[319]. Когда нацистские юристы изучили правовую систему, лишавшую прав чернокожего, они увидели параллели с предстоявшей им работой. «Для них, — пишет Уитмен, — американские “чёрные” были не жестоко угнетёнными и обнищавшими людьми, но угрожающей “чужеродной расой”, которая могла взять верх и нуждалась в укрощении…. Во влиятельной статье Кригера 1934 года[320] объяснялось, что американские правоведы с целью устранить воздействие чёрных разработали тайные юридические уловки, которые лишили темнокожее население политических прав, несмотря на их условно декларированное Конституцией гражданство. В статье подробно рассказывается, как действуют эти уловки, и выражается осторожный оптимизм, что Америка в конечном итоге перейдёт к более открытому, легальному расизму, похожему на тот, что оформляется сейчас в Германии»[321]. По мнению Уитмена, «американское право дало нацистам то, что очень важно для современных юристов. Оно дало им подтверждение, что ветры истории дуют в их паруса. Их Америка была тем, чем назвал её Гитлер: динамичной страной, чьё расовое сознание продиктовало первые шаги к расовой государственной организации, которую Германия должна была осуществить в полной мере»[322].
Эта логика с самого начала была зловещей, скрывавшей в себе зёрна геноцида. Действительно: в каком случае можно мириться с присутствием опасной разрушительной крови в арийском социуме? Очевидно, только тогда, когда эта кровь, во-первых, не может проникнуть в жилы высшей расы и, во-вторых, когда её можно использовать с выгодой для себя и под строгим контролем. Если же носители этой крови бесполезны, более того, начинают мешать и конкурировать, от них следует избавиться. При усилении такой конкуренции, например, в борьбе за землю или ресурсы, геноцид становится практически неизбежным. Любопытно, что Чемберлен арийцам разрешал и его.
«С начала времён и до сегодняшнего дня мы видим, как германцы уничтожают целые племена и народы или убивают медленно, деморализуя, чтобы получить для себя их место… Каждый должен согласиться, что именно там, где они были особенно жестоки, например англосаксы в Англии, германский орден в Пруссии, французы и англичане в Северной Америке, закладывались самые высокие и нравственные основы»[323].
Напутствуя последователей, Чемберлен вновь ссылался на авторитет Аристотеля, утверждавшего неравенство людей. Старинный аргумент Сепульведы, кочуя по трудам десятка посредников, добрался до Гитлера. Таким образом, лидер нацистов прямо наследовал большой европейско-пуританской традиции. Накануне прихода к власти он был убеждён, что история учит лишь одному: люди неравны, и одни народы естественным ходом вещей призваны повелевать другими. А если потребуется, то и уничтожать их.
«Смешанный народ на основе низшей расы»: славяне как объект расовой дискриминации
Проекты поселенческого колониализма, осуществлённые в Новое время, происходили вдали от Старого Света, а их жертвы разительно отличались от колонизаторов цветом кожи. Гитлер — и в этом заключалась его новация — собирался применить опыт предшественников к Восточной Европе и проживающим в ней «белым» народам. Как же вышло, что русские, украинцы, белорусы оказались объектом расовой дискриминации в умонастроениях лидеров Третьего рейха?
Антиславянские взгляды нацистов, представления о Востоке как о потенциальной германской колонии имели многовековую предысторию. Взаимное отчуждение России и Запада уходит корнями во времена Средневековья, когда католическая Европа идентифицировала себя как передовой цивилизованный мир, а все территории вовне — как дикие земли с низшим, варварским населением. Для крестоносцев, наступавших на земли Новгорода и Пскова в XIII веке, местные жители были не просто врагами, но «еретиками». Так, Ливонская рифмованная хроника сообщает нам, что русские «хотели подняться против христианства»[324]; очевидно, что настоящими христианами её автор признавал только католиков. Немецкий хронист Герман Вартберг рассказывает, как в начале XIII века Магистр божьего рыцарства разрушил и уничтожил пограничные города на Двине — Кокенгузен (Куконос в русских летописях) и Герцеке (предположительно Городище), в которых «тогда жили еретики (русские)»[325].
Татаро-монгольское нашествие на несколько веков практически скрыло русских из поля зрения Европы. С середины XIII по начало XVI века представления о народах, живущих к востоку от Польши и Литвы, подпитывались в основном смутными страхами перед диким азиатским кочевником. Эти страхи европейцы подспудно переносили и на саму Русь, которая находилась под контролем Монгольской империи. После её распада контакты Европы с русскими землями возобновились, а представления европейцев о соседях стали более конкретными благодаря изобретению печатного станка. Наступил короткий период надежд Ватикана на то, что Московия сама добровольно примет католическую веру и западноевропейское политическое влияние.
