорченной крови. Гитлер, пришедший от этой книги в восторг, назвал её «своей библией»[317]. Похожих воззрений придерживался и Стоддарт, член ку-клукс-клана и пропагандист евгеники — именно он обогатил нацистский язык отвратительным словом «недочеловек» (по-английски underman). Под недочеловеком автор термина понимал существо, которое бросает вызов цивилизации — устоявшемуся порядку вещей; не потому, что этот порядок несправедлив, а потому, что в силу своей ограниченности, тупости и расовой неполноценности он не может к нему приспособиться. Согласно Стоддарту, на самом деле «наиболее тяжёлое бремя цивилизации ложится на плечи высшего», но Недочеловек считает своё бремя гораздо тяжелее — «из-за врождённой неспособности». «Сама дисциплина социального порядка угнетает Недочеловека; она мешает и наказывает Его на каждом шагу»[318]. В лице этого публициста идеология неравенства нашла себе красноречивого и плодовитого адепта.
Формируя расовые законы Третьего рейха, сотрудники фюрера обращались к американскому опыту. Этой связи посвящена блестящая работа профессора Джеймса Уитмена «Американская модель Гитлера»