Тогда, в XVI веке, Европу разрывали религиозные войны. Целые страны уходили из-под власти папы, принимая учение Лютера и его последователей. В этих условиях приобретение многочисленной паствы «московитов» весьма укрепило бы пошатнувшиеся позиции Святого престола. Играло свою роль и то, что Русь была заново открыта для Европы в одно время с Америкой. По этому поводу крупный исследователь проблемы Александр Филюшкин делает очень важное для нашей темы замечание:
«Германский мир не принимал участия в открытии Нового Света, и поэтому проникновение на восток стало для Священной Римской империи её колониальной задачей и перспективой, а Московия — её Новым Светом»[326].
В первой половине XVI века описания европейцами Руси, по наблюдению историка, весьма напоминают контакты конкистадоров с индейцами: «Авторы с восторгом пишут об обмене простодушными русскими на обычный железный топор стольких соболиных шкурок, сколько пролезет в отверстие, на которое насаживается топорище»[327].
Однако вскоре эта относительно миролюбивая тональность радикально изменилась. Василий III намекал папским легатам на возможность унии православия с католицизмом, предполагая получить поддержку в борьбе с Польшей и Литвой. Однако ни понтифик, ни император не спешили помогать великому князю московскому. Поэтому политического смысла вливаться в «семью европейских монархов» на Руси не увидели. Сын Василия Иван Грозный сделал окончательный выбор в пользу собственного имперского проекта, провозгласив Русское царство, то есть свою империю, альтернативную империи Запада. Принятие Иваном IV титула царя (то есть кесаря) в 1547 году стало точкой разрыва Московской Руси с Европой.
После этого умеренная благожелательность Запада быстро сменилась демонизацией. Уже первая война Русского царства с частью Европы — Ливонская — рассматривалась как война цивилизаций. В ходе её расцвели теории о принадлежности русских к разрушительному дьявольскому этносу, во всём уступающему европейцам, кроме жестокости и садизма. Европейские писатели вроде поляка Станислава Сарницкого[328] рассказывали, что московиты — это не что иное, как библейский народ Мосох, который, согласно предсказаниям пророка Иезекииля, принесёт неисчислимые бедствия, прежде чем будет уничтожен гневом Господа[329]. Ветхозаветный Мосох должен был прийти с севера из земли Магога, чтобы разрушить Иерусалим и погубить Израиль. В реалиях XVI века под Израилем понимался весь христианский мир, в первую очередь Европа, и жителям Кракова, Праги и Нюрнберга казалось, что на их глазах сбываются зловещие пророчества Святого Писания.
Атмосферу ужаса в Европе поддерживали «летучие листки» вроде «Письма ужасного и страшного врага-московита Королю Польскому». В нём московский князь, угрожающий благочестивому польскому монарху, назван фантастическим именем Нефталинио. По мнению учёных, это была аллюзия на библейских нефилимов — гигантских монстров, врагов богоизбранного народа. В сочинении протестантского пастора Пауля Одерборна[330] Иван Грозный представал маньяком, который отрезает уши, губы и нос тем, кто проиграл ему в шахматы. По словам историка, «здесь содержатся довольно рискованные аллюзии: образ отрезанных губ, носов и ушей тесно связан с эсхатологическими пророчествами пророка Иезекииля. Отсюда и до отождествления Ивана IV с Антихристом было недалеко»[331].
Наряду с сатанизацией России в Европе раскручивался мотив её азиатизации. Не оправдавшая надежд Европы Русь всё более и более отождествлялась с Татарией. Этому немало способствовало участие этнических татар в составе русских войск, пришедших в Ливонию. На одном из этапов войны бывший казанский царь Шигалей (Шах-Али) вообще был царским главнокомандующим. Видя мусульман в рядах московской армии, Европа испытывала культурный шок. Пропагандисты тут же использовали возможность увязать противника с привычным образом христианского врага — турками. В «летучих листках» воины Ивана Грозного часто изображались в турецкой одежде и с турецкими кривыми саблями, а сам царь — в платье турецкого султана[332]. Эти обстоятельства повлияли на появление живучего европейского мифа о русских как об азиатах.
Присутствие автохтонных народов в московской армии подводит нас к разговору о русской колониальной модели, которая представляла собой противоположность модели англосаксов. Русская модель была полностью феодальной. Царство формировалось как империя, куда новые народы входили с тем же сословным положением, что они имели до присоединения. Государи сразу признавали автохтонов своими подданными и делегировали им те же права и обязанности, что и всем прочим. На их земли распространялась та же система административно-территориального управления, что и на старые великорусские области. При этом русская модель